Карен рассказала, что родители – австрийцы по происхождению и приехали в США вместе с семьями еще в подростковом возрасте, в середине тридцатых, когда над Европой сгустились тучи, предвещавшие войну. Здесь, в Калифорнии, они познакомились, поженились и родили двух дочерей: Синтию и Карен. Фамилия отца была Слонгаузер, поэтому при получении гражданства ее записали на английский манер – Слоун. Карен и Синтия выросли американками и почти не знали своего австрийского наследия.
– Синтия старше вас?
– На три года. Настоящая красавица. Моя большая сестричка. Я бы хотела, чтобы вы с ней познакомились.
Звуки на кухне стихли, и в дверях появилась Джози, толкая перед собой сервировочный столик. Она поставила перед Нимом небольшой раскладной столик и установила поднос в держатель на кресле Карен, затем разложила по тарелкам еду: холодную лососину, салат, теплый багет. Джози также налила в два бокала вино – охлажденное пино шардонне «Луи Мартини».
– Я не могу себе позволить пить вино каждый день, – сказала Карен. – Но сегодня особый случай, потому что вы снова у меня в гостях.
– Мне покормить вас, или это сделает мистер Голдман? – спросила Джози.
– Хотите, Нимрод? – обратилась к нему Карен.
– Да, только скажите, если я сделаю что-то не так…
– Это несложно. Я открываю рот – вы кладете в него еду. Просто будет в два раза больше работы, чем если бы вы ели один.
Бросив взгляд на Карен, Джози с понимающей улыбкой удалилась на кухню.
– Ну вот, у вас прекрасно получается, – сказала Карен во время обеда, отпив глоток вина. – Вытрите мне губы, пожалуйста. – Она повернулась к нему, и он промокнул ей губы салфеткой.
Во всем этом была некая особая близость – ни на что не похожее ощущение сопричастности и совместного проживания момента, думал он, продолжая кормить Карен. И даже какой-то оттенок чувственности. Ближе к концу трапезы, когда благодаря выпитому вину переживания стали острее, Карен произнесла:
– Я много вам рассказала о своей жизни. Расскажите и вы о себе.
Он начал с ни к чему не обязывающих подробностей: детство, семья, работа, брак с Руфью, дети – Лия и Бенджи. Затем, подталкиваемый вопросами, перешел к своим нынешним сомнениям: что делать с религией и нужна ли детям связь с наследием предков, куда движется его жизнь, какое будущее ждет его брак…
– Пожалуй, хватит, – сказал наконец Ним. – Не хочу вас утомлять.
Карен с улыбкой покачала головой.
– Не думаю, что вы способны меня утомить, Нимрод. Вы сложный человек, а сложные люди всегда интересны. И потом, вы мне нравитесь – больше, чем кто-либо еще за долгое время.
– Я чувствую то же самое по отношению к вам.
На щеках Карен проступила легкая краска.
– Не хотите меня поцеловать, Нимрод?
– Очень хочу, – сказал он, поднимаясь с места, чтобы преодолеть несколько шагов между ними.
Ее губы были мягкими и нежными. Поцелуй длился и длился: ни он, ни она не хотели его прерывать. Ним решил было притянуть Карен ближе, как вдруг тишину нарушила резкая трель дверного звонка, за которой последовал звук открывающейся двери и голоса. Ним поспешно отдернул руки и отодвинулся.
– Черт! Вот что называется «не вовремя»! – шепнула Карен. – Входите! – крикнула она и мгновением позже объявила: – Нимрод, познакомься с моими родителями.
Пожилой представительный мужчина с копной седеющих волнистых волос и обветренным лицом протянул руку, проговорив глубоким звучным голосом, в котором еще чувствовался австрийский акцент:
– Я Лютер Слоун, мистер Голдман. Это моя жена Генриетта. Карен нам о вас рассказывала, мы даже видели вас по телевизору.
Рука, которую пожал Ним, мозолистая и грубая, явно принадлежала работяге, но была тщательно выскоблена. Лютер Слоун был в спецодежде и явно только что с заказа, но за видавшим виды рабочим комбинезоном, похоже, заботливо ухаживали – он был аккуратно залатан в нескольких местах.
Мать Карен тоже пожала Ниму руку.
– Очень мило с вашей стороны, мистер Голдман, проведать нашу дочь. Я знаю, она очень ценит это. И мы ценим.
Миссис Слоун, миниатюрная опрятная женщина, скромно одетая, казалась старше мужа. Вероятно, когда-то она была красавицей и передала красоту Карен, однако сейчас постарела, а в глазах отражались усталость и напряжение – по всей вероятности, накопившиеся за долгое время.
– Я прихожу, потому что мне действительно нравится общаться с Карен, – заверил Ним.
Он вернулся на место, старшие Слоуны тоже уселись, и Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила кофе Карен и помогла ей пить.
– Папа, как твоя работа? – спросила Карен.
– Не так хорошо, как хотелось бы, – вздохнул Лютер Слоун. – Материалы дорожают изо дня в день – вы наверняка знаете, мистер Голдман. А когда я выставляю за них счета и добавляю туда работу, клиенты думают, что я стараюсь содрать лишнее.
– Понимаю, – кивнул Ним. – Нас в «Голден стейт системс» обвиняют в том же самом по той же причине.
– У вас большая корпорация, большой запас прочности. А у меня бизнес маленький. Три человека, мистер Голдман, да сам я еще работаю. И честно говоря, иногда сомневаюсь, что оно себя окупает. Зато буквально закидывают бумагами – их больше и больше; понятия не имею, зачем правительству столько про меня знать. У меня все вечера и выходные уходят, чтобы их заполнить, причем за это никто не платит.
– Лютер, ты уверен, что про твои проблемы интересно слушать? – упрекнула Генриетта.
Ее муж пожал плечами:
– Меня спросили, как работа, – я ответил правду.
– В любом случае, Карен, – сказала Генриетта, – на тебе это все никак не отразится, и на покупке машины для тебя – тоже. Мы почти накопили денег на начальный взнос, осталось немного занять.
– Мама, я же говорила, нет нужды спешить, – возразила Карен. – Я бываю на улице. Со мной ходит Джози.
– Ты могла бы выходить чаще. И ездить дальше. – Мать решительно поджала губы. – Машина будет. Я обещаю тебе, милая. Скоро.
– Я тоже об этом думал, – сказал Ним. – В прошлый раз, когда я был у Карен, она говорила, что хочет фургон, куда поместится кресло-каталка, и чтобы Джози сидела за рулем.
– Давайте вы все перестанете беспокоиться об этом, – твердо сказала Карен. – Пожалуйста!
– Я и не беспокоюсь. Просто вспомнил, что ГСС часто выставляет небольшие фургоны на продажу, их списывают через пару лет использования и покупают новые. Многие в прекрасном состоянии. Если хотите, я попрошу последить за распродажами – можно найти хорошую цену.
Лицо Лютера Слоуна просветлело.
– Было бы здорово! Конечно, фургон, даже если он как новый, надо будет переоборудовать, чтобы поставить и закрепить кресло-каталку.
– Может, и с этим удастся помочь, – сказал Ним. – Я пока не знаю, но выясню.
– Мы дадим вам наш телефон, – проговорила Генриетта. – Тогда вы сможете нам сразу позвонить, если будут новости.
– Нимрод, ты действительно чудесный и очень добрый человек!
Непринужденная беседа продолжалась, пока Ним, бросив взгляд на часы, не обнаружил с удивлением, сколько успело пройти времени.
– Мне пора, – объявил он.
– Нам тоже, – сказал Лютер Слоун. – Я ремонтирую газопровод в старом здании недалеко отсюда, и нужно сегодня закончить.
– И не думайте, что мне делать нечего: нужно дописать речь! – подхватила Карен.
Родители ласково попрощались с дочерью. Вместе с ними собрался и Ним.
Перед этим они с Карен на минутку остались одни, и он вновь поцеловал ее – хотел в щеку, но она повернула голову, и их губы встретились. Ослепительно улыбнувшись, она прошептала:
– Приходи поскорее.
Слоуны и Ним вошли в лифт вместе. Поначалу все трое молчали, потом Генриетта сказала ровным голосом:
– Мы стараемся делать для Карен все возможное. Иногда переживаем, что можем так мало. – В ее глазах вновь застыли усталость и напряжение, которые Ним заметил ранее.
– Мне кажется, сама Карен так не думает, – тихо возразил он. – Судя по ее рассказам, она очень ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.
Генриетта отчаянно замотала головой, качнув волосами, стянутыми в узел на затылке.
– Мы не в силах исправить то, что случилось с Карен – из-за нас, из-за того, как мы поступили тогда, давным-давно.
Лютер мягко положил ладонь ей на рукав.
– Либхен, мы множество раз говорили… Не терзай себя. От этого никакой пользы нет, один вред.
Она резко повернулась к нему.
– Ты ведь со мной согласен!
Лютер вздохнул, потом вдруг спросил Нима:
– Карен говорила вам, что болела полиомиелитом?
– Да.
– А говорила, как заразилась? И почему?
– Нет.
– Она обычно никому не рассказывает, – заметила Генриетта.
Лифт достиг первого этажа, и они вышли. Там, в небольшом безлюдном лобби Генриетта Слоун продолжила:
– Карен было пятнадцать, она заканчивала школу. Круглая отличница, занималась спортом. Ее ждало светлое будущее.
– Главное, что хочет рассказать моя жена, – вступил Лютер, – это что тем летом мы с ней собрались в Европу: вместе с группой из нашей лютеранской церкви в паломничество, а Карен должна была поехать в летний лагерь. Мы решили, что ей полезно провести какое-то время за городом. Тем более что и Синтия, наша старшая дочь, ездила в тот же лагерь двумя годами ранее.
– Говоря по правде, мы думали о себе, а не о Карен, – вмешалась Генриетта.
Ее муж продолжал, словно не слышал:
– Карен в лагерь не хотела. Она встречалась с мальчиком, а тот проводил лето в городе. Карен тоже хотела остаться, чтобы не разлучаться с ним, но Синтия к тому моменту съехала, так что ей пришлось бы жить одной.
– Карен спорила и спорила с нами, – подхватила Генриетта. – Говорила, что не боится жить одна, а что до мальчика – мы должны ей доверять. Говорила даже, что у нее плохое предчувствие: мол, если она поедет, как мы настаиваем, что-то случится. Никогда не забуду…
Лютер заговорил вновь, торопливо, будто желая поскорее закончить рассказ: