– Не скажи. Богатый всегда своё богатство выставит. И дом свой богатый, и тротуар перед ним. А тем, кто перебивается с кулька в рогожку – не до тротуаров. Им бы вон крышу залатать да сплит-систему завалящую поставить. Чтобы летом от жары не сдохнуть. Так что смотри на тротуары, Гена. Не ошибёшься. Ногами определишь, кто в теремочках живёт. Или грязь будешь месить, скакать с кирпича на кирпич, или плыть как по маслу по плиточному тротуару.
Валерий был забыт. Агеев скакал с кирпича на кирпич, осмысливал новую тему.
Показался дом. Как раз бедняцкий. С расхристанным деревенским забором. На лавке у ворот сидел алкаш тоскующий. В расстёгнутой грязной тужурке поглаживал горящую неопохмеленную душу.
Ни на что не надеясь, больше по традиции крикнул:
– Эй, пердуны! Киньте сотню на опохмел.
– Иди, работай, паразит! – огрызнулся Агеев. Табашников промолчал.
– Чего, чего ты сказал? Ну-ка стой!
Алкаш уже подходил:
– А ну повтори.
Агеев весело смотрел: мол, что, ударишь? Меня, старика?
Алкаш ударил прямо в глаз старику. Агеев повалился, опрокинулся на спину. Алкаш прыгнул, хотел добавить ногами, но от удара чем-то тяжёлым по башке ткнулся вперёд и разом распластался – морда в грязь, руки в стороны. И кол из забора – рядом. Орудие убийства.
Агеев испуганно отполз от недвижного тела в грязной тужурке. Табашников подхватил, ещё оттащил. Поставил на ноги. Придвинулся к лицу:
– Ты как? Голова не кружится?
– Нет, – ответил Агеев, не спуская глаз с алкаша. А тот не шевелился, уткнутый в грязь.
– А? – повернулся к другу. Мол, что теперь.
– Быстро рвём отсюда! – приказал Табак.
Неуклюже побежали. Агеев без шляпки, слетела от удара, чёрт с ней, потерялась.
Через полквартала дёрнули через дорогу в какой-то переулок. Выглянули оттуда – алкаш по-прежнему лежал, не шевелился.
– Что же ты наделал! Там же твои отпечатки остались.
– Где?
– На колу, – совсем потерял ум Агеев.
– Не смеши!
– Точно. Дактилоскопия твоя здесь есть. В Краснодаре прошёл. Всё. Теперь мы попались.
Дурость заразительна – оба враз заблеяли. Опять куда-то побежали.
Опомнились, прибежали назад. Выглянули.
Труп лежал. Не шевелился. (А – должен?)
– Всё, Женя, суши сухари. И я с тобой. Я – вдохновитель.
В каком-то кафе спешно дергали возле стойки, чтобы прийти в себя. У Агеева – без шляпы – четко означился фонарь. Хорошая синюшная незабудка под левым глазом. Табак старался не замечать фонарь. Заговорить как-то его. Мысленно.
Через полчаса пробрались обратно. На наблюдательный пункт. Выглянули.
«Трупа» возле дома не было.
– Всё. Труповозка уже увезла. Мы пропали, – совсем обоср… Агеев.
– Да погоди ты! Смотри.
Калитка раскрылась, и какая-то бабёнка (жена? сестра?) вывела алкаша наружу. Алкаш был всё в той же тужурке, но с замотанной тряпкой головой. Бабёнка повела его, ругая матом, но и поддерживая, как бы любя. Повела, понятное дело, в больницу.
– Да милый ты наш! Живой! – смахнул мгновенную слезу Агеев.
Живучий, гад, смотрел Табашников. Наверняка в милицию потащила. Чтоб дал показания. И как теперь выручить шляпку сентиментального? Возле тротуара?
– Ты стой здесь, а я попробую шляпу твою забрать.
– Да я бы сам, наверное.
– Нет, тебе нельзя. Лысину твою все запомнили. А я не так приметен. (С ноздрями-то?)
Агеев наблюдал, как друг подхватил шляпку с земли и прошёл по тротуару дальше. Потом, будто совершенно другой человек, беззаботно шёл обратно. Опять мимо дома. Быстро нагнулся, схватил кол и швырнул через расхристанный забор. В огород алкаша. Уничтожил все улики! Ну, Женя –молоток!
Агеев встретил героя. Но с тревогой спросил:
– Ты когда успел кол выдернуть? Из забора? Прежде чем звездануть?
– Сам не знаю. Автоматом всё произошло. – Подал шляпку: – На. И больше не теряй. Придерживай, когда будут бить. Обеими руками.
Шляпка была смятой, испорченной. Но больше всего смущал изгвазданный плащ Агеева. Серый, весь в обширных пятнах. Особенно на спине. По земле будто полдня возили романтика. Как мешок с картошкой.
– Нет, в таком виде домой тебе нельзя. Не поймут. Ещё добавят. Давай ко мне. Приведём тебя в божеский вид.
У Табашникова пытались чистить плащ. И щёткой, и влажной тряпкой. Без толку! Пятна ещё больше размазывались, становились заметней.
– Никуда не деться, Гена, – сказал Табак, – нужно стирать.
Затолкал в стиральную. Сыпанул порошку. Включил. Старая машинка заколотилась. Больная лихорадкой.
И, конечно, Мария Агеева означилась! В виде разгневанной мобилы, заползавшей по столу.
– Да, Маша. – Бодрый голос. Оптимизм. Фонарь под глазом.
Понятно, полетели тумаки: где тебя черти носят! кто с ребёнком будет! я что, одна должна!
– Всё в порядке, Маша. Не волнуйся. Я у Жени. Сейчас буду. Жди.
Время немного выиграл. Отбился пока.
Однако с плащом ещё долго возились. Долго высушивали утюгом и отглаживали.
По дороге к Агееву Табак словно только что увидел синяк под глазом у друга. Остановился. И опять решил:
– Нельзя тебе таким домой. Давай в аптеку.
В аптеке объяснил, что нужно. Вот, для товарища. (Товарищ отворачивался. Прикрывался воротком плаща. Как шпион.) Пожилая провизорша оценила фонарь. Сказала, что ничем помочь не сможет. Для такого синяка нужен только тональный крем. Вам в парфюмерию. Вон, через дорогу.
Поспешили через дорогу. Там быстро нашли и купили красивый тюбик. Так. Теперь куда? В сквер.
На скамейке, отвернув бедолагу от проходящих людей, Табашников замазывал синяк. Получилось неплохо. Но контрастно с левым, нормальным глазом.
– Как ты? Если и левый?
– Согласен.
Быстро замазал и левый. Подогнал по цвету.
Дома Агеев снял чистый отглаженный плащ. Снял шляпку.
– Что с тобой! – сразу воскликнула Мария. – На кого ты похож?
Муж смущался. С красными полукружьями под глазами походил на актёра без парика. На отыгравшего спектакль лысого трансвестита в гриме.
Пришлось рассказывать всё. Правда, опустить некоторые подробности.
От услышанного Мария Агеева так и села. Не верила, что есть на свете такие дураки. Один рыпается всегда, лезет, куда не надо. Другой сразу бьёт колом по голове.
– Да вас же могла забрать милиция. Как её? – полиция! Могли позвонить соседи. Да сам алкаш! Вы бы сидели сейчас в каталажке. Понимаете вы это? А завтра отправились бы в родной свой Казахстан. Оба!
– Да нет, Маша, – успокаивал муж. – Нас никто не видел. Мы всё сделали чисто.
– А? «Чисто» он сделал. «Никто его не видел». Да вы же могли убить! – Повернулась к Табашникову: – А ты, Женя? Колом. Живого человека.
Заплакала. В какой-то беспомощности уже.
Табашников не дышал. Смеющаяся Юлечка без помех барабанила в бубен разоблачённому убийце. А школьник Ваня здесь же, в столовой, про которого взрослые совершенно забыли, так и остался сидеть с раскрытым ртом. Вернее, ротиком. Рядом с брошенными тетрадками и учебниками.
2
Во сне Табашников ехал куда-то на такси. Сидел на заднем сидении. За городом шофёр резко свернул с шоссе и полез в гору. «Зачем полез?» – спросил Табашников. – «Так короче», – передёрнул скорость на подъём шофёр. Капот машины задирался всё выше и выше. Такси лезло прямиком в небо. Табак раскинулся, вцепился в сидение, боясь перевернуться. Вылезли, наконец, на вершину. И сразу необъятная райская долина упала до горизонта. С речками, с озёрами, с полями. С распоясанными крестьянчиками, взмахивающими косами. С ядрёными бабами, вяжущими снопы. Табашников закрыл глаза, не веря в это чудо, в этот рай на земле. А когда открыл – шофёра в кабине не было. И машина работала, круто сползала. В райскую долину. Без шофёра! С пустым рулём! Случайно глянул влево – шофёр отливал возле чьего-то сарая. «Шофёр, помоги! – закричал в открытое окно. – Останови машину!» – «Не бойся, – ответил шофёр, стряхивая с конца. – Она у меня прирученная. Как собака. Сама остановится». Но машина продолжала двигаться, сползать круто вниз. «Останови, гад!» – заорал Табашников и проснулся.
Утром, едва поев, пошёл на Пушкина. Вернее сказать – покрался. Как убийца на место преступления. Непреодолимо потянуло, граждане судьи, ну просто сил не было.
Алкаш опять лежал! Только теперь прямо возле скамейки. В грязной тужурке своей. Свернувшись. Опять убит? Но – кем?
Табашников приблизился, склонился. Перебинтованная башка с захватом подбородка, как у белого лётчика, чёрный рот раскрыт, похрапывает. И подтоплен уже лётчик. Своей мочой. Лежит в тепле. Пока.
– Ты чего это тут к моему мужику липнешь? А? Ну-ка, кто ты такой!
Бабёнка. Вчерашняя. В великой мужской телогрейке с подвёрнутыми рукавами. Волосёнки стесались набок.
– Да так просто. Поднять хотел. Обмочился человек. На холодной земле. Простудится.
Женщина сбавила обороты:
– Ничего. Он привык. Как пёс.
Табашников медлил, не уходил:
– А что он весь забинтованный?
– Бандиты вчера напали. Двое. Прямо возле дома. Дали сзади по голове, он и брякнулся. И пятихатку сразу из тужурки вытянули. Которую я на мясо утром давала. Вон, Матвеевна через дорогу всё видела.
Табашников посмотрел через дорогу, где из покосившегося домишки всё увидела вчера Матвеевна.
– Так в милицию вам надо, наверное. Вместе с Матвеевной.
– Да где там! Ищи ветра в поле. Дали дёру так, что только дым пошёл. Матвеевна рассказала. Где их теперь искать? Я-то в доме была, не видела.
– Ну-ну. Матвеевна, значит, – уходил Табашников. – Понятно. Пятисотку?
– Ага, пятисотку, пятисотку, – подтвердила бабёнка. Ограбленный под скамейкой тоже промычал, что… пятихатку.
Смех душил, лез из желудка. До кашля, до выворота кишок. Истерика. Натуральная истерика:
– Да мать вашу всех за ногу! Вместе с Матвеевнами и пятихатками!
Вытирался платком, приходил в себя. После истерики шёл как в вечернем померкшем свете. Душу снова начало скрести. Как и вчера, когда пришёл от Агеевых. Всё корил себя, что ударил несчастного по голове. Ну пнул бы он Агеева раз-другой – так тут же бы и уделал его. Без всякого кола. Откуда кол в руках взялся? Загадка. Права Мария – стал здесь опасен. Недавно выкинул из такси выпендривающегося пассажира и сел на его место – поехали! Шофёр вцепился в руль, молчал всю дорогу: опасный мужик рядом. Из дурдома.