(Ее душат рыдания.)
Гофман. Скажи мне хотя бы, в чем дело…
Елена (снова разражается слезами). Мне уже все равно! Хуже не бывает. Иметь отцом пьянчужку, животное, от которого не защищена даже я, его собственная дочь. Иметь мачехой развратницу, сводницу, посредничающую между своим любовником и мной… Вся эта мерзкая жизнь… Нет!.. Я не хочу, чтобы меня превратили в какую-то дрянь. Я лучше уйду! Я убегу отсюда… А если вы меня не пустите, тогда… тогда – веревка, нож, револьвер… Да, мне уже все равно!.. Я не стану утешаться водкой, как моя сестра.
Гофман (испуганно хватает ее за руку). Ленхен!.. Прошу тебя, молчи!.. Молчи об этом!
Елена. Все равно!.. Мне совершенно все равно!.. Мне здесь все… Мне стыдно до глубины души… Хочется что-то знать, чем-то быть, чем-то стать… А вместо этого что?
Гофман (не выпуская руки Елены, постепенно оттесняет ее к дивану. В его голосе появляются мягкие, вибрирующие интонации наигранной нежности). Ну Ленхен… Я хорошо понимаю, как много тебе приходится здесь выносить. Ну успокойся, пожалуйста!.. Можешь мне ничего не рассказывать. (Гладит правой рукой ее плечо, заглядывает ей в глаза.) Я не могу видеть, когда ты плачешь. Право же!.. Это причиняет мне боль. Не рисуй себе жизнь мрачнее, чем она есть в самом деле… И, кроме того… Разве ты забыла, что мы оба… что мы с тобой находимся, так сказать, в одинаковом положении?… Я попал в эту мужицкую среду… Ну разве я к ней подхожу? Ведь так же мало, как и ты.
Елена (все еще в слезах). Знала бы… знала бы… моя милая мама, что такое будет… Знала бы она это, когда велела, чтобы меня воспитывали… воспитывали по-барски. Знала бы она… так уж лучше оставила бы меня дома, чтобы я, по крайней мере… по крайней мере, не видела ничего другого и… выросла бы я здесь… на этом болоте… Но так…
Гофман (ласковым движением усаживает ее на диван и садится с ней рядом. Сквозь слова утешения у него все отчетливее проступает чувственность). Ну Ленхен!.. Ну посмотри на меня, ну успокойся, ну утешься со мной… Я же не должен говорить тебе про твою сестру. (Обнимает ее, говорит горячо, взволнованно.) Ах, если бы она была такой, как ты!.. Ну, а такой, как теперь… Подумай сама, чем она может быть для меня… разве, Ленхен, можно еще найти такого человека, образованного человека… (говорит все тише), у которого жена была бы поражена таким страшным недугом?… Об этом нельзя даже громко сказать: женщина и… водка… Ну посуди сама, разве я счастливее, чем ты? А мой Фриц, – вспомни о нем! Ну скажи сама! Разве мне легко жить, а?… (Страстно.) Вот видишь: надо благодарить судьбу за то, что она нам помогла. За то, что она свела нас друг с другом… Мы, Ленхен, созданы друг для друга! Мы, с нашими общими горестями, должны быть друзьями. Ну разве не так, Ленхен? (Обнимает ее.)
Елена сидит с выражением покорности, затихшая, в напряженном ожидании чего-то неизбежного.
(Ласково.) Ты должна принять мое предложение, ты должна уйти из этого дома, жить у нас… Ребеночку, который родится, нужна мать… Иди к нам, замени ему мать! (Страстно, растроганным, сентиментальным тоном.) Ведь иначе у него не будет матери. И потом… внеси хоть немного, ну хотя бы совсем-совсем немного света в мою жизнь. Сделай это! Сделай, Ленхен. (Хочет положить голову на ее грудь.)
Елена (вскакивает, возмущенная. На ее лице выражаются чувства презрения, разочарования, отвращения, ненависти). Слушай, зять! Ты… ты… Теперь я вижу тебя насквозь. Раньше я только догадывалась. А теперь я знаю точно.
Гофман (вне себя от изумления). Что такое?… Елена… единственная… в самом деле…
Елена. Теперь я твердо знаю, что ты ни капельки не лучше… Куда там! Ты хуже, ты хуже их всех!
Гофман (встает, с наигранной холодностью). Твое поведение, знаешь ли, весьма странно!
Елена (подходит к нему вплотную). Ты стремишься только к одной цели. (Ему на ухо, вполголоса.) Но у тебя оружие совсем другое, чем у отца, у мачехи и у моего почтенного жениха… Совсем другое оружие. Рядом с тобой они все, вместе взятые, просто ягнята. Теперь, именно теперь мне все сразу стало совершенно ясно.
Гофман (с притворным возмущением). Елена! Ты… ты с ума сошла, это же чистое безумие… (Прерывает речь, ударяя себя по лбу.) Боже мой, я, кажется, догадываюсь. Ну да, конечно! Ты сегодня… правда, сейчас еще очень рано, но я готов держать пари, что ты сегодня… утром уже беседовала с Альфредом Лотом.
Елена. А почему бы нам не беседовать? Это человек, перед которым мы должны были бы сгореть от стыда, если бы говорили правду.
Гофман. Значит, я угадал!.. Так-так!.. Конечно!.. Именно!.. Тогда и удивляться нечему. Так-так, нашел случай поиздеваться над своим благодетелем. Конечно, к этому надо было быть всегда готовым!
Елена. Это подло, зять, просто подло.
Гофман. Я почти того же мнения.
Елена. Он не сказал о тебе ни слова, ни одного дурного слова.
Гофман (не обращая внимания на ее слова). При таких обстоятельствах я считаю своим прямым долгом… Да, Елена, долгом родственника… Я должен предупредить тебя, как неопытную девушку…
Елена. Неопытную девушку?… Не прикидывайся!
Гофман (с раздражением). Я отвечаю за то, что Лот вошел в этот дом. Так знай же: он… он, мягко выражаясь… весьма опасный фантазер, этот господин Лот.
Елена. В том, что ты говоришь о господине Лоте, есть что-то нелепое… что-то смехотворно нелепое.
Гофман. Он фантазер, он мастер дурить головы не только женщинам, но и разумным людям.
Елена. Вот видишь: еще одна нелепость! У меня в голове после нескольких слов господина Лота наступила такая ясность…
Гофман (назидательным тоном). В том, что я тебе говорю, нет ничего нелепого.
Елена. Чтобы понять, что такое нелепость, надо обладать ясностью мысли, а у тебя ее нет.
Гофман (в том же тоне). Не об этом идет речь. Повторяю, это не нелепость, а сущая правда… Я испытал его влияние на собственной шкуре: он затуманивает тебе мозги, и ты начинаешь мечтать о братстве народов, о свободе и равенстве и забываешь о всех бытовых и нравственных принципах… Честное слово, мы были тогда готовы ради этих химер перешагнуть через трупы собственных родителей, лишь бы прийти к цели. А он, скажу я тебе, способен и сегодня так поступить.
Елена. А сколько родителей из года в год шагают через трупы своих детей, и никто…
Гофман (прерывая ее). Вздор! Это кощунство!.. Говорю тебе, остерегайся его, во всех отношениях… Говорю тебе совершенно категорически… Что до моральных устоев, то у него нет даже намека на них.
Елена. Ну вот это опять нелепо. Поверь мне, зять, стоит только задуматься… И все сразу станет так интересно…
Гофман. Можешь говорить, что тебе угодно. Я предупредил тебя. И еще хочу сказать совершенно доверительно, что из-за него я был тогда на волоске от неприятной истории.
Елена. Если он опасный человек, то почему ты вчера так искренне радовался, когда…
Гофман. Ах, господи, но я знаком с ним с юных лет! К тому же, ты этого не знаешь, у меня были известные основания…
Елена. Основания? О чем ты это?
Гофман. Я знаю, о чем… Но если б он пришел не вчера, а сегодня и я бы знал о нем все то, что знаю теперь…
Елена. Что же ты знаешь? Я ведь уже сказала, что он ни слова не говорил о тебе.
Гофман. Да уж, положись только на такого! Надолго я бы ни за что его не оставил, не приняв предварительно необходимых мер предосторожности. Лот был и остается человеком, самое общение с которым уже компрометирует. За ним следят власти.
Елена. Разве он совершил какое-нибудь преступление?
Гофман. Лучше не будем об этом говорить. Я могу тебя заверить: человек, который шляется по белу свету с такими взглядами, в наше время опаснее вора.
Елена. Хорошо, я запомню… Но только… Но только, зять, ты уж не спрашивай меня, какого я о тебе мнения после того, что ты сказал о господине Лоте… Слышишь?
Гофман (с холодным цинизмом). Неужели ты и впрямь полагаешь, что мне это так важно знать? (Нажимает на кнопку звонка.) Смотри, кажется, он идет сюда.
Входит Лот.
Ну как?… Хорошо ли ты спал, старина?
Лот. Я спал хорошо, но мало. Скажи, пожалуйста: я видел, недавно кто-то вышел из дома, какой-то господин?
Гофман. Вероятно, ты видел врача, который был здесь… Я ведь тебе рассказывал… В нем такая причудливая смесь жестокости и сентиментальности.
Елена говорит с только что вошедшим Эдуардом. Он уходит, затем возвращается и подает чай и кофе.
Лот. Такая, как ты выразился, смесь была и у одного моего старого университетского друга… Я готов поклясться, что это он… Некто Шиммельпфенниг.
Гофман (садится к накрытому столу). Ну да! Совершенно верно! Шиммельпфенниг!
Лот. Как? Неужели?
Гофман. Его так зовут.
Лот. Кого? Здешнего врача?
Гофман. Ты же сам сказал. Да, здешнего врача.
Лот. Тогда… Но это действительно странно! Это, безусловно, он.
Гофман. Вот видишь, чистые души находят друг друга на море и на суше… Не обессудь, я примусь за еду. Мы как раз собирались позавтракать. Пожалуйста, садись к столу! Надеюсь, ты еще не успел где-нибудь позавтракать?
Лот. Нет.
Гофман. Тогда приступай. (Сидя, придвигает к столу стул для Лота. Затем обращается к Эдуарду, который подносит чай и кофе.) Э-э, разве… э-э… разве госпожа моя теща не выйдет к столу?
Эдуард. Барыня будут завтракать в своей комнате с фрау Шпиллер.