— Темень... Но что-то страшно...
— Мужчина ты или нет? — спросил Мрак. — Вперёд! Он дал оборотню могучего пинка. Того бросило вперед, поневоле побежал, чтобы не упасть, затем Мрак услышал дикий крик. Крик быстро удалялся.
Мрак подошёл к краю ловушки и с опаской вытянул голову. Внизу темно, и даже его чуткие ноздри ловят только странные нечеловеческие ароматы холода, инея, влаги. Вроде бы послышался далекий хряск, словно корова с большой высоты упала на длинные и острые ножи, но, возможно, это почудилось.
Он отряхнул ладони, подумал с усмешкой, что отряхивать надо ногу. Пинка дал такого, что зашиб пальцы о костлявый зад.
Но усмешка получилась кривая. Перед глазами стояло лицо человека, у которого пальцы в перстнях, кисти рук в браслетах, в ухе серьга с бриллиантом, а пояс украшен драгоценными камешками.
Всё-таки он вернулся в спальню, показалось рискованно исчезать до начала ночи, даже выглянул за дверь и строго наказал стражам бдить и никого к нему не впускать.
Стражи преданно сообщили, что изрубят всякого, кто посмеет подойти к двери, и Мрак вернулся, в нетерпении бросился к окну. Весь день солнце честно грело и даже обжигало мир, но это уже от большой любви, а теперь, красное и распаренное, с облегчением сползает к спасительному краю земной тверди.
Весь мир, как показалось Мраку, за это время превратился в хорошо прожаренную корочку хлеба. Румянятся крыши, земля из серой стала поджаристо-коричневой, даже верхушки зелёных деревьев стали золотыми, а массивные дома из серого гранита обрели цвет темной меди.
Могучий гул базара, что по ту сторону стен Старого Города, похожий на рёв прибоя, медленно угасает, усталые языки еле ворочаются, как вёсла в ладонях измученных гребцов, чудище шевелится все медленнее. Вот наконец это уже не чудище, а кучки торгующихся, что завершают сделки, а прямо между возами уже вспыхнули костры, потянуло запахами жареного мяса, свежесваренной похлебки, к небу поднялись дымки и клубы вкусно пахнущего пара.
Мрак выждал, пока на темнеющем небе проступят звёзды, а из тёмной земли начала вырезываться, как невыносимо медленно взлетающая огненная птица, исполинская пылающая луна. По всей земле побежали золотые ручьи, а луна продолжала подниматься, золотые ручьи превратились в реки, и наконец чернота осталась только в ямах и впадинах, а весь мир заблистал, словно на него обрушились капли золотого дождя. — Пора, — сказал он вслух. Обернулся к Хрюнде, погрозил пальцем. — Ты тут пока не разоряйся, поняла?.. Щас можно, тут всё чужое, но потом уйдём, а ты напривыкнешься добро не беречь...
Хрюндя с готовностью слезла на пол и запрыгала к нему. При каждом прыжке живот ложился на ковер, и Мрак вспомнил, что Манмурт говорил, что это шар, а не жаба. И что надо ей придумать какое-то занятие: за кем-то бегать или от кого-то удирать.
— Скоро, — сказал он, — скоро набегаемся. Сейчас какой день? Девятый или десятый? Ещё дня четыре — и мы пойдём топтать мир задними лапами. А ты, если хочешь, и передними.
Хрюндя полезла по его порткам вверх всеми четырьмя. В выпуклых глазах он увидел твёрдую решимость ни на двух, ни на четырёх, а вот так, всем пузом, на его твёрдом надежном плече.
— Скоро, — пообещал он. — А пока потерпи.
Он оторвал её цепкие лапки, Хрюндя возмущенно квакнула в полете, подушка приняла её радостно, Хрюндя перекатилась пару раз через голову, а когда вскочила, полная уверенности, что на этот раз так легко не отцепится, на стене прощально качнулся ковер за сдвинувшимся на место камнем.
9. ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ НА ТЦАРСТВЕ
Камень всё тот же, под ногами сырость, однако ноздри ухватили свежую струю воздуха. Лапы сами наддали, и через минуту во всю ширь распахнулось звёздное небо с нещадно блистающей луной.
Ночь, признался он, намного красивее и блистательнее дня. Днём всё выжжено озверелым солнцем, а ночью, как вот сейчас, весь мир сияет легко и таинственно неким волшебным светом. Ночью вот он, аромат цветущих яблонь, воздух заполнен чудесным рёвом крупных толстых жуков, важных и неуклюжих, что сталкиваются, падают на спину и долго болтают в воздухе всеми шестью лапами, умоляя помочь перевернуться.
Громко, но виртуозно орёт великое множество соловьев, взлетая до самых высших нот и растворяясь там в неземной неге, звонко стрекочут кузнечики, немузыкально ухнул, не выдержав, филин, смутился, смолк, только от пруда донеслась трель десятка лягушек. Они не спят, тоже поют, их громкое кваканье и скрекотание, само по себе назойливое, сейчас красиво и умело вписалось в общий хор...
Сильные лапы несли его могучее собранное тело быстрыми экономными прыжками. Он словно летел над землёй, едва-едва касаясь её кончиками лап. Сбился с ритма, только когда выскочил из-за леса на простор: кровавое зарево пожара полыхало, как вечерняя заря. Даже не полыхает, а заняло половину неба и передвигается со скоростью улитки. От великого множества домов беженцев осталось всего с полдюжины. Мрак подумал со злой безнадёжностью, что люди прожили здесь уже не одно поколение, а всё ещё их зовут беженцами. Видно, в самом деле, что-то от недоброй магии Мертвого Поля...
Он выронил из пасти узелок, грянулся оземь, через пару минут, уже в одежке горожанина, подходил к дому, который он называл домом Ликии.
С порога ощутил, что внутри пахнет запустением, хотя старик со старухой были в доме. Оба не спали, увязывали узлы. Мрак всмотрелся в их измождённые лица, в голову стукнула внезапная мысль, что какие же они старики, от силы лет на тридцать больше, чем юной Ликии, а выглядят как дряхлые, пережившие, измождённые. Да, не одно поколение этих беженцев пытается что-то сажать здесь, выращивать, но то ли земля слишком пропитана кровью, то ли тяжесть поражения до сих пор давит на их плечи.
— Случилось что? — поинтересовался он.
— Да, добрый человек, — ответил старик кротко.
— Что?
— Мы остались почти одни. Говорят, здесь по ночам всё чаще поднимаются мёртвые... Здесь же была однажды страшная битва, вся земля пропиталась кровью! Потому здесь так тяжко... Мы терпели долго, но теперь мертвецы подают знаки... Не хотят, чтоб мы вот так по земле, где лежат их кости...
Мрак смолчал. Возможно, и лучше, что все отсюда разъедутся, растворятся по всей Барбуссии. Здесь они друг другу не дают забывать, что все они — изгои, а на новом месте — новые заботы. А останутся — и через сто лет будут беженцами...
Старик вздрогнул, глядя на золотые монеты. На ладони Мрака поместилась целая горсть.
— Это чистые деньги, — успокоил Мрак. — Никого не убил, не ограбил... Это вам на обустройство на новом месте.
— Один из моей родни, — сказал старик, — передал весточку, что разводит овец... Нравится! Зовёт. Говорит, что разводить овец — интересно. Да не так, как у нас — пяток, а большие стада! Я поговорил со старухой, она говорит: почему и нет? Здесь уже никого не осталось...
Он топтался перед Мраком, не зная, как ему сказать, этому грозному человеку, он же спас Ликию из рук жуткого Волдыря, и Мрак сам сказал:
— Хорошо. Тебе виднее. А с конём сделаем так... Завтра приведи в тцарский дворец, хорошо?
Старик отшатнулся:
— Я? В тцарский? Кто ж меня с моим-то рылом?
— С подарком пустят, — успокоил Мрак. — Подарки все любят. Скажешь, что привёл этого коня тцару в дар.
— И что мне скажут?
— Велят малость подождать, — объяснил Мрак. — Во дворе. Не в залы ж с конём? Тцар выйдет... или его выведут под белы руки, изволит посмотреть на коня, поблагодарит, даст тебе пару золотых монет.
Старик в недоверии покачал головой.
— Не знаю, не знаю... Тцар — это так высоко... Я и перед своим деревенским старостой издали... ещё с дальнего края деревни шапку долой и кланяюсь... А как же сам конь, тебе не жалко?
— Жалко, — ответил Мрак. — Но ты всё сделай, хорошо?
— Хорошо, — ответил старик печально. — А ты... ты куда?
— Я там буду, — пообещал Мрак. — Мы с тобой ещё увидимся.
— Хорошо, — ответил старик озадаченно, явно не понял это загадочное «там», но переспрашивать из крестьянской деликатности не стал.
Когда впереди показались стены Куявы, Мрак смутно удивился, что они такие тусклые, но, подняв голову, ахнул. Тяжёлые низкие тучи катят почти над головой, чувствуется целое море воды, что вобралось в эти тучи, как в исполинскую губку, но готово обрушиться на головы.
Он спрятал коня под скальным навесом, вдруг да в самом деле пойдёт дождь, это ж надо как всё меняется: час на коне, а как будто в другом мире! — отбежал подальше и уже в волчьей личине промчался по знакомой дороге.
На этот раз в зубах, помимо узелка с одеждой, ещё и тяжёлый кувшин. Мрак задирал морду повыше, а то хоть горлышко и залито смолой, но чуть задень донышком о камень...
С севера дует холодный ветер. Говорят, десять лет тому вот так дул трое суток кряду и принес тучу, из которой посыпался снег, укрыл поля по щиколотку. И хоть всё быстро стаяло, но жрецы предсказывали тогда великие потрясения.
Сейчас же, благодаря этому ветру, стражи дремлют в караульном помещении, в окошке мелькают пурпурные языки пламени, очаг горит, пахнет жареным мясом.
Второпях ударился оземь не совсем удачно, до крови уколол бок о торчащий сук, быстро оделся, схватил кувшин и метнулся по стене вверх, издали похожий на большого мохнатого паука.
Кузя мирно спала. Он скользнул на цыпочках мимо, открыл тайный ход, а там, в темной каморке, осторожно плеснул на стену из кувшина. Тяжёлая золотистая жидкость тут же исчезла, словно впиталась в губку. Он плеснул ещё и ещё, чувствуя, как кувшин становится легче. Чёртов камень с легкостью поглощает раствор, в котором проклятый колдун растворил два таких кувшина с золотыми монетами, раздробил и растёр в пыль с десяток рубинов, две жемчужины, не считая всяких там редких трав, которые, по его словам, дороже золота и драгоценных камней.
Наконец поверхность камня стала золотой, щербинки заполнились. Каменная плита теперь выглядит как отполированная золотая пластина. Мрак коснулся ладонью, ощутил лёгкое покалывание. Золото замутилось, появилось изображение огромного лица, отодвинулось, это колдун с волнением всматривался во Мрака.