Теперь Георгос вернулся к первоначальному плану, только вот осуществлять его придется уже в одиночку. Еще в тот несчастный день, когда Георгос ушел в подполье в Норд-Касле, он уже, рискуя жизнью, сделал первый шаг к реализации этого плана.
Прежде всего Георгосу потребовались колеса. Ведь ему пришлось бросить красный грузовик службы противопожарной безопасности, потому что его засекли. И вот теперь надо было что-то придумать. О покупке автомобиля каким-либо путем не могло быть и речи. Во-первых, это было чересчур рискованно. Во-вторых, у него не хватило бы денег, потому что основная часть средств из кассы «Друзей свободы» осталась в доме на Крокер-стрит. Так что единственной возможностью было вернуть «фольксваген», который еще не был обнаружен этими свиньями.
Он держал свой фургон в частном гараже неподалеку от Крокер-стрит. Осознавая, чем рискует, но стремясь опередить полицию, Георгос в то же утро пошел в гараж, стараясь идти в основном переулками. Он добрался до места без происшествий, заплатил положенное хозяину и вывел фургон на улицу. Никто его ни о чем не спрашивал, никто не останавливал при возвращении в Норд-Касл.
Еще до полудня «фольксваген» был надежно запаркован в запирающемся гараже, примыкавшем к тому самому дому, где скрывался Георгос.
Ободренный успехом, Георгос рискнул выбраться из дома, когда уже стемнело, чтобы купить продукты и вечерний выпуск «Калифорния экзэминер». Из газеты он узнал, что репортер по имени Нэнси Молино дала описание его «фольксвагена» и что полиция ищет его. На следующий день в газетах появилась заметка. В ней говорилось, что полиция наведалась в гараж всего через полчаса после того, как его покинул Георгос. Зная, что описание фургона разослано повсюду, Георгос не осмеливался даже приближаться к гаражу. Теперь он сядет в машину только однажды — чтобы выполнить свою, видимо, уже самую последнюю миссию.
Имелись еще кое-какие причины, по которым ему был необходим этот «фольксваген». Одна из них заключалась в том, что под полом в фургоне имелось потайное отделение. В нем тщательно упакованная в пенорезину для предотвращения вибрации лежала дюжина цилиндрических бомб, каждая с водно-гелиевой взрывчаткой и часовым механизмом.
В фургоне была также маленькая надувная лодка в плотной упаковке, в которой Георгос и купил ее в магазине спортивных товаров месяц назад или раньше вместе с аквалангом, купленным примерно в то же время. Все это требовалось для смелой атаки, которую он теперь замышлял.
После того как Георгос отогнал фургон с Крокер-стрит, он редко покидал квартиру, да и то после наступления темноты, чтобы купить продукты. При этом он никогда не заходил в один и тот же магазин дважды. Кроме того, он надевал легкие перчатки, чтобы никто не видел его руки.
Пытаясь слегка изменить внешность, Георгос сбрил усы. Газетные сообщения о «Друзьях свободы» и о взрывах в отеле представлялись ему важными не только потому, что он любил читать о себе, но и потому, что позволяли быть в курсе действий полиции и ФБР. Несколько раз упоминался брошенный грузовик службы противопожарной безопасности, обнаруженный в Норд-Касле. Вместе с тем высказывались предположения о том, что Георгосу каким-то образом удалось ускользнуть из города и что теперь он на востоке. В одном сообщении утверждалось, что он был замечен в Цинциннати. Хорошо! Все, что отвлекало внимание от того места, где он действительно находится, было ему только на руку.
Читая «Экзэминер» в тот первый день, он с удивлением обнаружил, как много было известно о его собственных действиях репортеру Нэнси Молино. Продолжая знакомиться с этими материалами, он понял, что именно Иветта каким-то образом разузнала о его планах и предала его. Не случись этого предательства, сражение в отеле «Христофор Колумб» (он так воспринимал устроенные взрывы бомб) обернулось бы славной победой «Друзей свободы», а не бесславным их разгромом. За это Георгос должен был ненавидеть Иветту. Однако ни тогда, ни позже он не ощущал ненависти. Более того, хотя ему было стыдно из-за собственной слабости, иногда Георгосу было жаль Иветту, сведшую счеты с жизнью на Одиноком холме (об этом тоже было написано в газетах).
Невероятно, но ему недоставало Иветты. Георгос размышлял — наверное, потому, что истекало ему самому отпущенное время, он становился сентиментальным. Его утешала лишь мысль о том, что никто из его друзей-революционеров никогда не узнает об этом.
Газеты сделали еще кое-что — они глубоко копнули его биографию. Один предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о рождении Георгоса. Так удалось выяснить, что он был незаконнорожденным сыном бывшей греческой кинодивы и богатого американского плейбоя по имени Уинслоу, внука зачинателя автомобильной промышленности США.
Шаг за шагом докапывались до всего. Кинобогиня никак не хотела признать, что у нее есть ребенок из опасения навредить своему уже сложившемуся кинообразу юной девушки. Плейбой же думал только о том, как бы избежать ответственности и ненужных осложнений. Поэтому Георгоса старались кому-нибудь сплавить. В разные периоды детства у него последовательно была то одна, то другая приемная родительская пара, но он никого из них так и не полюбил. Фамилию Арчамболт он получил от какого-то родственника по материнской линии. К девяти годам Георгос только однажды видел отца и всего три раза мать. Больше они не встречались.
В детстве его тянуло к родителям, но они из эгоистических соображений предпочитали его не замечать. Оглядываясь назад, можно было утверждать, что мать Георгоса оказалась более совестливой, чем отец. Она по крайней мере посылала Георгосу немалые суммы через афинскую юридическую фирму, что позволило ему поступить в Йельский университет, получить ученую степень, а впоследствии финансировать «Друзей свободы». Бывшая кинозвезда, внешность которой теперь была далеко не божественной, испытала потрясение, когда услышала от репортеров, на какие цели пошла часть ее денег. Парадоксально, но ей вроде бы льстило то внимание, которое проявили к ней теперь из-за Георгоса. Скорее всего потому, что, как кинозвезда, она, погрузившись в неизвестность, проживала в заштатной квартире в окрестностях Афин и много пила. Она также была больна, но не желала обсуждать природу своего недомогания. Когда ей в деталях описали деяния Георгоса, она ответила:
— Это не сын, а дикий зверь.
Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она, что Георгос стал таким из-за пренебрежения им со стороны матери, бывшая актриса плюнула журналистке в лицо.
На Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней избегал встречи с прессой. Когда же один репортер обнаружил его в баре на Пятьдесят девятой улице, он сначала отрицал любую связь с греческой кинозвездой, в том числе и свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения того, что Георгос — его сын, он только пожал плечами и проговорил:
— Мой совет полицейским — пристрелить этого ублюдка на месте.
Георгос как должное воспринял комментарии своих родителей. Ничто не удивило его, однако оба высказывания только усилили ненависть ко всему окружающему.
В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало время действовать. Он отдавал себе отчет, что ему не удастся бесконечно долго отсиживаться в своем укрытии. Два дня назад, отправившись за продуктами в маленький супермаркет, он ощутил на себе чей-то более чем просто любопытный взгляд. Георгос спешно покинул магазин. В то же время он учитывал и другое обстоятельство: те, кто слышал о нем и видел его фотографию, к этому времени должны были несколько забыть его внешность.
План, который разработал Георгос, заключался в том, чтобы взорвать огромные водяные насосы системы охлаждения на электростанции «Ла Мишен». Речь шла о той самой станции, где примерно год назад в форме Армии спасения он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который газеты называли Большим Лилом.
О существовании этих насосов он узнал, когда изучал справочники по энергетике, чтобы определить, где «ГСП энд Л» может оказаться наиболее уязвимой. Кроме того, он посетил инженерно-техническую школу Калифорнийского университета в Беркли. Там он выяснил, что к чертежам «Ла Мишен» и других электростанций может получить доступ любой желающий.
Будучи реалистом, Георгос понимал, что у него почти не было шансов, как это ему удалось однажды, проникнуть на «Ла Мишен» еще раз, поскольку охрану станции наверняка усилили. Хорошенько все продумав и при большой доле везения он все же мог бы проникнуть в насосное помещение. Одиннадцать находившихся там массивных мощных насосов имели ключевое значение для пяти энергоблоков, включая Большого Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию. Это было бы все равно что перерезать «дорогу жизни».
Подобраться к насосам легче всего было бы со стороны Койот-ривер. «Ла Мишен» возвели непосредственно на берегу реки, что обеспечивало водозабор для системы охлаждения с последующим сбросом воды в реку.
Георгос планировал добраться до самой электростанции на надувной лодке. После этого он воспользуется аквалангом. Уж здесь-то ему не было равных — взрывным подводным работам его обучили на Кубе. Георгос определил по картам, что на фургоне он сможет подъехать почти вплотную к «Ла Мишен». Затем на пустынном берегу, в полумиле от станции, он подготовит лодку. А дальше ему поможет течение реки.
С большими трудностями будет связано возвращение к фургону по окончании операции, но об этом этапе он старался пока не думать.
Итак, он подберется к насосам под водой через металлическую решетку и две заградительные проволочные сети. Инструменты, чтобы проделать в них отверстия, хранились вместе с подводным снаряжением. Цилиндрические бомбы предполагалось закрепить на поясе.
Проникнув внутрь, он легко и быстро установит бомбы в корпусах насосов. Это был блестящий план, каким он и представлялся с самого начала. Оставался один-единственный вопрос — когда начинать операцию. Сегодня была пятница.