— Значит, вы будете говорить с юристами о праве?
— А почему бы и нет? Юристы погрязли в теории. Им нужен какой-нибудь практик, который расскажет им, что фактически происходит с этими законами и актами. Поэтому они обратились ко мне, к тому же я и раньше этим занималась. Я собираюсь говорить главным образом о пара- и тетраплегиках, чтобы прояснить некоторые ошибочные концепции.
— Что это за ошибочные концепции?
Пока они разговаривали, из соседней комнаты доносились характерные кухонные шорохи. Когда Ним позвонил утром по телефону, Карен пригласила его на обед. И сейчас Джози, сестра-хозяйка, которую Ним встретил здесь при первом своем появлении у Карен, готовила еду.
— Я вам отвечу, — сказала Карен, — но моя правая нога начинает затекать.
Ним встал и нерешительно подошел к креслу-коляске. Правая нога Карен лежала на левой.
— Просто поменяйте их местами. Левую на правую, пожалуйста. — Она сказала это как о чем-то само собой разумеющемся. Ним вдруг ощутил красоту ее стройных ног в нейлоновых чулках. От прикосновения к ее теплым ногам он почувствовал возбуждение.
— Спасибо, — с благодарностью проговорила Карен. — У вас нежные руки. — Когда он с удивлением взглянул на нее, она добавила: — Это и есть одна из ошибочных концепций.
— Какая же?
— Что парализованные люди лишены нормальных ощущений. Некоторые парализованные люди действительно уже ничего не могут ощущать, однако у постполиотиков вроде меня все осязательные способности могут оставаться незатронутыми. Поэтому, хотя я и не способна двигать конечностями, у меня ничуть не меньше физических ощущений, чем у любого здорового человека. Ноги и руки могут ощущать дискомфорт или «засыпать», и тогда необходимо менять их положение, что вы сейчас и проделали по моей просьбе.
— Вы правы, — признался Ним, — наверное, я подсознательно подумал именно так, как вы сказали.
— Знаю-знаю, — лукаво улыбнулась Карен. — Зато я смогла ощутить ваши руки на моих ногах, и, если вам интересно знать, мне это понравилось.
Ниму в голову пришла неожиданная, озадачившая его мысль, но он отмел ее.
— Расскажите мне о другой ошибочной концепции.
— Она заключается в том, что тетраплегиков не следует расспрашивать об их заболевании. Вас удивит, как много людей не желают или стесняются иметь с нами контакт, а некоторые даже страшатся нас.
— И такое часто случается?
— Сплошь и рядом. На прошлой неделе моя сестра Синтия пригласила меня в ресторан пообедать. Когда подошел официант, чтобы принять заказ Синтии, то, не взглянув на меня, спросил: «А что будет есть она?» И Синтия, дай ей Бог здоровья, ответила: «Почему вы не спросите у нее?» Но и тогда, когда я делала заказ, официант не смотрел мне в глаза.
Ним помолчал, затем взял руку Карен и подержал ее.
— Мне стыдно за всех нас, здоровых.
— Не надо так, Нимрод. Вы принимаете на себя их неправедный взгляд на окружение.
Отпустив ее руку, он сказал:
— В прошлый раз, когда я был здесь, вы немного рассказали о вашей семье.
— Сегодня этого не потребуется, так как вы познакомитесь — по крайней мере с моими родителями. Надеюсь, вы не против, если они заедут ко мне сразу после обеда. У матери сегодня выходной, а отец работает по вызову совсем рядом. Что-то там по слесарной части.
Ее родители, объяснила Карен, были выходцами из Австрии. И в середине тридцатых годов, когда над Европой стали сгущаться тучи войны, их подростками привезли в США. В Калифорнии они встретились и поженились. У них родилось двое детей — Синтия и Карен. Фамилия отца была Слоунхаусер, но при натурализации ее изменили на английский лад — в результате получилось Слоун. Карен и Синтия мало что знали о своих австрийских корнях и воспитывались как обычные американские дети.
— Значит, Синтия старше вас?
— На три года и еще очень красивая. Я хочу вас как-нибудь с ней познакомить.
На кухне стало тихо, и появилась Джози. Она толкала перед собой сервированную тележку. Напротив Нима Джози установила маленький раскладной столик, а к креслу Карен прикрепила поднос. На тележке был разложен обед — холодная лососина с салатом и теплый французский хлеб. Джози налила в два бокала охлажденное пино-шардоннэ от Луи Мартини.
— Я не могу пить вино каждый день, — сказала Карен. — Но сегодня особый случай, потому что вы вернулись.
— Покормить вас, или это сделает мистер Голдман? — спросила Джози.
— Нимрод, — спросила Карен, — не хотите попробовать?
— Да, но если я сделаю что-то не так, вы мне скажите.
— Между прочим, тут нет ничего сложного. Когда я открываю рот, вы закладываете туда еду. Однако вам придется работать в два раза проворнее, чем если бы вы ели сами.
Бросив взгляд на Карен и многозначительно улыбнувшись, Джози удалилась на кухню.
— Знаете что, — произнесла вдруг Карен, выпив глоток вина, — а вы ведь очень хороший. Оботрите мне, пожалуйста, губы.
Ним сделал это с помощью салфетки, когда она повернулась к нему лицом. Продолжая кормить Карен, он подумал: во всем, что они вместе проделывали, была какая-то интимная близость, неведомая ему прежде проникающая чувственность.
К концу обеда, когда взаимное эмоциональное сближение под воздействием выпитого вина усилилось, Карен проговорила:
— Я столько всего наговорила о себе. Теперь твоя очередь.
Ним кратко рассказал о своих мальчишеских годах, о семье, работе, женитьбе на Руфи, о детях Леа и Бенджи. Потом поделился нынешними сомнениями о своем религиозном наследии и о том, будет ли оно продолжено его детьми, а еще Ним размышлял о том, какое будущее ожидает его собственную семейную жизнь.
— Ну да ладно, хватит, — наконец проговорил он. — Я заехал сюда не для того, чтобы докучать тебе.
Улыбнувшись, Карен покачала головой:
— Я не уверена, что тебе это удастся, Нимрод. Ты — сложный человек, а сложные люди самые интересные. Кроме того, ты нравишься мне больше, чем кто-либо из тех, кого мне доводилось встречать за долгое время.
— Точно так же я воспринимаю тебя, — ответил Ним.
По лицу Карен разлился румянец.
— Нимрод, тебе не хотелось бы меня поцеловать?
Поднявшись с кресла и пройдя несколько футов, разделявших их, он тихо произнес:
— Мне очень хотелось бы это сделать.
Губы у нее были теплые и нежные. Поцелуй явно затянулся. Обоим не хотелось его прерывать. Ним хотел уже обнять Карен покрепче. Но тут снаружи до него донесся резкий звонок, потом звук открывающейся двери и голоса — Джози и двух других людей. Ним убрал руку и отошел.
Карен тихо прошептала:
— Черт! Как не вовремя! — И проворчала: — Входите! — А еще мгновение спустя: — Нимрод, я хочу познакомить тебя с моими родителями.
Уже не первой молодости импозантного вида мужчина с копной седеющих вьющихся волос и обветренным лицом протянул Ниму руку. В его голосе слышались глубокие гортанные нотки, а акцент все еще выдавал австрийское происхождение.
— Лютер Слоун, мистер Голдман. А это моя жена Генриетта. Карен рассказывала нам о вас, и мы видели вас по телевизору.
Рука, которую пожимал Ним, была рукой рабочего, жесткой и мозолистой. Казалось, однако, что он регулярно ухаживал за своими руками: ногти были в безупречном состоянии. На его комбинезоне оставались следы только что выполненной работы, природная аккуратность проявлялась в том, что в некоторых местах комбинезон был тщательно заштопан.
Мать Карен тоже пожала Ниму руку.
— Хорошо, что вы, мистер Голдман, навестили нашу дочь. Она это очень ценит. И мы тоже. — Это была маленькая изящная женщина, скромно одетая, со старомодным пучком волос. Судя по всему, она была старше своего мужа. Когда-то, подумалось Ниму, она, вероятно, блистала красотой, отсюда и корни внешней привлекательности Карен. Но сейчас ее лицо постарело, во взгляде сквозила усталость от житейских проблем. Ниму даже показалось, что две последние приметы дали о себе знать уже давно.
— Я здесь по одной причине, — объяснил он ей. — Мне доставляет удовольствие бывать в обществе Карен.
Когда Ним опустился в свое кресло и расселись старшие Слоуны, Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила кофе себе и Карен.
— Папочка, — спросила Карен, — как идут дела?
— Не очень хорошо, — ответил Лютер Стоун и вздохнул. — Материалы очень дорогие, а цены все равно растут с каждым днем. Для вас это не секрет, мистер Голдман. Когда я объявляю, во сколько обойдется моя работа, прибавьте к этому стоимость материалов, людям кажется, что их обманывают.
— Мне это хорошо известно, — сказал Ним. — Нас в «Голден стейт пауэр энд лайт» обвиняют в том же самом по тем же причинам.
— Но у вас-то большая компания с мощным тылом, а у меня крохотный бизнес. У меня работают еще трое, да я и сам вкалываю. И порой, скажу вам честно, руки опускаются. Особенно из-за этих правительственных бланков отчетности. Их становится все больше и больше, а в половине случаев я просто не понимаю, зачем им вся эта информация. По вечерам и в выходные приходится заполнять бесконечные формуляры, но никто не считает нужным за это платить.
Генриетта с укором посмотрела на мужа:
— Лютер, стоит ли морочить голову всем подряд нашими проблемами?
Он только пожал плечами:
— Меня спросили, как идут дела на работе. Вот я и сказал правду.
— Ладно, Карен, — сказала Генриетта, — все эти проблемы не имеют к тебе никакого отношения и никак не связаны с приобретением для тебя фургончика. Мы уже почти набрали денег для покупки в рассрочку, ну а остальное займем.
— Мама, — запротестовала Карен, — я же говорила, никакой срочности в этом нет. Я могу выходить на улицу. И Джози мне помогает.
— Но ты выбираешься не так часто, как могла бы, и не так далеко, как тебе хотелось бы. — Мать дала понять, что дискуссия закончена. — Фургончик будет, обещаю тебе, дорогая. Причем скоро.
— Я тоже об этом думал, — сказал Ним. — В прошлый раз, когда я был тут, Карен говорила, что хотела бы иметь фургончик, в который помещалось бы кресло, а за руль садилась бы Джози.