Нэнси затошнило.
– Господи боже, что у вас с рукой?
Иветта опустила глаза и, спохватившись, быстро натянула перчатку.
– Что произошло? – настаивала Нэнси.
– Это… несчастный случай.
– Но кто так все оставил? Врач?
– Я не ходила к врачу, – сказала Иветта, едва сдерживая рыдания. – Они мне не позволили.
– Кто? – Нэнси почувствовала, как в ней поднимается гнев. – Бердсон?
Девушка кивнула:
– И Йоргос.
– Йоргос – это еще кто такой? И почему они не отвезли вас в больницу? – Потянувшись через стол, Нэнси взяла Иветту за здоровую руку. – Я хочу вам помочь! И могу! Руку еще можно вылечить, пока не поздно.
Иветта покачала головой. Ее лицо вновь стало равнодушным и лишенным выражения, как будто она полностью смирилась со своей участью.
– Поговорите со мной, – умоляла Нэнси. – Расскажите, что происходит.
Иветта выдохнула, затем вдруг потянулась за лежавшей на полу потертой коричневой сумкой. Вытащив две кассеты, она положила их на стол и пододвинула к Нэнси.
– Все там, – сказала она и, допив одним глотком пиво, встала, собираясь уйти.
– Эй! – запротестовала Нэнси. – Не уходите! Мы же только начали. Поясните мне, что там, на кассетах, и мы обсудим…
– Все там, – повторила девушка.
Секундой позже отворилась входная дверь, на мгновение впустив лучи света, и Иветта скрылась из виду.
Нэнси с любопытством повертела кассеты в руке. Дешевые, по доллару за упаковку. На кассетах стояли цифры 1, 2, 3, 4 на разных сторонах. Ладно, можно их послушать дома сегодня вечером и разобраться, есть ли там что-то стоящее. Жаль, конечно, лучше бы Иветта сама рассказала что-то определенное.
Допив пиво, Нэнси расплатилась и вышла из бара. Через полчаса она уже была в редакции «Экземинер» и погрузилась в текущую работу.
Глава 3
Сказав Нэнси Молино, что больше не боится, Иветта не солгала. Вчера она приняла решение, положившее конец ее сиюминутным тревогам и освободившее от всех сомнений, волнений, боли и, главное, всепоглощающего страха, в котором она жила месяцами, – страха, что ее арестуют и дадут пожизненное.
Решение заключалось в том, что, передав кассеты чернокожей журналистке, которая наверняка во всем разбирается и знает, что с ними делать, Иветта покончит с собой. Сегодня утром, в последний раз уходя из дома на Крокер-стрит, она взяла все необходимое.
Кассеты были переданы по адресу – аккуратно и кропотливо сведенные Иветтой записи с доказательствами вины Йоргоса и Дэйви Бердсона, где раскрывались все их прошлые и нынешние замыслы, включая сценарий теракта, запланированного на сегодняшний вечер – точнее, на три часа ночи – в отеле «Христофор Колумб». Йоргос думал, она про это не знает, но она знала.
Сейчас, уходя из бара после того, как все было сделано, Иветта чувствовала умиротворение.
Наконец-то.
Ничего подобного она не испытывала давно. Уж точно не за время жизни с Йоргосом. Конечно, поначалу отношения с ним ее захватили: слушать умные разговоры, помогать в важных делах… Все остальное отступило на второй план. И только потом – слишком поздно, как оказалось, – она начала задумываться: а может, Йоргос не в себе, может, несмотря на весь его ум и ученые степени, он стал… как это называется? Извращенцем?
Теперь она окончательно убедилась, что так и есть: Йоргос – больной. Или вовсе ненормальный.
И все же Иветта по-прежнему была к нему привязана. Даже сейчас, сделав то, что сделала. Она надеялась, что ему не будет очень больно и не придется слишком страдать; хотя кто знает, что с ним сделают, когда журналистка послушает кассеты и расскажет про них кому следует.
Что до Дэйви Бердсона… Иветте было плевать. Его она никогда не любила. Он злой и жестокий, никогда не проявляет доброты даже в мелочах, как Йоргос, хотя Йоргосу и не положено, ведь он революционер. С Бердсоном пусть делают что угодно – убьют хоть сегодня или отправят гнить в тюрьму. Собственно, на что-то подобное она и рассчитывала. Иветта винила его во всех несчастьях, которые на них обрушились. Нападение на «Христофор Колумб» тоже придумал Бердсон – про это было в магнитофонных записях.
Тут она поняла: а ведь ей никогда не узнать, что в итоге случится с Бердсоном или с Йоргосом, потому что сама она будет уже мертва.
Господи, ей ведь всего двадцать два, она только начала жить!
Но провести всю жизнь в тюрьме еще хуже. Лучше уж смерть.
Иветта продолжала шагать вперед. Она знала, куда направляется, – идти было примерно полчаса.
Впервые она поняла, во что вляпалась, меньше четырех месяцев назад – примерно через неделю после той ночи на холме в Милфилде, когда Йоргос прикончил двух охранников.
Сначала Иветта не поверила: решила, что Йоргос просто пытается ее напугать, когда он заявил по пути в город: «Ты увязла по уши! Ты была там, ты соучастница убийства; с таким же успехом ты могла сама прикончить этих свиней. Что будет со мной – будет с тобой!»
Но через несколько дней она прочитала в газете про суд в Калифорнии: трех преступников обвиняли в предумышленном убийстве. Они проникли в здание, и главарь застрелил ночного сторожа. Остальные двое не были вооружены и жертву не трогали, однако всех троих признали виновными и вынесли одинаковый приговор: пожизненное без права на досрочное освобождение. Иветта поняла, что Йоргос не лгал, и пришла в отчаяние: пути назад нет, сделанного не отменишь.
Иногда по ночам, лежа в темноте рядом с Йоргосом в унылом домишке на Крокер-стрит, она представляла, что возвращается обратно, на ферму в Канзасе, где родилась и выросла. По сравнению с ее жизнью сейчас то время казалось светлым и беззаботным.
Полная чушь, конечно.
Двадцать акров каменистой почвы едва позволяли отцу Иветты – вечно недовольному, сварливому, вздорному человеку – прокормить шесть ртов и наскрести платежи по ипотеке. Теплом и любовью в доме и не пахло. Постоянные скандалы родителей были нормой жизни, которую усвоили и дети. Мать Иветты, жаловавшаяся на все подряд, постоянно твердила ей, младшей из детей, что не хотела ее рожать и жалеет, что не сделала аборт.
Иветта последовала примеру старших братьев и сестры: уехала навсегда, как только смогла. Она понятия не имела, где сейчас семья и живы ли родители, и говорила себе, что ей все равно, хотя все же задавалась вопросом: узнает ли кто-то из них о ее смерти, прочитают ли в газетах – и шевельнется ли в них хоть что-нибудь?
Разумеется, легко было списать случившееся на трудное детство, но это было бы несправедливо. Приехав на Западное побережье, Иветта со своим минимальным образованием тем не менее устроилась продавщицей в универсальный магазин – в отдел одежды для малышей. Там ей нравилось. Она любила помогать родителям, которые выбирали обновки для карапузов, и частенько представляла, как было бы здорово обзавестись своими – и, конечно, относиться к ним лучше, чем относились дома к ней самой.
Если говорить о том, что в конце концов привело ее к Йоргосу и заставило пойти по его пути, так это собрания политического кружка, куда ее пригласила девочка с работы. Дальше все получилось само собой: она познакомилась с Йоргосом, и… Нет никакого смысла снова в этом копаться!
Иветта прекрасно знала, что не слишком умна. Ей всегда было непросто разобраться, что к чему, и в маленькой сельской школе учителя откровенно намекали, что считают ее туповатой. Видимо, поэтому она не сообразила, во что ввязывается, когда Йоргос убедил ее бросить работу и уйти в подполье, создав вместе с ним «Друзей свободы». Тогда это все казалось веселым и интересным приключением.
Понимание того, что теперь она, как Йоргос, Уэйд, Ют и Феликс, преступница, за которой охотится полиция, пришло постепенно. Осознав это в полной мере, Иветта пришла в ужас. Что с ней сделают, если поймают? Вспомнилась Патти Херст – сколько той пришлось перенести, а ведь она вообще была жертвой! Что же станет с Иветтой – соучастницей? Йоргос и остальные трое смеялись, когда над Патти Херст шел суд, – смеялись, что ханжеская система тратит столько усилий на преследование девушки из правящего класса, просто чтобы другим неповадно было. Как сказал потом Йоргос, будь Херст из бедной семьи или чернокожей, как Анджела Дэвис, ей бы пришлось легче и сочувствовали бы ей больше. То, что у отца водились деньги, сыграло против нее. Но как же смешно!.. Перед глазами стояла картинка, как их маленькая группа смотрела телевизор, покатываясь от хохота каждый раз, как в новостях освещали процесс.
А теперь на месте Патти Херст вот-вот окажется сама Иветта. Страх, нависший над ней, рос, как раковая опухоль, заполняя каждую минуту жизни.
К тому же недавно она поняла, что Йоргос ей больше не доверяет.
Он странно поглядывал на нее, меньше общался, скрывал, чем сейчас занимается. Иветта чувствовала, что так или иначе ей недолго осталось быть его женщиной.
Именно тогда она, сама толком не зная зачем, начала подслушивать и делать записи на пленку. Это было несложно. Йоргос показывал, как пользоваться оборудованием. Установив скрытый микрофон, Иветта могла записывать разговоры Йоргоса с Бердсоном из соседней комнаты. Прослушивая одну из пленок, она узнала про бомбы-огнетушители в отеле «Христофор Колумб». И записи на кассетах она передала журналистке, приложив собственный, длинный и путаный, рассказ, где Иветта описывала все от начала и до конца.
Зачем она это сделала?
Трудно сказать. Не от угрызений совести – бессмысленно было себя обманывать. И не потому, что жалела людей в отеле – она их не знала и зашла уже слишком далеко, чтобы переживать о таких вещах. Возможно, ей хотелось спасти Йоргоса – спасти его душу от злодейства, которое он собирался совершить. Если такая штука, как душа, вообще существовала.
Иветта почувствовала, что устала. Так случалось всегда, когда она слишком напряженно думала.
Ей по-прежнему не хотелось умирать!
Однако выхода не было.
Иветта огляделась. Все это время она шагала, не замечая ничего вокруг, и теперь уже видела место, куда направлялась. Оставалось совсем немного.