На журналистку это, кажется, не произвело впечатления.
– Мы с вами, Нэнси, не виделись с тех пор, как вы написали ту несправедливую, злую статью про Нима Голдмана, – сказала Тереза Ван Бюрен. – Зачем? Ним – порядочный человек, трудяга.
Нэнси Молино слегка улыбнулась.
– А что, вам не понравилось? – сказала она с наигранным удивлением. – Моему редактору – очень даже. – Она вновь с невозмутимым видом осмотрела гостиничное фойе. – «Голден стейт» везде умудрилась облажаться. Многие здесь недовольны одновременно и счетами за электричество, и отсутствием дивидендов.
Тереза Ван Бюрен проследила за ее взглядом: у стойки расчетного отдела толпились люди. Зная, что многие акционеры одновременно являются и клиентами компании, ГСС устанавливала такую стойку на каждом ежегодном собрании, чтобы прямо на месте отвечать на вопросы о счетах за газ и электроэнергию. Сейчас трое клерков разбирались с жалобами непрерывно растущей очереди.
– Говорите что хотите, но такой суммы быть не может! Я живу одна, расходую столько же, а счет за два года вырос вдвое!
Молодой сотрудник, глядя на монитор, продолжал объяснять, из чего складывается счет, но женщина оставалась непоколебимой.
– Люди хотят тарифов пониже и дивидендов повыше – и все одновременно, – сказала Тереза Нэнси Молино. – Им трудно объяснить, почему это нереально.
Журналистка отошла не ответив.
В 13:40, за двадцать минут до начала собрания, во втором зале тоже остались только стоячие места, а люди продолжали идти.
– Меня это все очень тревожит, – признался Ниму Гарри Лондон.
Они стояли на полпути между основным и дополнительным залами и почти не слышали друг друга из-за гвалта в обоих помещениях. Гарри и нескольких его сотрудников направили сюда как подкрепление для службы безопасности на время собрания. Нима Эрик Хамфри только что попросил лично оценить обстановку. Обычно председатель перед ежегодным собранием неформально общался с акционерами, но на сей раз начальник службы безопасности рекомендовал ему воздержаться – из-за враждебного настроя толпы. Сейчас Хамфри скрывался за кулисами вместе с другими топ-менеджерами компании и членами совета директоров, которым предстояло в два часа выйти на сцену банкетного зала.
– Меня это тревожит, – повторил Гарри Лондон. – Боюсь, все закончится беспорядками. Ты был снаружи?
Ним покачал головой. Затем, повинуясь знаку Гарри, последовал за ним в гостиничное лобби и дальше на улицу. Они вышли в боковую дверь и обошли здание, оказавшись перед фасадом.
Телевизионщики, которых не пустили в зал, снимали происходящее снаружи.
Над толпой виднелись лозунги: «Поддержи «силу и свет для народа»!», «Народ требует снижения тарифов на газ и электроэнергию!», «Долой ГСС капиталистического монстра!», «ссдн требует передать ГСС народу!», «Люди важнее прибыли!»
Акционеры ГСС, проходя по полицейскому коридору, смотрели на лозунги с возмущением. Невысокий, просто одетый мужчина со слуховым аппаратом остановился и сердито крикнул демонстрантам:
– Я такой же народ, как и вы! Всю жизнь работал как вол, чтобы купить эти несколько акций!
Бледный юноша в очках и толстовке Стэнфордского университета презрительно бросил в ответ:
– Проваливай, жадный капиталист!
Еще одна из подошедших – моложавая привлекательная женщина – парировала:
– Если бы вы не бездельничали и немного отложили…
Конец ее фразы потонул в волне криков: «Долой спекулянтов!» и «Свет для народа!»
Женщина сделала несколько шагов к демонстрантам, замахнувшись кулаком.
– Слушайте, лентяи, я не спекулянтка! Я работаю, состою в профсоюзе…
– Спекулянтка! Капиталистка-кровосос!
Один из плакатов качнулся вперед, просвистев рядом с ее головой. Сержант полиции, подскочив, оттолкнул плакат и поспешил проводить женщину и мужчину со слуховым аппаратом внутрь. Вслед неслись крики и оскорбления. Демонстранты вновь стали напирать, но полицейское оцепление выдержало натиск.
Теперь к телевизионщикам присоединились коллеги из других СМИ. Ним заметил Нэнси Молино.
– Видишь вон там своего друга Бердсона? Он это все координирует, – шепнул Гарри Лондон.
– Он мне не друг, – ответил Ним.
Грузная бородатая фигура Дэйви Бердсона – с неизменной улыбкой до ушей – маячила позади демонстрантов. На глазах у Нима и Гарри он поднес к губам портативную рацию.
– Наверное, разговаривает с кем-то внутри, – сказал Гарри. – Он уже дважды входил и выходил. Я проверял, на его имя записана одна акция.
– Одной достаточно, – пожал плечами Ним. – Она дает право присутствовать на ежегодном собрании.
– Знаю. Похоже, у некоторых из его людей тоже есть акции. Они что-то задумали, я уверен.
Ним и Гарри вернулись в отель незамеченными. Митингующие снаружи шумели все сильнее.
Дж. Эрик Хамфри нервно расхаживал по небольшой переговорной комнате, выходившей в коридор за сценой банкетного зала. Он все еще дорабатывал речь, которую вот-вот предстояло произнести. За последние три дня было подготовлено и переделано около дюжины вариантов, последний – лишь час назад. И даже теперь Хамфри, беззвучно повторяя на ходу слова и переворачивая страницы, иногда останавливался и вносил карандашом последние исправления.
Чтобы не отвлекать председателя, все остальные – Шарлетт Андерхилл, Оскар О’Брайен, Стюарт Ино, Рэй Паулсен и еще несколько членов совета директоров – сидели молча, двое смешивали напитки у передвижного бара.
Дверь распахнулась, в проеме возник охранник, а за его спиной Ним, который вошел, закрыв дверь за собой.
– Ну что? – спросил Хамфри, откладывая речь.
– Там как будто толпа для линчевания собралась. – Ним кратко описал, что видел в банкетном зале, малом зале и перед гостиницей.
– А нельзя как-то перенести собрание? – нервно спросил один из членов совета директоров.
– И речи быть не может, – решительно покачал головой Оскар О’Брайен. – Собрание созвано официально.
– К тому же, если его отменить, будет бунт, – добавил Ним.
– А если не отменить, можно подумать, не будет! – съязвил тот же член совета директоров.
Председатель подошел к бару и налил себе минералки: ему отчаянно хотелось виски, но он соблюдал свой же запрет на алкоголь в рабочие часы.
– Мы заранее это предвидели, так что говорить о переносе бессмысленно. Будем справляться как можем, – раздраженно сказал он и отхлебнул воды. – Акционеры имеют право злиться – и вообще из-за дивидендов, и конкретно на нас. Я бы тоже злился на их месте. Что сказать людям, которые сделали безопасные, по их мнению, вложения – и вдруг обнаружили, что они совсем не безопасные?
– Скажем правду. – Лицо Шарлетт Андерхилл залилось краской от нахлынувших эмоций. – А правда в том, что в этой стране людям, которые честно работают и экономят, просто некуда вложить деньги так, чтобы они не потеряли ценность. Компании, подобно нашей, больше не могут ничего гарантировать. И сберегательные счета не могут, и ценные бумаги – проценты не успевают за инфляцией, которую провоцирует правительство. Мошенники и лгуны в Вашингтоне обесценили доллар и продолжают делать то же самое, с идиотской улыбкой глядя, как мы нищаем. Вместо денег нам подсунули пустые бумажки! Бумажки, обеспеченные лишь лживыми обещаниями политиков. Финансовая система рушится. Система страхования вкладов – одна видимость. Социальное страхование – мошенники без гроша в кармане; если бы они были частной конторой, руководство давно бы сидело в тюрьме. А порядочные компании вроде нашей, которые реально работают, загнаны в угол и вынуждены идти на крайние меры, причем вся вина ни за что ни про что ложится на нас!
В комнате одобрительно зашумели, кто-то зааплодировал.
– Наверное, тебе стоит выступить вместо меня, Шарлетт, – сухо сказал председатель. – Разумеется, все, о чем ты говоришь, правда. К сожалению, мало кто пока готов ее услышать и принять.
– Кстати, Шарлетт, позволь полюбопытствовать, а где ты держишь сбережения? – спросил Рэй Паулсен.
– В Швейцарии, – отрезала финдиректор. – Одна из немногих стран, где финансовое законодательство пока вменяемое. И на Багамах. В золоте и швейцарских франках – это единственные оставшиеся честные валюты. Советую всем обратить сбережения в них, если вы этого еще не сделали.
Ним глянул на часы и, подойдя к двери, открыл ее:
– Без одной минуты два. Пора идти.
– Кажется, я начинаю понимать, как себя чувствовали христиане перед встречей со львами, – сказал Эрик Хамфри, первым выходя из комнаты.
Руководство компании и члены совета директоров быстро вышли на сцену; председатель направился к трибуне, остальные расселись на стульях. Банкетный зал сперва затих, но очень скоро из передних рядов раздалось несколько нестройных голосов: «Долой!» Другие подхватили, и по залу прокатилась волна неодобрительных криков и свиста. Эрик Хамфри невозмутимо стоял за трибуной, ожидая, пока шум уляжется. Когда стало чуть тише, он наклонился к микрофону:
– Леди и джентльмены, не буду долго распространяться о ситуации в компании. Я знаю, что многим не терпится задать вопросы…
Следующие слова потонули в общем гвалте. Слышались крики: «Еще как не терпится!», «Сразу к вопросам!», «Нечего нам лапшу вешать!», «Говорите о дивидендах!»
Дождавшись, когда его станет слышно, Хамфри начал:
– Я, разумеется, скажу о дивидендах, но сперва есть несколько моментов, которые…
– Господин председатель, можно вопрос по регламенту? – перебил его новый голос по громкой связи. Говорящего не было видно: на трибуне загорелась красная лампочка, показывая, что работает микрофон в дополнительном зале.
– Что именно по регламенту? – так же, в микрофон, громко спросил Хамфри.
– Господин председатель, я возражаю против того, как…
– Представьтесь, пожалуйста, – перебил тот.
– Меня зовут Гомер Ф. Ингерсолл. Я адвокат, у меня триста акций – и еще двести у клиента, которого я представляю.