Глава 11
— Если найдется на свете какой-нибудь завалящий еврейский праздник, о котором еще никто не слышал, — сказал Ним Руфи, сидя за рулем своего «фиата», — твои родители наверняка стряхнут с него пыль и станут отмечать.
Сидевшая рядом с ним жена рассмеялась. Еще когда Ним вечером вернулся с работы, он заметил, что Руфь была в приподнятом настроении, которое явно контрастировало с ее откровенной депрессией в последние недели. Была середина января. Хотя прошло уже три месяца после разговора об их вероятном разводе, когда Руфь обещала «немного повременить», ни один из них больше не вспоминал об этом. Тем не менее было ясно, что рано или поздно к этому вопросу снова придется вернуться. В принципе их отношения остались прежними. Это было своего рода перемирие. Однако Ним старался быть более внимательным, проводить больше времени дома с детьми. Возможно, та явная радость, которую испытывали Леа и Бенджи от общения с отцом, удерживала Руфь от окончательного разрыва. С другой стороны, Ним так и не решил для себя, нужен ему развод или нет. Да и проблемы с «ГСП энд Л» занимали большую часть его времени, оставляя мало места для личных переживаний.
— Никак не могу запомнить все эти еврейские праздники, — сказала Руфь. — О каком празднике отец говорил в этот раз?
— Рош-а-шана ле-иланот, или еврейский весенний праздник деревьев.[7] Я тут покопался у нас в библиотеке, в переводе это звучит как «Новый год деревьев».
— Новый год еврейских деревьев? Или любых деревьев?
Ним ухмыльнулся:
— Лучше спроси об этом своего отца.
Они ехали через город в западном направлении. Казалось, движение в городе никогда не ослабевало, независимо от времени суток. Неделю назад Арон Нойбергер позвонил Ниму на работу и предложил приехать с Руфью на вечер Ту би-шват — таково было более распространенное название праздника. Ним сразу согласился, отчасти потому, что во время телефонного разговора тесть был необычайно дружелюбен. Кроме того, Ним чувствовал себя немного виноватым перед Нойбергерами. И вот сейчас, казалось, представилась возможность снять напряженность в их отношениях. Правда, его скептицизм относительно фанатичного иудейства родителей жены остался неизменным.
Когда они подъехали к просторному комфортабельному двухэтажному дому Нойбергеров, расположенному в благоустроенной западной части города, возле него уже стояли машины, а с верхнего этажа доносились оживленные голоса. Увидев гостей, Ним почувствовал себя спокойнее. Присутствие незнакомых людей могло бы помочь избежать вопросов сугубо личного плана, включая и неизбежную в этой связи тему бар мицвы, то есть совершеннолетия Бенджи.
Входя в дом, Руфь дотронулась в дверях до мезузы, талисмана с молитвами, как она обычно делала в знак уважения к вере своих родителей. Ним, который прежде потешался в том числе и над этой привычкой, считая ее предрассудком, импульсивно повторил этот жест.
В доме все радовались их приезду, особенно появлению Нима. Арон Нойбергер, розовощекий, приземистый и абсолютно лысый, прежде относился к Ниму с плохо скрываемым презрением. Но сегодня вечером, когда он тряс руку зятя, его глаза, спрятанные за толстыми линзами очков, излучали само дружелюбие.
Мать Руфи Рэчел, поражавшая своей массивной фактурой, так как презирала все диеты на свете, заключила Нима в объятия. Затем, чуть отстранив от себя, она окинула его оценивающим взглядом:
— Разве моя дочь совсем тебя не кормит? Только кожа да кости. Но ничего, сегодня мы добавим к ним мясца.
Эта обстановка развеселила и одновременно тронула Нима. Ему подумалось: слухи о том, что их брак в опасности, наверняка дошли до Нойбергеров. Поэтому, отбросив все прочие эмоции, они устремились спасать брак своей дочери, чтобы сохранить семью. Ним краем глаза посматривал на Руфь, которая с умилением взирала на демонстративный характер происходящего. На ней было свободного покроя платье из серо-голубого шелка, в ушах поблескивали серьги такого же оттенка. Как всегда, ее черные волосы были элегантно причесаны, безупречная кожа лица поражала нежностью, хотя, как показалась Ниму, и была бледнее, чем обычно. Когда Ним и Руфь направились навстречу прибывшим ранее их, он прошептал ей на ухо:
— Ты выглядишь очаровательно.
Она проницательно посмотрела на него и тихо проговорила:
— А помнишь ли, когда ты мне это говорил последний раз?
Однако продолжать этот разговор было просто невозможно. Их окружали люди, начались знакомства, пожатия рук. Всего гостей было около двадцати, из которых Ним знал совсем немногих. Большинство приглашенных уже ужинали, обставив себя целой батареей тарелок с разными вкусностями.
— Пошли со мной, Нимрод! — Мать Руфи вцепилась зятю в руку и потащила из гостиной в столовую, где был сервирован буфет. — С остальными нашими друзьями ты пообщаешься позже, — объявила она. — А теперь тебе надо подкормиться и заполнить свои пустоты, а то еще упадешь в обморок от голода.
Она взяла тарелку и стала щедро накладывать ему, словно это был последний день перед постом Йом Кипур. Ним познавал деликатесы национальной еврейской кухни: паштеты книши, кишке, запеченные в виде шаров локшен, фаршированная капуста. На десерт предлагались пирожные с медом, разные штрудели и пироги с яблоками. Ним налил себе бокал белого израильского кармельского вина. Вернувшись в гостиную, он услышал объяснения хозяина дома. Рош-а-шана ле-иланот отмечается в Израиле посадкой деревьев, а в Северной Америке по этому поводу следует есть фрукты прошлогоднего урожая. На этот раз Арон Нойбергер и другие гости ели инжир, выбирая его со стоявших повсюду тарелок. Кроме того, хозяева дома организовали сбор пожертвований на посадку в Израиле новых деревьев. Несколько пятидесяти- и двадцатидолларовых банкнот уже лежали на серебряном подносе. Ним положил свои двадцать долларов и принялся за инжир.
— О, кого я вижу!
Ним обернулся. Рядом с ним стоял пожилой, невысокого росточка, мужчина с веселым пухлым лицом и копной седых волос. Ним вспомнил, что это врач-терапевт, у которого иногда лечилось семейство Нойбергеров. Ним напряг память и даже вспомнил его имя.
— Добрый вечер, доктор Левин. — Подняв бокал с вином, Ним произнес еврейский тост: — Ле хаим!
— Ле хаим… Как поживаешь, Ним? Не часто встретишь вас на таких вот еврейских праздниках. В вас что, проснулся интерес к Святой земле?
— Доктор, я не религиозен.
— Между прочим, Ним, я тоже. И никогда не был. В своей клинике я ориентируюсь увереннее, чем в синагоге. — Доктор дожевал инжир и взял еще. — Но мне по душе обычаи и церемонии, вся древняя история нашего народа. Ты ведь знаешь, что не религия сплачивает еврейский народ, а чувство общности, имеющее пятитысячелетнюю историю. Огромный, огромный промежуток времени. Никогда не задумывался об этом, Ним?
— Очень даже часто задумываюсь.
Левин посмотрел на Нима и лукаво улыбнулся:
— И тебя это когда-нибудь беспокоит? Интересно, много ли в тебе еврейской крови? А может, ты полностью еврей и без соблюдения всей этой запутанной ритуальной чепухи, которую обожает Арон?
Ним улыбнулся при упоминании о своем тесте, который, пробираясь через гостиную, чтобы устроиться в укромном уголке с только что подоспевшим гостем, с увлечением рассказывал ему о Ту би-шват, восходящем к Талмуду…
— Примерно так оно и есть, — отреагировал Ним.
— Хочу дать тебе один совет, сынок. Не забивай себе голову. Поступай, как и я. Радуйся, что ты еврей. Гордись всеми достижениями нашего народа, что же касается всего остального — будь разборчив. Соблюдай Святые дни, если это тебе по душе. Лично я в это время уезжаю на рыбалку. Но если и не соблюдаешь, то в моем катехизисе это тоже допустимо.
Ним ощутил расположение к этому приятному маленькому доктору и сказал:
— Мой дед был раввином. Я хорошо помню этого старого доброго человека. А вот отец порвал с религией.
— И порой тебе приходит в голову мысль, а не вернуться ли в ее лоно?
— Для меня это не совсем ясно. И не так серьезно.
— В любом случае забудь это! Для человека твоего — или моего — положения психологически невозможно стать ортодоксальным евреем. Начни посещать синагогу, и ты убедишься в этом за пять минут. Просто у тебя ностальгия, Ним, тяга к прошлому. Ничего страшного.
Ним задумчиво проговорил:
— Пожалуй, так оно и есть.
— Позволь сказать тебе кое-что еще. Такие люди, как ты и я, относятся к иудаизму словно к старым друзьям: определенное чувство вины за то, что видимся с ними не так уж часто плюс эмоциональная привязанность. Я ощутил это, когда ездил с одной группой в Израиль.
— С религиозной группой?
— Вовсе нет. Это были в основном деловые люди, среди них несколько врачей и юристов. — Доктор Левин тихо засмеялся. — Вряд ли кто-нибудь из нас брал с собой кипу. Я — нет. Одолжил, когда ходил к иерусалимской Стене плача. Вот там мной овладело чувство гордости и сопричастности. Я действительно почувствовал себя евреем! И это навсегда.
— У вас есть дети, доктор? — спросил Ним.
Его собеседник покачал головой:
— И никогда не было. Моя дорогая жена — она умерла, вечная ей память! Мы с женой всегда жалели о том, что у нас не было детей. Пожалуй, только об этом я и сожалею.
— А у нас двое детей, — сказал Ним. — Девочка и мальчик.
— Да, я знаю. И из-за них ты начал размышлять о религии?
Ним улыбнулся:
— Кажется, вы хорошо знаете все вопросы и все ответы.
— Просто я долгое время думал об этом. Не беспокойся о своих детях, Ним. Воспитывай их в духе истинной человечности, и я уверен, все получится. А в остальном они сами найдут свою дорогу.
Следующий вопрос напрашивался сам собой. Преодолев смущение, Ним спросил:
— Поможет ли еврейский день совершеннолетия моему сыну найти свое место в жизни?
— Но это же никому не повредит, не так ли? Если ты определишь сына в школу с изучением иврита, это не причинит ему никаких социальных неприятностей. Кроме того, празднование дня совершеннолетия всегда сопровождается хорошим, черт возьми, званым вечером. Там можно повстречаться со старыми друзьями и поесть больше, чем следует. Но это все в радость.