Передышка. Негаданная. Надо быстро убрать всё лишнее со стола и подать жаркое на чистых тарелках. Украсить веточками укропа и петрушки. Вот так.
Кузичкина ахнула перед новым блюдом. В восхищении. Сама тоже новая. С новыми глазами. С глазами – как синяя ночь. Умеют преображаться женщины. Мгновенно. Прямо не узнать.
Полилась водка в гранёные большие рюмки. Уже без возражений, без тормозов. «Ну, Маргарита Ивановна!» И так далее.
К полуночи, к курантам достаточно окосели. Оба. Телевизор был забыт. Скованность – побоку. Каждый говорил, перебивая другого. Кузичкина смеялась, неслась по-прежнему – уже как лихая лыжница с горы. Почище Табашникова недавно. Только круто заворачивала, со смехом обдавая мужчинку снежной пылью. Табак, словно задохнувшись на миг, открывал рот и глаза и сразу вклинивался. Бубубукал вроде тетерева. Распускал, что называется, перья. Только не на току, а тоже летя на лыжах: бу-бу-бу, Маргарита Ивановна! Бу-бу-бу! Лихая лыжница и токующий тетерев. О чём говорили – вспомнить потом было невозможно.
Появившегося Президента в телевизоре встретили удивлённо. Откинутыми на стулья. О чём это он? После своей реформы осмелился появиться на экране? Да мы тебя! Кузичкина пьяно качнулась к плазменному, замахала тощими кулаками. Долой! Немедленно в отставку! Табак перехватывал руки революционерки. Оттащил, наконец, посадил на диван:
– Тише, тише, Маргарита Ивановна, – услышат.
Сам уже тоже безумный. Оглядывался.
Но тут забили куранты на Спасской. Оба ринулись обратно к столу. Табак к бутылке с шампанским. Никак не мог сорвать ловушку и освободить пробку. Выстрелил в стену, чуть не убив Кузичкину. Но не раcтерялся:
– Скорей загадайте желание, Маргарита Ивановна! – наливал из хлещущей бутылки и совал бокал в руку женщине.
Кузичкина, как кукла, хлопала синими ресницами, покачивалась с бокалом. Как бы считала удары. Как бы загадывала. Но обрушившийся гимн добил её, опрокинул в ночь…
Ночью тракторная бригада Табашникова работала на колхозном поле. Перепахивала его. Подсвечивая фарами, трактора ползли один за другим. Взрёвывая, резко поворачивали, пёрли, вспахивали поле поперёк. Ночной дружный тракторный балет. «Бригада, обедать!» – прокричал Табашников. И бригада, подчиняясь бригадиру, сразу поехала в ночную деревню. Но оказалась почему-то в большой тёмной комнате самого Табака. Трактора разом превратились в детские тракторишки. Однако загремели громче во много раз. Жарко, близко. Лязгая гусеницами, проползали прямо возле дивана. Лезли на стены, некоторые акробаты уже ползали по потолку, бросив неудачников урчать в углах. Но те тоже взрёвывали и тоже лезли на стены.
Никак не могла проснуться. Металась, мучилась.
Вдруг все машины заглохли. Разом. (Солярка кончилась?) На цыпочках пробежал Табашников. Сыграл на унитазе. Обратно пробежал. Чтобы руководить бригадой. Но та, пока бегал, умчалась на тракторах в деревню, настоящую, и там мгновенно уснула на жёнах. «Проснитесь! – кричал в далёкую деревню бригадир. – Проснитесь, мать вашу! Поле ждёт!»
Проснулась и села, как плед разом сбросив кошмар. Испуганно слушала. В спальне – ни звука. Затаился. Тоже слушает. Храпун чёртов. Так напугать! Ощупала себя. Была в одной комбинации! Пьяную обработал. Ну что тут надо сделать! Убить теперь себя!
Потихоньку прошла на кухню и дальше. Закрылась в ванной. Свет не включала. Под журчание в фаянсе пыталась хоть что-то вспомнить. Но – глухо. Ночь. Провал. Только трактора храпуна в голове эхом отдают. Уже безопасные. Ездят где-то вдалеке. Затихают.
Вернулась, легла. Натянула плед. До горла. Сколько времени сейчас? Ночь глубокая? Утро? Храпун – как умер. Ни звука.
Как ни странно, задремала.
Вдруг почувствовала руку на своём бедре. Еле слышимое прикосновение:
– Вы не спите, Маргарита Ивановна? – Нежный ангел склонился в темноте. Со светящейся головой, прилётный.
Зацепила голой рукой и прижала к себе. Ведь ангел. Бедный. Бестелесный.
– Почему ты так храпишь?
Вместо ответа ангел бестелесный накрыл её всю, и как будто зарыдал на ней.
2
1-го января Мария Агеева проснулась на рассвете. Из коридора, еле слышимый, долетал храп Андрея. Его отец давно отхрапел. Уткнулся в спину жены как цуцик, только посапывал. Все новогодние базлуны и плясуньи в доме тоже давно ухайдакались. Лишь изредка принимались разговаривать на этажах их унитазы.
Тихо поднялась, накинула халат. Пошла сначала к детям.
Ваня спал не по-детски, кверху животом. Как его отец. Очень серьёзно спал. Правда, не храпел. Осторожно повернула на бок. Юлю так же осторожно вытащила из кроватки и поднесла к горшку. Девчушка висела в руках бабушки, не просыпалась. Горшок пел будто сам по себе. Так же осторожно опустила маленькую обратно.
В ванной в освещённом зеркале смотрела на своё морщинистое лицо, на всё тот же вывернутый окрас волос на голове. Который опять пробила седина. Закрашивай-не закрашивай. Держалась за раковину, будто за трибуну: внимание, бабка-ёжка будет сейчас выступать. В новогоднюю ночь не всё сказала. Вздохнув, выключила зеркало.
В кухне носила на стол вчерашнее вкусное. Расставляла для взрослых. Кашку, помешивая, варила для Юльки и Вани.
Первым явился на кухню старый лысый Агеев в пижаме. Как арестант. Сразу начал шакалить по столу.
– Не хватай, не хватай! Иди, в туалет сходи хотя бы сперва. Не отнимут. Не бойся.
Ушёл в туалет. Недовольный.
Злил в это утро и Андрей. Тот не как разгильдяй отец – тот вплыл на кухню свежепобритый, умытый, благоухающий дезодорантом. В свежайшей белой рубашке и в обязательной куртке со шнурами. Даже шейный платок не поленился повязать. Ну конечно, корчит из себя аристократа. В кого только такой. В раздражении сунула ему салфетку колом. Накрахмаленную. Монахиню. Забыла, видите ли, поставить на тарелку. Сразу напомнил. Вежливо. Упорно приучает лапотную мать. Без салфетки, видите ли, начинать трапезу нельзя. Проще говоря, жрать не сможет. Ну в кого такой, в кого! Где нахватался! Мария Никитична чувствовала, что несправедлива к сыну, но ничего с собой поделать не могла. А тут ещё лысый козёл смотрит на сына своего с гордостью. Даже забыл про ложку с кашей для Юльки. «Корми! Чего рот раскрыл!» И барыня молодая мечтает за столом. В утреннем вольном пеньюаре. Держит с утра диету. Глотает только чай. Мизинчик с брильянтовым колечком оттопырила. Аристократы чёртовы. Ваня и тот пыжится, подражает отцу. Одна только Юлька, перемазанная кашей, ведёт себя как нормальный ребёнок – стукает деда, не даёт себя кормить. «Ну-ка дай, сама покормлю. А тебе я сейчас ата-та сделаю. Поняла? Ешь давай!»
Встреча Нового года не уходила из головы. Будто наползший, никак не рассеивающийся туман.
После курантов, после шампанского, когда весь дом обезумел – аристократ тоже быстро нацепил всем острые колпачки и заставил прыгать с ним вокруг ёлки. Она тоже прыгала в дурацком колпачке. Да ладно бы только прыгала – опять начала просить. Как заведённая: «Сынок, ты же обещал. Нам с отцом. Отдельную. Сынок! Помнишь, по телефону, и потом говорил. Сынок!» Нелепый танец старой дуры. Показалось, что отмяк от вина, подобрел. Что можно напомнить. Не тут-то было! Разом бросил всех и сел к столу. Недовольный, даже злой. В колпачке. Налил и шарахнул. Без всякого понта. «Мама, я же говорил тебе. Неужели непонятно!» Злой начальник сидит. Выговаривает уборщице. Поломойке: «Сколько можно долбить одно и то же!» А цаца с колечком его успокаивает, гладит руку («не волнуйся, дорогой, не волнуйся, тебе вредно!»). И лысый старый дурак в колпачке мечется, не знает, куда ему сунуться, к кому примкнуть. Да-а, театральный номер был. И вот теперь сидит сквалыга-аристократ и только салфетку к губам прикладывает. Довольный. Будто и не припечатал мать в очередной раз, не унизил.
Ирина, бедная, приходила 31-го всего на полчаса. Точно тайком от Валерия. Быстро раздала подарки и ушла. Преподобный отец, получив от неё новую тёплую зимнюю куртку, не знал, куда смотреть. Всего два дня назад он устроил очередной скандал её мужу. Два полудурка лаялись среди груды железа во дворе. Зато от сына-жлоба всегда в восторге – тот подарил ему, видите ли, курительную трубку да ещё шейный платок. Похоже, из своего гардероба. Похлопал по плечу: «Теперь ты, папа, настоящий писатель! С курительной трубкой!» А тот сразу сунул эту копеечную трубку в рот. Сидел гордый. Э-э, писатель. Где будешь курить-то её? На велотренажёре? Накручивая педали? Да-а, бедная Ирка. Бедная мартышка. Иметь такого дурака отца.
Ближе к обеду лорд с женой приоделись и отправились с визитом к Герману Ивановичу Зиновьеву, Генеральному директору. Живущему в трёхэтажном особняке у моря. Отправились поздравить с Новым годом и зафиксировать полную свою преданность и благодарность. Подхалим с женой. Просим любить нас и жаловать!
Для картонных сумок с подарками у мужа и жены, казалось, не хватало рук. Сам лорд к тому же удерживал под мышкой тяжёлую коробку с чайным сервизом. На сколько персон – об этом остающимся старухе и старику знать не положено.
Тянули шеи, смотрели в окно, как внизу сын с шофёром загружали всё в такси, как захлопнулись, наконец, и поехали.
Жена повернулась к мужу:
– Ну, скорей раскуривай подаренную трубку. А шейный платок – я надену. На свою бабью глупую голову.
Агеев нахмурился:
– Зря ты, Маша. Ему же необходимо это всё. Для карьеры. Как ты этого не понимаешь.
– Да где уж нам понять. Где! – сразу взвилась Мария. – Двум недоделанным. Приехавшим в рай.
Мария ходила, не могла справиться со злостью.
– Вот что. Давай собирайся и собирай детей – идём к Ирине. Тоже поздравим. Она приглашала.
Агеев сразу сник. Жена прищурилась:
– Что, нашкодил там недавно и опять, как кот, в сторону?
– Да нет. Отчего же. Я пойду.
– Вот и отлично. Куртку подаренную надень. Ирине будет приятно. Но не вздумай там опять с Валерием!
Да нет. Чего уж. Перемирие держать буду. Как в Донбассе. Куда ж тут? Раз праздник…