Он ей солгал.
Когда? В какой миг? Она не смогла это разглядеть. Но чувствовала ложь. Он ей солгал. Но ведь она сказала ему уходить – и он ушел. Тогда почему она вновь и вновь вспоминает то, что следует выбросить из головы?
Девушка стиснула голову ладонями и застонала. Спохватилась, зажала рот рукой, боясь быть услышанной. Ее бросало то в жар, то в холод, по телу то ползла мелкая дрожь, то оно вдруг раскиселивалось от нахлынувшей слабости. И голова. Казалось, голова вот-вот лопнет.
Надо поговорить. Надо рассказать кому-то, что у нее на душе. Кому-то, кто умнее, кому не так больно и тяжело думать, тому, кто поймет и сможет дать правильный совет. Василиса! Чернушка подскочила со скамьи и так быстро, как могла со своей хромотой, поковыляла в обеденный зал.
Странно. В харчевне было пусто и тихо. Лишь Багой ссутулился за пустым столом и задумчиво разглядывал глиняную чарку.
– Багой… – Зария робко приблизилась.
Несмотря на то что трактирщик никогда не обижал наследницу лантей, она все равно в душе побаивалась его. Слишком сильно́ было привычное неверие в то, что она, Зария, заслуживает чего-то иного, кроме колотушек и насмешек.
– Ты не знаешь, где Василиса?
Хозяин «Кабаньего пятака» горько усмехнулся и опрокинул в себя чарку. Поморщился, а потом, не глядя на собеседницу, ответил:
– Ушла. С магом.
– А… – девушка переступила с ноги на ногу, – когда вернется?
– Никогда, – Багой задумчиво посмотрел в стакан. – Она не вернется. Маг увел ее насовсем.
– Но… она же обещала остаться! – забыв о почтении, Зария сверлила хозяина глазами, требуя ответа. – Она не хотела уходить!
– Я тебе так скажу. Насильно ее никто не тащил. Пошла сама.
Багой наклонился, поднял с полу глиняную бутыль, наполнил чарку и снова с каким-то остервенением опрокинул ее в себя.
– Даже не попрощалась? – с трудом выдавливая из себя слова, спросила чернушка, ища в лице мужчины хоть что-то, что укажет на обман. И не находила.
– Не до того, знать, было, – он разгладил усы. – Она… дура набитая. Ведь говорил, говорил – не жди добра от магов! Нет… поперлась.
Но Зария уже не слушала. Она медленно пятилась к кухне и судорожно пыталась сделать вдох. Но горло словно стиснула ледяная рука. Воздух с трудом просачивался в гортань и, казалось, царапал ее до крови. Внезапно накатил приступ кашля, удушающий, разрывающий грудь. Девушка скорчилась на полу, закрывая ладонями рот, и кашляла, кашляла, кашляла… а в голове пульсировала в такт неистовому сердцебиению одна-единственная мысль: «Ты никому не нужна. Никому не нужна. Никому».
И в этот миг яркой вспышкой стала понятна ложь Глена! Та самая, которая все эти дни не давала покоя. Он клялся, что никогда от нее не откажется. И ушел, нарушив обещание.
«Ты никому не нужна».
Чем сильнее надежда, тем страшнее пустота в душе, когда она умирает. И сейчас наследница лантей задыхалась боли. Той, которая сильнее телесной. Потому что ее ничем нельзя облегчить.
Девушка поднялась с пола не сразу. Ноги подкашивались, в голове стоял гул, но врожденное упрямство в который раз взяло свое. У Зарии не было иной судьбы, кроме той, что ждала ее при рождении. Пока в ее жизни была веселая хохотушка Василиса, казалось, что надежда жить, быть счастливой, нужной, обычной – есть. Но вот Василиса ушла. И сразу стало понятно – судьбу не обмануть, не высмеять, не разменять. Она одна. От рождения и до смерти.
Предначертание. Какое страшное слово! Каким холодом, какой безнадежностью от него веет. Но ее предначертание дано от рождения. И, пытаясь вырваться из его власти, она лишь набила новых шишек. Бессмысленно бороться с волей богов. Ей можно только покориться. Ее предназначение – в служении. И она должна идти туда – в обитель к лантеям. Не стоять у печи, не ковылять по залу на потеху насмешникам. Она должна выполнить волю богов. И умереть с чувством осознания завершенности своего пути.
Тут для нее ничего не осталось.
Зария неслышно выскользнула из кухни, мягко прикрыв дверь черного хода. На Аринтму плотной пеленой опустились сумерки. Но боязливую девушку больше не пугали ни тени, мелькающие в переулках, ни подвыпившие прохожие, ни лай собак из-за заборов. Лунное серебро делало город чужим, неузнаваемым, страшным. Однако чернушка словно не замечала этого. Она просто шла прочь, не взяв с собой ни одежды, ни еды. Она шла и шла. Сначала медленно, потом быстрее, еще быстрее, и еще, и еще. И под конец почти бежала, припадая на изувеченную ногу, задыхаясь, давясь слезами, воздухом, тоской и отчаянием. Она бежала туда, где находилось святилище лантей.
И горемыке было невдомек, что она не сможет дойти так далеко в одиночестве, без защиты. Она не знала, что через несколько кварталов больная нога подломится, в груди что-то надсадно дернется и холодный воздух впервые прольется в горло потоком. И она захлебнется. Захлебнется влажным обжигающим ветром и упадет. А подняться уже не сумеет.
Нет, девушка всего этого она не знала, как не знала и того, что нынешний путь станет для нее последним, что, когда боль и опустошение отступят, она особо остро поймет свое одиночество. А вокруг будет равнодушно шуметь глухой черный лес. И он будет петь над ней свою песню, а последняя из рода лантей останется лежать, глядя в пустоту незрячим остановившимся взглядом.
Вот только…
– Ты куда это на ночь глядя, дочка? – скрипучий старческий голос заставил Зарию вскинуть голову.
Дед Сукрам натянул поводья, удерживая лошадь. Повозка заскрипела и остановилась, а старик с облучка строго взирал на запыхавшуюся беглянку.
– Раздетая, одна… Эх… Ну, чего молчишь?
– К лантеям… – виновато проговорила Зария, опуская голову. На нее вдруг нахлынул необъяснимый суеверный ужас.
– Ой, дуреха! – Дед хлопнул себя по колену. – Дык это ж в другую сторону! Тьфу. Замуж тебе надо, чтобы блажь всякая в голову не лезла, ишь. Ладно, садись, чего смотришь? Залезай, говорю! Назад отвезу.
– Зачем? – Чернушка обхватила плечи руками и отступила на шаг. – Я не хочу назад.
– Хочешь, не хочешь… У Багоя живешь? Да. Работу он тебе дал? Дал. Что за неблаго…
Зария развернулась и молча поковыляла прочь. И пусть внутри все дрожало, она не собиралась возвращаться.
– Да куда ты? Тьфу, блаженная… Стой! – Сукрам, кряхтя, слез с повозки и догнал упрямицу. – Жить надоело?
– Да! – Девушка резко развернулась. – Надоело! Я как… как башмак без пары! И оставить глупо, и выкинуть жалко! Среди живых людей словно тень! Вспоминают обо мне, только когда надо что-то: или обругать, или пристыдить, или подать чего. А я? Я живая! Я нужной хочу быть! Не дурой бесполезной, над которой только смеются!
Она сорвалась на крик, а потом тихо закончила:
– Я хочу в святилище богини. К лантеям. Во мне течет их кровь. Не надо меня останавливать.
Дед покачал головой. Помолчал. Сдвинул на лоб шапку. Почесал затылок. И вздохнул:
– Поехали, отвезу. Не бросать же тебя тут, дурную.
Все еще дрожа то ли от своей отчаянной храбрости, то ли от холода, то ли от страха, чернушка приблизилась к повозке и кое-как вскарабкалась, устраиваясь на соломе. Сукрам молча тряхнул поводьями, и смирная лошадка, терпеливо ожидавшая, когда люди обо всем договорятся, потрусила вперед.
Старик молчал. Не пенял Зарии, не взывал к совести, не надоедал нравоучениями, даже не кряхтел и не вздыхал, ехал себе, будто рядом не сидела нежданная попутчица.
Мелькали стены домов, из окон которых лился теплый уютный свет, где-то скрипела вывеска, а может, это ставень жалобно всхлипывал на ветру. В городе было тихо. Но вот телега миновала городские ворота, покидая Аринтму. За стеной шумел лес… Девушка свернулась калачиком и смотрела остановившимся взглядом в бортик телеги. Под неспешное покачивание повозки, под шепот ветра и размеренный скрип колес чернушка задремала.
Она проспала всю ночь, укутав ноги подолом платья и для тепла зарывшись в солому. И до самого рассвета ее не терзали ни холод, ни тряска, ни иные неудобства. Наследница лантей спала без сновидений, провалившись в черную пропасть небытия.
Все это время возница нет-нет, а поглядывал на спутницу и покачивал головой. Он не был согласен с решением Зарии, но тем не менее все же вез ее туда, куда она так просила. Старик не собирался больше вмешиваться – каждый сам решает, как жить, и уж коли дуреха вознамерилась порвать со всем миром разом, он переубеждать ее больше не хотел. Иногда, чтобы поумнеть, человеку необходимо совершить ошибку.
– Где мы? – тихий голос, еще хриплый от сна, отвлек Сукрама от безрадостных мыслей.
– Да вот уж третий западный перекресток миновали. К вечеру будем на заставе, но там уж сама пойдешь, девка. Лантеи мужчин не привечают, так что мне туда путь заказан.
– Спасибо… – тихо промолвила Зария, а потом, приглаживая растрепавшуюся косу, сказала: – Прости меня, дедушка…
– Глупая ты. Как есть глупая, – не оборачиваясь, проворчал возница. – Сидела у бога за пазухой, так нет, вздумала характер показать. Вот верно говорят – бабе ума отмерили чуть больше курячьего. Чего тебе там нужно, у этих лантей? Поклоны класть денно и нощно? Молитвы возносить? Иль судьбу искать?
– А хоть бы и судьбу. – Чернушка вытянула из косы последнюю запутавшуюся в ней соломинку и задумчиво посмотрела старику в спину.
– Ты во мне дыру не прожигай, – хмыкнул он, почувствовав ее угрюмый взгляд. – Лучше рядом вон садись, развлеки старика, чай, всю ночь слушал, как ты сопишь.
И он придержал свою сивку, дожидаясь, пока девушка переберется поближе, после чего продолжил:
– Судьба сама к тебе придет. От нее не убежать, девка. И не спрятаться. Но бывает, чем настырнее ищешь, тем труднее найти. Тут просто перетерпеть надо. А так… чего тебе в святилище томиться? Выйди замуж лучше, ребятенков нарожай…
– Кому? Кто меня такую возьмет замуж? Кому от меня детей захочется? – Девушка сердито расправила подол старенького платья и вдруг с тоской подумала о том, что красивый наряд небесно-голубого цвета, который подарила ей Василиса, так и остался в харчевне Багоя. Впрочем, зачем ей теперь наряды? Они ей и прежде были не нужны, а теперь и подавно.