– Это он! Это он!
Толпа ринулась вперед.
С помощью появившегося подкрепления полицейские расчистили дорогу, чтобы лимузин подъехал к крыльцу. Едва он остановился, как выпрыгнул шофер в форме и открыл заднюю дверь. Из салона вышел невысокий худенький молодой человек с копной светлых волос и в легком бежевом костюме.
– Камерон! Привет, Камерон! – закричал кто-то. Остальные подхватили.
Камерон Кларк помахал рукой с видом английского принца.
Кларк был восходящей звездой Голливуда – гарантией кассовых сборов для любого фильма. Пятьдесят миллионов поклонников от Кливленда до Калькутты, от Сиэтла до Сьерры-Леоне, от Бруклина до Багдада знали это юное, располагающее к себе лицо. Как только что продемонстрировал Пол Шерман Йель, даже почтенные члены Верховного суда не оставались в неведении. Одного присутствия Камерона Кларка хватало, чтобы ввергнуть собравшихся в состояние экстаза, граничащего с буйным помешательством. Полиция Фресно, прекрасно понимавшая ситуацию, сейчас делала все возможное, чтобы сдерживать толпу.
Фотографы из пресс-корпуса, которые начали щелкать камерами, едва лимузин остановился, продолжали снимать с таким энтузиазмом, будто имели бесконечный запас пленки. Съемочная группа с телевидения, ожидавшая своего часа, придвинулась ближе.
Началось интервью.
Интервьюер (очень почтительно). Мистер Кларк, почему вы здесь?
Камерон Кларк. Как скромный рядовой гражданин, хочу заявить свой протест против непродуманного, вредного и совершенно ненужного проекта, который осквернит красивейший первозданный уголок Калифорнии, известный как Тунипа.
Интервьюер. Это достаточно радикальные слова. Не объясните ли свою позицию подробнее?
Камерон Кларк. Конечно. Проект в Тунипе непродуман, потому что не учитывает вопросы экологии. Он вреден, потому что его цель – принести больше прибыли компании «Голден стейт системс», без чего она вполне может обойтись. И он не нужен – потому что есть альтернативный источник энергии, а энергосбережение позволит сберечь больше, чем Тунипа будет вырабатывать.
Ним и Пол Йель стояли достаточно близко, чтобы слышать каждое слово.
– Он просто повторяет то, что ему сказали, – сердито пробормотал Ним.
Интервьюер. О каком альтернативном источнике вы говорите, мистер Кларк?
Камерон Кларк. О солнечной энергии.
Интервьюер. Вы верите, что мы можем ее использовать уже сейчас?
Камерон Кларк. Конечно, верю! Хотя никакой спешки нет – даже для солнечных батарей. Все, что нам рассказывают про дефицит электроэнергии, – это попытка запугать, пропаганда со стороны энергетических компаний.
– Молодчина, Камерон! – крикнул кто-то из зрителей. – Скажи этим сволочам! Задай им жару!
Актер поднял глаза, вновь помахал рукой в знак признательности и улыбнулся.
– Думаю, я слышал достаточно, – произнес Ним. – Если не возражаете, мистер Йель, я отправлюсь обратно на север и оставлю слушания вам. Похоже, ожидается настоящее шоу.
– И главной звездой буду не я, – сокрушенно покачал головой Йель. – Ладно, Ним, езжайте. Спасибо за помощь.
Ним начал проталкиваться на свободу, к дороге, а Йель подозвал полисмена и представился, чтобы его сопроводили в здание.
Толпа неистовствовала. Интервью с Камероном Кларком продолжалось.
– Вообще Камерон Кларк парень неплохой, – сказал на следующий день Оскар О’Брайен. – Я с ним общался. И знаю пару его друзей. У Кларка крепкий брак и трое детей, которых он обожает. Проблема в том, что стоит ему открыть рот на публике, и любые его слова воспринимаются будто глас небесный.
Глава юридической службы, посетивший слушания во Фресно, теперь отчитывался перед Эриком Хамфри, Терезой Ван Бюрен и Нимом.
– Выяснилось, – продолжил он, – что у Кларка там собственность: загородный дом, где его семья отдыхает летом. Ездят верхом на лошадях, рыбачат, иногда живут в палатках. Он боится, что строительство ТЭС в Тунипе все разрушит. И, наверное, не зря боится.
– А никто не возразил, что благополучие миллионов калифорнийцев важнее, чем возможность одного человека расслабляться на природе? – спросил Эрик Хамфри.
– Еще как возразил, – ответил О’Брайен. – Видит Бог, я сам пытался во время перекрестного допроса. Думаете, кому-то было интересно? Как бы не так! Камерон Кларк против Тунипы! Бог голубого экрана сказал свое веское слово. Больше ничто значения не имело. – Юрист замолчал, что-то припоминая, потом добавил: – Когда на слушаниях Кларк произносил свой монолог об осквернении природы – и, честное слово, я не могу не признать, говорил он здорово, прямо как Марк Антоний над телом Цезаря, – так вот, в аудитории были люди, которые плакали. Я не преувеличиваю – плакали!
– Я по-прежнему думаю, что речь ему кто-то написал, – сказал Ним. – Судя по тому, что я о нем слышал, у него не слишком широкий кругозор.
– Это уже неважно, – пожал плечами О’Брайен. – Представьте, когда Кларк закончил выступление и собрался уезжать, председательствующий передал, что хочет автограф. Якобы для племянницы. Врал как сивый мерин – для себя он его хотел!
– Как ни крути, а Камерон Кларк нам сильно навредил, – произнесла Тереза Ван Бюрен.
Никто не сказал о том, что не нуждалось в проговаривании: репортажи ТВ, радио и печатной прессы о появлении кинозвезды на слушаниях напрочь затмили собой остальную повестку, касающуюся Тунипы. В «Хроникл-Уэст» и «Калифорния экземинер» обращение губернатора Калифорнии удостоилось одного жалкого абзаца в конце материала, почти целиком посвященного Кларку. По телевидению губернатора и вовсе не упоминали. Что до Пола Шермана Йеля – его присутствие осталось незамеченным.
Глава 13
Интуиция подсказывала Нэнси Молино, что она наткнулась на золотую жилу. Возможно, выйдет полноценное журналистское расследование – хотя пока оно не обрело ни формы, ни содержания. Проблем было много. Во-первых, она и сама толком не знала, что ищет. Во-вторых, никуда не исчезала другая работа – а именно обязанности репортера для «Калифорния экземинер», – что сильно ограничивало время, которое она могла посвятить своим туманным изысканиям. Дополнительно затрудняло задачу то, что Нэнси пока никому о ней не рассказывала – особенно редактору городского отдела «Экземинер»: он всегда гнался за результатами и не понимал, как важны порой для хорошего репортера терпение и скрупулезность.
Нэнси обладала и тем и другим и активно применяла их на практике с тех пор, как на общем собрании акционеров «Голден стейт системс» Ним Голдман сказал ей: «Что ж вы про него не накопаете?» – подразумевая Дэйви Бердсона.
Голдман, конечно, выпалил это в порыве раздражения и не ожидал, что она воспримет предложение всерьез. Однако Нэнси, хорошенько все обдумав, поступила именно так.
Личность Бердсона интересовала ее и раньше. Нэнси никогда не доверяла тем, кто нарочито боролся за правду и защищал обездоленных – или, по крайней мере, старался произвести такое впечатление. Подобные либералы-популисты и «светлые человечки» обычно пекутся в первую очередь о собственной выгоде – все прочие для них далеко в конце списка и могут рассчитывать разве что на жалкие крохи. Нэнси видела много подобных примеров – как среди чернокожих, так и среди белых.
Мистер Майло Молино, отец Нэнси, не был ни либералом, ни «светлым человечком». Строительный подрядчик, он всю жизнь следовал одной простой и четко сформулированной цели: пройти путь от бедного чернокожего мальчугана из глубинки Луизианы до успешного бизнесмена. Он преуспел, и преуспел честным трудом, и теперь действительно был очень и очень обеспечен.
При этом Нэнси видела, что отец делает для людей своей расы больше, чем тысяча политических активистов, которым никогда не приходилось сводить бухгалтерский баланс.
Некоторых из либералов она презирала – например, тех белых, которые как напоказ пытались самолично искупить три сотни лет рабовладения. Эти идиоты делали вид, что любой чернокожий всегда прав. С такими Нэнси развлекалась, вела себя грубо и оскорбительно; они молча сносили ее самые непростительные выходки только из-за цвета кожи, а тем временем ее презрение к ним лишь росло.
Нима Голдмана, однако, она не презирала. Он, пожалуй, очень удивился бы, но на самом деле она постепенно прониклась к нему восхищением и симпатией.
Голдман терпеть ее не мог – Нэнси это знала. Он ненавидел ее открыто, не пытаясь замаскировать свои чувства, ненавидел как репортера и как женщину. И Нэнси была уверена, что дело не в цвете кожи: Голдман ненавидел бы ее так же, будь она белой, желтой или фиолетовой. В том, что касалось отношения к Нэнси Молино, Голдман действительно не различал цветов.
Собственно, так и должно быть. Эрго – Нэнси его уважала.
Некоторое извращенное удовольствие она находила в том, чтобы злить Голдмана. Отличная разминка! Тем не менее всему должен быть предел. Дважды она прищучила его уместно и по делу; продолжать было бы несправедливо. По крайней мере этот сукин сын не лишен мужества и честности в отличие от сомнительных моралистов на слушаниях, где Голдман сказал что думает, а ему заткнули рот.
О слушаниях Нэнси написала: истинный профессионал, она гордилась способностью на определенную долю безжалостности и умением задвинуть подальше личные эмоции и переживания. И все же ей было жаль Голдмана, и про себя Нэнси желала ему удачи. Возможно, когда-нибудь она скажет об этом ему лично – если познакомится ближе. Что, впрочем, маловероятно.
А пока, пожалуй, лучше оставить в покое Голдмана и обратить внимание на Дэйви Бердсона. Вот уж кто у нее восхищения не вызывал: она сразу поняла, что он лицемер и, скорее всего, жулик.
Через некоторое время после общего собрания акционеров ГСС Нэнси попробовала тихонько прощупать организацию Бердсона. На это ушло несколько месяцев: действовать приходилось в свободное от основной работы время, а таковое имелось не всегда. Но, хотя продвигалось все медленно, результаты были достаточно интересны.