– Я знаю, – ответил Нель мутанту. – Там, где замешана политика, всегда льется кровь.
– А ты, что, не лезешь в политику? – засмеялся ментал, и в этот момент мародера больше всего ужаснуло то, что смеялся он его фирменным смехом. – Может быть, ты ещё и не выбираешь между большим и меньшим злом?
– И между двумя стульями, – попытался отшутиться Нель.
– Я восхищаюсь двойственностью вашей природы, – не обратил внимания на его шутку монстр. – Как вы можете иметь способность создавать такие прекрасные вещи, произведения искусства, и одновременно так тяготеть к самоуничтожению? Как вы вообще просуществовали сорок тысяч лет, как не перебили друг друга ещё раньше?
– Мне-то почем знать… – начал, было, Нель, но тут же был перебит.
– Теперь, когда я узнал о людях все, что знаешь ты, мне кажется, будто вся ваша цивилизация – один затянувшийся социальный эксперимент. И ваше предназначение – умереть, но оставить после себя множество прекрасных памятников для тех, кто будет после.
– Это для кого, для вас что ли? – спросил Нельсон.
– Нет, – возразил ему ментал. – Ваше существование ещё не закончено. Сколько-нибудь вы еще побарахтаетесь в своих норах под землёй. А может, даже сможете выжить на поверхности, за пределами городов, будете умирать от рака и рожать уродов, но выживете. Только переродитесь. Или найдете существ для симбиоза.
– Это вроде тебя что ли? – повторился Нель.
– Не обязательно. Мир большой, – существо в голове мародера будто вздохнуло и произнесло. – Началось.
Альберт кивнул Кириллу и тот изо всех сил рванул на себя дверь одного из ларьков. Туда ворвался комендант, и через секунду вышел наружу, вытащив за волосы сонного человека, беспомощно орущего от боли.
– Нельсон, – злым голосом приказал комендант. – Зайди внутрь и обыщи все, но найди мне листовки коммунистов.
Мародеру не нравилась разворачивающаяся в переходе сцена. Да и люди, которые болтались без дела, лишившись работы на ярмарке, стали потихоньку подтягиваться. Любопытствовали, мол, что это там происходит.
Нельсон вошёл в темное помещение, нашарил на столе кнопку, включающую светильник, нажал и зажмурился от необычайно яркого света энергосберегающей лампы. Как и все, мародер привык либо к тусклому свету диодов, либо к мерцающим от недостатка напряжения лампочкам Ильича.
На стенах в кажущемся беспорядке висели тетрадные листки, исписанные убористым почерком. Кое-где были видны аккуратные карандашные рисунки. В одном Нель узнал «гопника», во втором «голубка», в третьем…
– Хватит на стены пялиться, агитацию ищи, – послышался из-за двери голос Альберта.
Мародер рванул на себя ящик стола, занимавшего чуть ли не половину тесной каморки и, наконец, понял, кем был человек, которого так бесцеремонно выволокли на улицу.
Газетчик. Так его и называли – Газетчиком, потому что он был последним журналистом в мире после ядерной войны. Сам себя он предпочитал именовать Корреспондентом, да и листовки, написанные от руки, которые выдавал за газеты, заверял найденным где-то на поверхности и чудом не высохшим канцелярским штампом.
Именно этот штемпель и лежал в столе поверх толстой пачки писчей бумаги. Мародер запустил руку в ящик и вывалил все его содержимое на пол, но не нашел ничего криминального.
На рабочем столе лежал лист бумаги, на котором был написан только заголовок «Халифат побежден, но не повержен». Рядом лежали уже готовые газеты. Видимо, Газетчик до поздней ночи рисовал свои листовки, за которые потом брал по пять патронов.
Нормальная плата для тех, кто не хочет тратить время, сидя у костра и слушая байки, половина из которых могла оказаться обычной болтовней караванщиков. При этом Газетчик ещё и ручался за правдивость сведений.
По его словам, он тщательно анализировал несколько источников информации, прежде чем приступить к написанию статьи.
Нель отодвинул стол от стены и тщательно обследовал ее на предмет тайников, но снова ничего не нашел. Однако, что-то подсказывало мародеру, что Альберт не станет так просто тащить человека за волосы, приставив пистолет к башке.
Задумавшись, мародер отодвинул в сторону матрас и направил лампу на стену за ним. И действительно, небольшая ее часть, примерно в две ладони у самого пола, была более шершавой и совсем чуть-чуть отличалась по цвету.
Можно было бы попытаться разобраться, в чем секрет тайника, но мародер решил проблему не мудрствуя лукаво. Размахнувшись, он врезал ногой по пластинке, проломив ее металлической вставкой в носке ботинка, после чего запустил внутрь ладонь.
Нащупал лист бумаги, вытянул его, повернулся спиной к стене и усмехнулся. Действительно, Альберт понимал людей. Помимо своих газет, Корреспондент делал ещё и листовки с коммунистической пропагандой.
Вполне возможно, что именно на это старик и жил, а вовсе не на сомнительные доходы с продажи газет.
«Они довели мир до конца света, а теперь выжимают из вас последние соки. Капиталистические свиньи самовольно захватили власть над центральными переходами. Они заставят вас сцепиться и выпустить друг другу кишки, только чтобы разделить между собой наследство убитого их предшественниками мира. Только коммунисты могут спасти вас, только вместе мы сможем отвоевать пространство на поверхности и построить собственный коммунистический рай. Будьте готовы восстать».
На обратной стороне явно хреново написанной листовки был рисунок с выжженными деревьями справа и зеленым садом слева. Над первым рисунком был нарисован денежный мешок, а над вторым – перекрещенные серп и молот.
Мародер смял листок, и вытащил из ниши ещё несколько примеров работы коммунистической агитационной машины. Развернул, посмотрел на рисунок с надгрызенным яблоком, которой у мародера вызывал совсем другие ассоциации, и подпись:
«Эх, яблочко, конфедератское,
Вот поделим тебя мы по-братски, да!»
В тайнике находились и несколько тщательно перерисованных классических советских агитплакатов. Возможно, даже попросту переведенных. Тот же самый «Не болтай» с девушкой в косынке, правда, подпись теперь была другая. Не о сплетнях и изменах, а о том, что коварные капиталисты слушают каждое твое слово, и что, проболтавшись, можно раскрыть ячейку и подставить ее членов под удар.
Просмотрев еще несколько листовок, мародер потерял к ним интерес, выгреб остатки из тайника, сложил пополам, вышел из каморки Газетчика и передал пачку Альберту.
Мужчина спрятал пистолет в кобуру, принял листовки, рассмотрел их, криво усмехнулся и разорвал бумагу.
– Кто ещё кроме тебя продался коммунистам? – спросил он, делая шаг к Газетчику.
Старик рефлекторно попытался немного отползти назад, но не смог, уткнувшись в ноги мародера.
– Кто ещё кроме тебя продался, я спрашиваю? – комендант сделал шаг вперёд, сжимая в кулаке то, что осталось от коммунистической агитации.
– Тварь! Капиталист! Паскуда! – заорал Газетчик. – Убей меня, и я стану мучеником.
– Держи его, – прорычал Альберт, отдавая приказ мародеру. – Открой ему рот.
Мужчина, сам не понимая почему, наклонился, схватил старика за волосы и дёрнул вверх, заставив запрокинуть голову, после чего ухватился за нижнюю челюсть, открывая ему рот. Старик попытался плюнуть в коменданта, но не смог, только тонюсенькая струйка слюны поползла вниз по подбородку.
Альберт запихал в рот Газетчика ком смятой бумаги, то, во что превратились плоды его трудов.
– Жри, тварь, – произнес он. – Продажная сука. Газетки он рисовал. Информацию перепроверял.
Газетчик принялся покорно пережевывать засунутую ему в рот грязную бумагу. Нельсону вдруг стало противно, он отпустил старика и даже сделал шаг назад. Он не раз видел, как человека ломали психически, но впервые сам принимал в этом участие.
«Обычно ты предпочитаешь сразу убивать, да?» – спросил голос в голове, и мародер даже не смог разобраться, снова ли вышел на связь ментал или внезапно проснулся уже забытый голос совести.
– Глотай, – процедил сквозь зубы Альберт, и изо всех сил наступил на ладонь Газетчика, ломая ему пальцы каблуком.
Несчастный проглотил комок пережеванной бумаги, вскрикнул и закашлялся. Мародер наклонился, пару раз встряхнул старика и изо всех сил надавил на диафрагму.
Газетчик резко прекратил кашлять, выплюнул на пол комок бумаги, которым подавился, и стал жадно ловить ртом воздух. Его пальцы, изогнутые под неестественным углом, уже успели распухнуть и налиться кровью. Альберт наклонился к старику, тряхнул его и снова задал вопрос:
– Кто ещё продался коммунистам.
– Никто… – задыхаясь, ответил старик. – Они нас не покупали… Мы сами верим.
– Во что верите? В светлое будущее верите? В жизнь на поверхности верите? В грибы и свинину и чтобы жрать до отвала? В коммунистический рай верите? – Альберт размахнулся и коротко ткнул Газетчика в зубы. – Работать надо, а не верить, и тогда все хорошо будет. Ублюдки…
Он разогнулся, подул на покрасневшие костяшки пальцев. Из толпы вышли четверо: три парня и девушка, совсем молодая и явно родившаяся уже после Войны: тонкокостная, с изогнутыми ногами, но со светлым и чистым взглядом. Комсомолка, но не спортсменка и не красавица. Климат плохой, увы.
– Не трогай Корреспондента, – заговорила девушка. Мародер такого не ожидал, думал, что первым рот раскроет один из пионеров-героев. – Мы – местная ячейка компартии, – она обернулась к толпе и закричала. – Товарищи! Сегодня местные власти показали своё лицо. Они истязают слабого старого человека, который не виноват ни в чем, разве что придерживается других взглядов! Восстаньте товарищи, для них мы все – стадо! Только партия…
Договорить ей не дали. Кирилл подошёл к девушке вплотную и грубо закрыл ей рот ладонью. Сил, чтобы сопротивляться взрослому мужику, который в детстве получил причитающуюся ему дозу витамина Д и кальция с фосфором, у рахитички не было.
Парни хотели было, помочь своей подруге, но уткнулись взглядами в дульный срез «сто четвертого» в руках мародера и застыли, будто изваяния в пионерлагерях.