Руфь надела платье из серо-голубого шелка с мягкой драпировкой и жемчужные сережки в тон. Черные волосы были уложены в элегантную прическу, кожа бархатистая и чистая – хотя и бледнее обычного.
Когда они проходили внутрь, чтобы поздороваться с другими гостями, Ним прошептал:
– Ты сегодня прекрасно выглядишь.
Она бросила на него цепкий взгляд и вполголоса спросила:
– Ты хоть понимаешь, как давно ничего подобного мне не говорил?
Продолжить они не успели: их окружили люди, нужно было с кем-то знакомиться, кому-то пожимать руки. Из двух дюжин собравшихся Ним знал всего несколько человек. Большинство уже приступили к трапезе и держали в руках тарелки, наполненные вкусностями.
– Пойдем, Нимрод! – Теща сжала его руку железной хваткой и потащила из гостиной в столовую, где был сервирован роскошный фуршетный стол. – С остальными потом познакомишься. Пока подкрепись, а то скоро в обморок упадешь от голода, – скомандовала Рахиль и принялась накладывать ему еду на тарелку так щедро, будто завтра наступал Йом-Киппур, когда надо поститься. Стол ломился от разновидностей книшей, кишке в чолнте, кугеля с лапшой, голубцов и холодца. Было выставлено и сладкое – медовый торт, штрудель, пирожки с яблоками.
Ним налил себе белого израильского вина с виноградников Кармель.
Когда он вернулся в гостиную, стало ясно, зачем они сегодня собрались. Как объяснил хозяин дома, Рош ха-Шана ла’Иланот в Израиле отмечают, высаживая деревья, а в Северной Америке – угощаясь фруктами, которых еще не ели в этом иудейском году. Аарон Нойбергер и другие гости угощались фигами с расставленных по комнате блюд.
Помимо этого, Нойбергеры собирали пожертвования на посадку деревьев в Израиле. Несколько пятидесяти- и двадцатидолларовых купюр уже лежали на специальном серебряном подносе. Ним положил двадцать долларов и тоже взял с блюда плод.
– Да простится мне чудовищный каламбур, но, похоже, всем нам не по фигу, – донесся голос позади него.
Ним обернулся. Голос принадлежал маленькому пожилому человечку с пухлым жизнерадостным лицом и копной совершенно седых волос. Ним узнал его – врач-терапевт, к которому иногда обращались Нойбергеры.
– Добрый день, доктор Левин. – Ним отсалютовал ему бокалом. – Лехаим!
– Лехаим… Как ты, Ним? Тебя нечасто увидишь на наших еврейских сборищах. Удивлен, что ты заинтересовался Святой землей.
– Я не религиозен, доктор.
– Я тоже, Ним. В смотровом кабинете я ориентируюсь куда лучше, чем в синагоге. – Доктор доел фигу, которую держал, и выбрал на блюде еще одну. – Но мне нравятся ритуалы и церемонии – и древняя история нашего народа. Знаешь, евреев ведь связывает не религия, а ощущение общности, которому уже пять тысяч лет. Долгий, очень долгий срок. Никогда об этом не думал?
– Раз уж вы спрашиваете – думал, и в последнее время довольно много.
Старик бросил на него острый взгляд.
– Не находишь себе покоя, да? Все пытаешься понять, насколько ты еврей? Точнее, насколько можно быть евреем, если не погружаться в церемониальные хитросплетения, как старина Аарон?
Ним улыбнулся при упоминании тестя. Тот, в противоположном конце комнаты, отвел новоприбывшего гостя в уголок и с величайшей серьезностью расписывал ему историю Ту би-Шват: «…берет свое начало в Талмуде…»
– Что-то вроде того.
– Тогда позволь мне дать тебе совет, сынок. Ни о чем не тревожься. Делай как я: радуйся тому, что ты еврей, гордись достижениями нашего народа, а что до остального – выбирай, что тебе по душе. Если хочешь, отмечай священные праздники – лично я в эти дни беру выходной и еду на рыбалку, – а не хочешь, по мне, и в этом ничего зазорного нет.
Ним почувствовал, как в нем растет симпатия к жизнерадостному маленькому доктору.
– Отец моего отца был раввином – я хорошо его помню, такой добрый дедушка, – но отец порвал с религией.
– И ты задумываешься, не стоит ли тебе вновь к ней обратиться?
– Пожалуй, хотя не слишком всерьез.
– В любом случае – забудь. Ни тебе, ни мне не удастся так вывернуть мозги, чтобы стать практикующим иудеем. Попробуй сходи в синагогу – и тут же это поймешь. То, что ты чувствуешь, – просто ностальгия, тоска по прошлому. Ничего дурного в ней нет, но не стоит искать более глубоких причин.
– Может быть, – задумчиво сказал Ним.
– Скажу тебе еще кое-что. Такие, как мы, вспоминают об иудаизме примерно так же, как вспоминают старых друзей. Да, мы их любим и нам порой неловко, что мы давно не виделись… Я тоже все это испытал, когда ездил с группой в Израиль.
– С религиозной группой?
– Нет. Поехали бизнесмены, несколько врачей вроде меня, пара адвокатов. – Доктор Левин усмехнулся. – Почти ни у кого не было с собой кипы. Мне пришлось одолжить ее, когда я пошел к Стене плача в Иерусалиме. И все равно, сильное было переживание. Я ощутил единение, гордость… Ощутил, что я – еврей и всегда им буду!
– А у вас есть дети? – спросил Ним.
Доктор покачал головой:
– Нет. Моя дорогая жена – упокой Господь ее душу!.. – мы с ней всегда сожалели, что не получилось.
– У нас двое: девочка и мальчик.
– Да, помню. Ты из-за них стал задумываться о религии?
Ним улыбнулся:
– Похоже, вы сами знаете все ответы.
– Видимо потому, что все их не раз слышал. Я давно живу на свете. Не тревожься о детях, Ним. Научи их быть порядочными людьми – уверен, ты так и делаешь. В остальном они сами разберутся.
Следующий вопрос напрашивался. Ним поколебался, потом все-таки спросил:
– Поможет ли бар-мицва моему сыну разобраться?
– Ну, хуже ему не будет, правда? Не то чтобы ты подвергал его какой-то опасности, отправляя в хедер? И потом, после бар-мицвы всегда бывает отличная вечеринка. Встречаешься со старыми друзьями, ешь и пьешь больше, чем следует, зато получаешь удовольствие.
Ним широко улыбнулся:
– Самые разумные слова, которые я слышал на эту тему!
Доктор Левин кивнул со знающим видом:
– Скажу еще кое-что. Твой мальчик должен иметь выбор – это его право, его наследие. Подготовка к бар-мицве даст ему выбор. Это все равно что открыть дверь – а дальше ему решать, заходить или нет. Потом, позже, он может пойти по пути Аарона, а может – по твоему и моему. Или выбрать какой-нибудь третий. Что бы он ни решил, это уже не наше дело.
– Спасибо, – сказал Ним. – Вы мне сильно помогли.
– Я рад. Консультация бесплатная.
Пока они разговаривали, гостей прибавилось, и гул голосов стал громче. Добродушный собеседник Нима улыбался и кивал – очевидно, был знаком почти со всеми. Его взгляд упал на Руфь Голдман, которая беседовала с какой-то женщиной – Ним узнал в той профессиональную пианистку, часто дававшую благотворительные концерты в пользу Израиля.
– Твоя жена сегодня прекрасно выглядит, – заметил доктор Левин.
– Да, – ответил Ним, – я ей так и сказал, когда мы пришли.
Доктор кивнул.
– Она прекрасно скрывает свои проблемы и свою тревогу. – Он замолчал, потом добавил: – Это и моя тревога.
Ним посмотрел на него с удивлением.
– Вы сейчас про Руфь?
– Конечно. – Левин вздохнул. – Иногда мне жаль, что я вынужден лечить пациентов, которые мне небезразличны. Я знаю твою жену с тех пор, как она была маленькой девочкой. Надеюсь, ты понимаешь: мы делаем все возможное. Все.
– Доктор… – Ним почувствовал внезапный укол страха, холодный спазм где-то в животе. – Доктор, я ни малейшего понятия не имею, о чем вы говорите.
– Да? – Теперь был удивлен его собеседник, на лице которого отразилась смесь замешательства и вины. – Ты не в курсе?
– В курсе чего?
– Друг мой. – Доктор Левин положил руку ему на плечо. – Я совершил ошибку. Врачебная тайна – святое право пациента, каждого пациента. Он должен быть защищен от болтливых врачей. Но ты муж Руфи. Я думал…
– Господи, да что за тайна? – не выдержал Ним.
– Прости. – Доктор Левин покачал головой. – Спроси у Руфи. И скажи ей, что я сожалею о своей несдержанности, но также – что, по моему мнению, тебе нужно знать.
Смущенный, доктор поспешно отошел в сторону.
Следующие два часа были пыткой. Ним соблюдал все социальные ритуалы, знакомился с людьми, участвовал в разговорах, отвечал на вопросы тех, кто знал о его работе в ГСС, и все это время думал только про Руфь. Что подразумевал Левин, когда сказал: «Она прекрасно скрывает свои проблемы и свою тревогу» и «…мы делаем все возможное»?
Дважды он проталкивался сквозь толпу болтающих гостей к жене, но убеждался, что побеседовать без посторонних ушей не удастся. Ним понял, что придется подождать, пока они не окажутся вдвоем в машине по дороге домой.
Наконец вечеринка стала подходить к концу. На серебряном подносе выросла горка пожертвований на посадку деревьев в Израиле. Аарон и Рахиль Нойбергер, стоя в дверях, прощались с гостями, желали им спокойной ночи.
Руфь принесла из спальни свой палантин, и они засобирались домой.
К этому моменту гости почти разошлись, и им удалось улучить минутку наедине с родителями Руфи.
– Может, еще посидите? – спросила мать, когда Руфь целовала их на прощание.
Руфь покачала головой:
– Уже поздно, мама, мы оба устали. Ним в последнее время много работает.
– Если он много работает, корми его получше! – парировала Рахиль.
Ним усмехнулся.
– Я сегодня съел столько, что хватит на неделю. – Он протянул руку тестю. – Пока мы не ушли, хочу вам кое-что сказать. Я решил записать Бенджи в хедер – пусть у него будет бар-мицва.
На несколько секунд наступило молчание, потом Аарон Нойбергер молитвенно воздел руки вверх:
– Слава Господу, создателю Вселенной! Дай нам всем дожить в здравии до этого славного дня! – Глаза его за толстыми стеклами очков увлажнились.
– Мы еще поговорим подробнее… – начал было Ним, однако договорить не смог – родители Руфи разом сжали его в объятиях.
Руфь ничего не сказала, но несколькими минутами позже, когда они уже сидели в машине и Ним тронулся с места, повернулась к нему.