шим кузнечным молотом по раскаленному железу. Третий гном раздувает огонь мехами. Четвертый гном с напряженным вниманием, неподвижный, смотрит на работу. Пятый гном стоит в ожидании: в руках у него палица, и он, по-видимому, готов нанести удар. Шестой гном сидит на небольшом возвышенном троне, с блестящей короной на голове. Выкованные куски и отлитые части разных работ архитектурного и изобразительного характера лежат кругом.
Бей, бей, пока рука не онемеет!
Не трогает меня твое визжанье,
Бездельник. Если только ты пропустишь
Один удар в положенном числе,
Я бороду сожгу тебе на кузне.
Второй гном бросает молот.
Я так и думал! Погоди, любезный!
Раз я грожу, так это не на шутку!
Гейнрих держит карлика над огнем; тот барахтается и кричит. Гном, раздувающий мехи, работает с большим усердием.
Я больше не могу! Рука застыла!
Иду.
(Ко второму гному.)
Ну что, теперь явилась сила?
Второй гном с радостным усердием кивает, схватывает молот и бьет им изо всех сил.
Во имя лебедя и петуха!
Я должен вас держать в порядке строгом.
(Снова схватывает щипцы.)
Когда б на вас вниманье обращать,
Ни разу ни один кузнец не мог бы
Железо закруглить. Такой, как вы,
Ударит раз и думает, что будет.
А уж о том и речи быть не может,
Чтобы иметь доверие к работе,
К той тысяче различных мелочей,
Которые нужны для созиданья
Чего-нибудь достойного. Бей, бей!
Легко согнуть горячее железо,
Холодное не гнется. Что ты там?
(Полный рвения, пытается придать руками определенную форму раскаленному железу.)
Руками я придам железу форму.
Безумный ты, отважный мой товарищ!
Ты хочешь руки в пепел превратить?
Ты, отпрыск Веланда! Как без тебя я
Высокое смогу воздвигнуть зданье,
Которое хочу поставить так,
Чтоб на своем упорном основанье
Оно взнесло в пустынно-вольный воздух,
В соседство с солнцем,
свой лучистый шпиль.
Удачна форма и рука цела,
Она немного только омертвела.
Скорее к водоему! Никельман
Тебе зеленых водорослей стебли
К руке приложит, и она пройдет.
(Ко второму гному.)
Ну, отдохни, лентяй! Теперь ты можешь
Вкусить покой заслуженный. А я
Взгляну на то, что создано сегодня,
И радостью художника упьюсь.
(Берет только что выкованное железо, садится и смотрит на него.)
Отлито превосходно! Добрый гений
Наш новый труд успехом увенчал.
Да, я доволен, кажется, по праву:
Из беспорядка – форма родилась,
Из хаоса – сокровище возникло,
В котором мы как раз теперь нуждались.
Протянем вверх его, протянем вниз
И завершим роскошное созданье.
Что, демон, ты нашептываешь мне?
Четвертый гном взбирается на стул и что-то шепчет на ухо Гейнриху.
Оставь меня в покое, дух лукавый!
Не то в один клубок тебя скручу я,
Свяжу с ногами руки, рот забью…
Гном убегает.
Что в этой части с целым несогласно?
Что здесь тебе не нравится? Ответь же,
Раз говорят с тобой! Я никогда
Не чувствовал себя таким счастливым,
Не знал такой гармонии в себе!
Что ты порочишь? Разве я не Мейстер?
Ты, ученик, равняешься со мной?
Ну, говори ясней, чего ты хочешь?
Гном возвращается и шепчет ему на ухо. Гейнрих бледнеет, вздыхает, встает и с бешенством кладет готовую работу на наковальню.
Так пусть же этот труд окончит дьявол!
Отныне я сажать картофель буду,
И есть, и пить, и спать, чтоб умереть.
Пятый гном приближается к наковальне.
Ты прочь! Не прикасайся! Нет мне дела,
Что у тебя багровеет лицо,
Что волосы встают от злобы дыбом,
Что гибелью грозит твой взгляд косой!
Лишь подчинись тебе, своей рукою
Не завладей тобой, убийца жадный, —
Тогда одно останется: склониться
И ждать удара палицы твоей.
Пятый гном с бешенством разбивает положенную на наковальню готовую форму. Гейнрих скрежещет зубами.
Что ж, пусть! Сегодня отдых от работы.
Идите, гномы! Бросьте все! Идите!
Коль утро принесет мне новых сил, —
А я надеюсь, – я вас позову.
Идите, я не радуюсь работе
Непрошеной. Ты, – у мехов, – навряд ли
Железо нынче нужно будет мне. Ступай!
Все гномы, за исключением увенчанного короной, скрываются через дверь, пробитую в скале.
И ты, увенчанный короной,
Чтоб только раз один прервать молчанье, —
Чего ты ждешь? Ты слова своего
Не вымолвишь ни завтра, ни сегодня!
Закончено! Когда же это будет!
Закончено? О, как устал, устал я!
Вечерний час, я не люблю тебя,
Ты, закрепленный между днем и ночью,
Ни к ночи не относишься, ни к дню.
Из рук моих ты вырываешь молот
И не даешь дремоты, в чем единый
Смысл отдыха. И сердце сознает,
Что нужно ждать, дрожа от нетерпенья,
Бессильно ждать, скорбя о новом дне…
Закутавшись в багряное сиянье,
Уходит солнце вглубь… и мы одни.
Привыкши к солнцу, мы дрожим бессильно
И ночи предаемся, обеднев:
Владыки утром, нищие мы ночью,
Лохмотья наш покров, когда мы спим.
Раскидывается на ложе и грезит с открытыми глазами. Белый туман проникает сквозь раскрытую дверь. После того, как он рассеивается, над краем водоема предстает Никельман.
Кворакс! Брекекекекс! Теперь он дремлет
В своем дворце, – Владыка, Червь земли!
Не видит и не слышит! Привиденья
Горбатые ползут по склону гор,
Как облака, как серые туманы.
Вот-вот, грозят беззвучно, вон, гляди,
Ломают луки с жалобой безгласной.
Он ничего не видит! Он не слышит
Глубоких вздохов ели малорослой,
И тихих, злых, как бы сильфидных, свистов,
Которые дрожат и вьются в иглах
Седой сосны, в то время как она
От страха бьет сама себя ветвями,
Как крыльями испуганная птица.
Ага! В него теперь проник озноб,
В его костях внедрился зимний холод,
Но все еще без отдыха прядет он
Свой труд дневной во сне.
Оставь! Оставь! Ты борешься напрасно,
Ты с Богом в бой вступил. Тебя позвал Он,
Велел бороться с Ним, и отшвырнул, —
Отверг тебя, гнушаяся бессильным!
Гейнрих беспокойно ворочается и стонет.
Бесцельны жертвы: грех всегда есть грех.
Ты не исторг благословенья Бога,
Не превратил своей вины в заслугу
И темной кары в счастие наград.
Застыла кровь, и ты ее не смоешь,
Никто ее не смоет никогда.
В расщелинах и впадинах глубоких
Густеют стаи черных эльфов, ждут,
Чтоб с бешенством погнаться за добычей.
В твой слух проник протяжный лай собак —
В пространствах ясных воздуха ночного
Туманные гиганты воздвигают
Громады мрачных облачных твердынь,
С толпой безмерных стен и грозных башен,
И медленно они идут к тебе,
Чтоб раздавить тебя, твой мир и труд твой!
Кошмар! О, где ты, Раутенделейн!
Она придет, придет, но не поможет!
Хоть будь она сама богиня Фрея,
Будь ты хоть Бальдер и имей колчан,
Где каждая стрела есть луч от солнца,
И каждая стремится прямо в цель, —
Ты будешь побежденным! Слышишь?
Слушай!
Там далеко, в озерной глубине,
Колокол глухо чернеет на дне,
Между камней,
Молит он ярких небесных огней,
Хочется к солнцу ему, к высоте.
Рыбы мелькают кругом в темноте,
Вечно молчанье тая.
Вечная ночь.
Зеленокудрая нимфа моя,
Самая младшая дочь,
Кружится, кружится возле него,
Ближе подплыть ей нельзя,
Страха не может понять своего,
Плачет, по влаге скользя:
Больно ей – колокол старый, сквозь сон,
Вдруг пробуждается вновь,
Странный рождает лепечущий звон,
Точно во рту его кровь.
И бьется он, бьется, и хочет привстать,
И бьется в бессильной борьбе…
Когда ты услышишь тот голос опять, —
О, горе тебе!
Бим! Бам!
Всевышний да снидет к мучительным снам!
Бим! Бам!
Как будто бы стонет призыв похорон, —
Так глух этот звон!
Бим! Бам!
Да снидет Всевышний к мучительным снам!
Никельман погружается в колодец.
Ко мне! Ко мне! Кошмар меня терзает.
(Просыпается.)
Но где же… где я?…
(Протирает глаза и с изумлением озирается.)
Есть тут кто-нибудь?
(Показывается в дверях.)
Ты звал меня.
Да, да, поди скорее!
Поди ко мне! И руку положи мне —
Вот так – сюда. Я должен знать, что здесь,
Со мной – твоих волос прикосновенье,
Со мной – биенье сердца твоего.
Ты мне приносишь свежий воздух леса
И розмарин. Целуй меня, целуй!
Мой милый, что с тобой?
Так… ничего…
Я сам не знаю. Я лежал и спал здесь.