– Первое утверждение неверно, – возразил редактор. – Второе – правда. Не стану говорить, что тебе не придется всю оставшуюся жизнь жить с воспоминаниями о прошлой ночи. Думаю, придется. Но ты не первая, кто совершил ошибку, из-за которой пострадали люди. И не последняя. И вот еще в твою защиту: ты не могла знать, что произойдет; если бы знала, действовала бы по-другому. Мой совет, Нэнси: посмотри правде в глаза, прими то, что сделала и чего не сделала, извлеки урок. В остальном – перешагни и иди дальше. – Нэнси молчала, и он продолжил: – Скажу тебе еще кое-что. Я уже давно в журналистике – порой мне кажется, что слишком давно, – и считаю, что ты лучший репортер из всех, кого мне довелось видеть.
И тут Нэнси Молино сделала то, что делала крайне редко и никогда – при посторонних: обхватила голову руками и, больше не сдерживаясь, разрыдалась.
Старый «я-ваш-тренер» подошел к окну, деликатно отвернулся и, глядя на улицу, произнес:
– Дверь за нами я запер, Нэнси. Отпирать не буду, пока не придешь в себя. Не спеши. И еще: обещаю, что никому не расскажу про то, что здесь происходило.
Через полчаса Нэнси вернулась за рабочий стол – лицо было умыто, макияж поправлен. Полностью овладев собой, она вновь погрузилась в работу.
Ним Голдман дозвонился до Нэнси Молино утром следующего дня. Он пытался и раньше, но безуспешно.
– Хотел вас поблагодарить за то, что предупредили.
– Может, я хотела восстановить справедливость, – ответила она.
– Так или иначе, я благодарен вам. – Ним смущенно добавил: – Вы написали отличный материал. Поздравляю.
– Что вы обо всем этом думаете? О самой истории, я имею в виду? – с любопытством спросила Нэнси.
– Что касается Бердсона – мне его совсем не жаль, и я хочу, чтобы он получил по заслугам. Надеюсь, мы больше не услышим про эту фальшивку – ссдн.
– А клуб «Секвойя»? К нему вы так же относитесь?
– Нет.
– Почему?
– Клуб «Секвойя», как часть системы сдержек и противовесов в обществе, играл важную роль. Да, у меня были разногласия с его представителями, и не только у меня: полагаю, они перебарщивали, выступая против всего подряд, – но клуб «Секвойя» был также чем-то вроде коллективной совести: они заставляли нас задумываться, помнить об окружающей среде, удерживали от ошибок. – Ним помолчал. – Я знаю, сейчас клуб «Секвойя» в немилости, и мне искренне жаль Лору Бо Кармайкл, которая, несмотря на все наши споры, была моим другом. И все же я надеюсь, что организация не прекратит своего существования. Это будет потерей для всех.
– Что ж, день полон сюрпризов, – сказала Нэнси (пока Ним говорил, она записывала). – Можно вас процитировать?
Ним колебался недолго.
– Почему бы и нет?
В следующем выпуске «Экземинер» Нэнси так и сделала.
Глава 8
Гарри Лондон сидел в глубокой задумчивости, глядя на бумаги, которые ему показал Ним.
В конце концов он мрачно произнес:
– Знаешь, что я чувствую?
– Могу догадаться, – ответил Ним.
Начальник отдела защиты собственности продолжал, словно не слышал его:
– Так хреново, как на прошлой неделе, мне давно не было. Арт Ромео был отличным парнем. Ты, конечно, плохо его знал, Ним, но он был честным, преданным, и мы дружили. До того муторно стало, когда мне сказали, что случилось! Я-то думал, после того как вернулся из Кореи и демобилизовался из морской пехоты, мне больше не придется слышать, что кого-то из знакомых разнесло в клочки.
– Гарри, мне тоже очень жаль Арта Ромео, – кивнул Ним. – Я никогда не забуду, что он сделал той ночью.
Гарри Лондон лишь отмахнулся:
– Дай договорить.
Ним замолчал, ожидая продолжения.
Это было утром в среду, в начале марта, через шесть дней после трагедии в отеле «Христофор Колумб». Они сидели в кабинете Нима, закрыв дверь, чтобы никто не слышал.
– Так вот. Теперь ты показываешь мне это – а я, честно говоря, предпочел бы этого не видеть, потому что, по мне, так чему вообще теперь можно верить?
– В жизни много хорошего, и верить можно много чему. Однако честность судьи Йеля в список не входит.
– Держи. – Гарри Лондон сунул бумаги ему в руки.
Документы представляли собой переписку – восемь писем, некоторые с копиями приложений, из архива покойного Уолтера Толбота, до своей гибели в прошлом июле исполнявшего обязанности главного инженера ГСС. Три картонные коробки, где находились письма, стояли открытыми в кабинете Нима, а их содержимое было разложено вокруг.
Поиск писем, о которых Ним внезапно вспомнил на конференции НИЭ, пришлось отложить на неделю из-за разыгравшейся трагедии и ее последствий. Сегодня Ним наконец велел принести коробки из расположенного в подвале хранилища. Понадобилось больше часа, чтобы отыскать нужное: письма, которые видел семь месяцев назад, когда Ардит передавала коробки ему на хранение.
И все-таки он их нашел. Воспоминания его не обманули.
Теперь письма будут использованы как вещественные доказательства при разбирательстве.
Ровно две недели назад, когда они встречались – Эрик Хамфри, Ним, Гарри Лондон и достопочтенный Пол Шерман Йель – и обсуждали хищение энергоресурсов, бывший член Верховного суда четко и ясно сказал: «…мне кажется интересной сама идея воровства электроэнергии. Честно говоря, я понятия не имел, что подобное существует. Никогда не слышал. И не знал, что в энергетических компаниях есть такие сотрудники, как мистер Лондон».
Переписка, которую нашел Ним, доказывала: все четыре утверждения не соответствуют действительности. Классическая «неопровержимая улика» – как аудиозаписи в Уотергейтском скандале.
– Конечно, мы никогда не узнаем, давал ли старик «добро» на то, чтобы трастовый фонд воровал электроэнергию, или просто знал об этом и не принял мер, – вдруг сказал Гарри Лондон. – Единственное, что мы можем доказать, – это что он солгал.
– И был очень встревожен, – добавил Ним. – Иначе не стал бы все отрицать и загонять себя в ловушку.
Фактическая сторона дела была очень проста.
Уолтер Толбот первым привлек внимание к огромным финансовым потерям, которые несут электрические и газовые компании в результате незаконного использования их услуг. Он писал на эту тему статьи, делал публичные доклады, давал интервью СМИ и выступал в качестве эксперта на уголовном процессе в штате Нью-Йорк, дошедшем вследствие череды апелляций до судов высшей инстанции. Процесс получил широкую огласку и стал предметом обширной переписки.
Часть переписки представляла собой обмен корреспонденцией с членом Верховного суда Соединенных Штатов, достопочтенным Полом Шерманом Йелем.
С самого начала становилось понятно, что Уолтер Толбот и Пол Йель хорошо знали друг друга с давних времен, когда оба жили в Калифорнии.
Первое письмо было на бланке с внушительной шапкой:
Верховный суд Соединенных Штатов Америки
Вашингтон, Округ Колумбия 20543
«Дорогой Уолтер», – начиналось оно.
Автор письма, будучи юристом, выражал интерес к новой многообещающей области права, а именно вопросам незаконного использования электроэнергии и газа. Он просил более подробной информации о типах нарушений и методах борьбы с ними, а также интересовался примерами преследования нарушителей и их исходами в разных регионах страны. Помимо этого, автор письма справлялся о здоровье Ардит. Послание было подписано «Пол».
Уолтер Толбот, соблюдая декорум, начал письмо более формально: «Дорогой судья Йель». Его ответ занимал четыре страницы, к нему прилагалась копия одной из опубликованных статей Уолтера.
Через несколько недель Пол Йель написал снова: поблагодарил за письмо и статью и задал несколько разумных вопросов, показывая, что внимательно изучил присланные материалы.
Переписка продолжалась еще восемь месяцев, на протяжении которых было отправлено пять писем. В одном из них Уолтер Толбот описал работу отдела защиты собственности в типичной энергетической компании и обязанности его главы – например, Гарри Лондона.
Пол Шерман Йель демонстрировал в письмах острый, пытливый ум и живой интерес к окружающему.
Происходило все это лишь за два года до ухода судьи Йеля в отставку. Мог ли он попросту забыть о переписке? Ним уже думал над этим и решил, что ответ однозначен: нет. Бывший судья слишком часто демонстрировал поразительную память как в серьезных проблемах, так и в мелочах, чтобы можно было поверить в подобную избирательную амнезию.
Главный вопрос, над которым размышлял и Ним, задал вслух Гарри Лондон:
– Зачем старик это сделал? Зачем он нам лгал?
– Уолтера не было в живых, и он считал, что мы трое – председатель, ты, я – не знаем о письмах, – задумчиво произнес Ним. – Шансов на то, что они обнаружатся, было один на миллион.
Гарри кивнул:
– Интересно, а сколько еще раз достопочтенный судья Йель проворачивал подобное и сколько раз ему это сходило с рук?
– Этого мы никогда не узнаем.
Начальник отдела защиты собственности указал на письма:
– Ты, естественно, покажешь их председателю?
– Да, сегодня же после обеда. Кстати, сегодня должен приехать мистер Йель.
– Да, и еще на ту же тему. – В голосе Гарри Лондона звучала горечь. – Мы собираемся и дальше делать все возможное, чтобы драгоценное имя судьи Йеля не прозвучало на судебном процессе? Или в свете новой информации «Мистеру Неподкупность» придется идти на общих основаниях?
– Понятия не имею, – вздохнул Ним. – И в любом случае это не мне решать.
Разговор с судьей Йелем состоялся в начале пятого в кабинете у председателя.
К тому моменту как пришел Ним, которого вызвал секретарь Эрика Хамфри, в воздухе уже повисло напряжение. Выражение на лице председателя можно было описать так: «коренной уроженец Бостона оскорблен в лучших чувствах»: взгляд холодный, губы поджаты. Пол Йель, хоть и не знал пока, что именно его ждет, явно понял, что разговор будет не из приятных, и хмурился, утратив обычный бодрый вид. Оба сидели у стола для совещаний в молчании.