Однако «порушено» было уже столько много, что было уже не совсем понятно, как хоть что-то в этих отношениях теперь налаживать. Пантелеймон Кондратьевич с работы буквально не уходил, и Виктору Семеновичу с Лаврентием Павловичем пришлось очень много различных проблем решать. Очень-очень много, а люди с возрастом производительность труда заметно сокращают и часто очень сильно переутомляются. Очень-очень переутомляются, поэтому Алексей даже не сильно удивился, когда ранним утром четырнадцатого марта, в самом начале седьмого, к ним прибежала Лена, чтобы сообщить очередную новость. Он лишь мысленно стал прикидывать, сколько лет он «дополнительно дал» этому удивительному человеку, ведь в свое время Алексею Павловичу попала на глаза бумажка, в которой говорилось, что товарищу тогда в любом случае оставалось прожить максимум пару лет из-за того, что он, скорее всего, слишком много радиации успел хапнуть. И получалось, что добавил он не так уж и много, а мысли его ушли в направлении «а что бы еще можно было сделать». Поэтому, когда встрепанная Сона зашла на кухню и недовольным голосом поинтересовалась, какого хрена Лена в такую рань в гости завалилась, Алексей как-то очень спокойно ответил:
— Лаврентий Павлович умер, сегодня ночью. И я надеюсь, что венгры нам за это заплатят. Я очень постараюсь, чтобы они заплатили, лично постараюсь…
Глава 25
Венграм Алексею мстить за Берию не пришлось: Лена, которую включили в комиссию по расследованию причин смерти Лаврентия Павловича, ему сказала, что Берия умер «из-за общей изношенности организма»: он не только лучевую болезнь в Спецкомитете заработал, но и сильное отравление тяжелыми металлами. Последнюю неделю жизни Берия провел в Центральном госпитале КГБ, а за неделю до этого он ей присвоил очередное звание подполковника (звание полковника мог присвоить уже только Верховный Совет) и работу участкового врача она потеряла, став заместителем начальника этого госпиталя. Но переезжать в предложенную ей квартиру рядом с госпиталем Лена не захотела (так как возле Тимирязевки «район был зеленый и детям тут лучше») и с Вороновыми постоянно общалась. И она объяснила, почему, например, Лаврентий Павлович под разными предлогами от обеда у Вороновых отказывался: он последние полгода сидел на очень жесткой диете. Но и диета помогла ему до последнего лишь определенную работоспособность сохранять, но все равно он «по-прежнему, занимаясь всеми делами сразу», работать уже не мог. И по венгерскому вопросу никакой работы уже вообще не вел, так что «за Берию» венгров наказывать было бы неправильно.
Впрочем, они, как оказалось, сами себя сильно наказали. За прошедшее с момента бунта время в Мукачево был выстроен и запущен небольшой, но важный завод, на котором уже в СССР стали изготавливать задние мосты для львовских автобусов, а после нового года туда из Венгрии перебралось около сотни бывших рабочих с завода, выпускающего «Икарусы» — и венгерский завод так и остался без заказов, а его рабочие — без работы. Тем более, что междугородних автобусов уже в Ельце выпускалось больше, чем Венгрия могла произвести, а на «второй площадке» этого завода готовилось производство уже городских автобусов ЗиС-128. И Алексей в подготовке этого автобуса тоже «поучаствовал», предложив на них ставить раздвижные двери той же конструкции, какая использовалась в последние годы жизни Алексея Павловича «в другой реальности». Конструкцию специалисты оценили, и теперь группа инженеров работала над тем, чтобы такие же двери ставить и на готовящиеся к производству на ЛиАЗе автобусы ЗиС-158. На самом московском заводе эти автобусы делались со «старыми» дверями, но в Москве выпуск автобусов намечалось прекратить уже к лету — но в целом с автобусами в СССР проблем уже не предвиделось и шансов у венгров выйти на этот рынок оказались нулевыми.
А еще близкими к нулю стали шансы на продажи в Союзе мотоциклов: тут уж чехи подсуетились и буквально за пару месяцев своими «Явами» перекрыли остановленные поставки «Панноний». Причем они сумели и цену на свои мотоциклы сделать поскромнее, но все равно по цене они отечественным заметно проигрывали и чешские поставки полностью «закрыли» нужду в импорте этих машин, а заводы в Коврове, Минске, Ижевске, Ирбите и Киеве за это очень небольшое время производство мотоциклов увеличили чуть ли не на четверть — и теперь эти полезные (особенно в сельской местности) «транспортные средства» постоянно были в продаже, причем их продавали в специальных (но не мотоциклетных) спортивных магазинах. Все мотоциклы продавали, кроме ирбитских «Уралов»: эти мотоциклы армия гребла как не в себя и крестьянину их купить было трудновато. Но тоже возможно — а для Венгрии этот рынок закрылся полностью, и, похоже, навсегда. Единственное, что Пантелейцмон Кондратьевич решил все же у венгров заказывать из промышленной продукции — это речные теплоходы, но наплозодах много денег все же не заработать. Так что осталась лишь легкая и пищевая промышленность, но и тут Иосиф Виссарионович поставил очень жесткие условия: те же консервы, поставляемые в СССР, должны быть «не дороже болгарских», а по одежде и обуви цены должны стать конкурентоспособными с продукцией ГДР и Чехословакии…
Алексея это коснулось лишь в той степени, что в магазинах появилось очень много детской одежды по очень низким ценам, а в продуктовых стало нетрудно купить ранее дефицитный зеленый горошек и некоторые консервы «из прошлой жизни», ранее в магазинах не замеченные. То же лечо, разные салаты маринованные — и цены на эти банки радовали. То есть советских граждан радовали. А руководителей советских предприятий радовали венгерские рабочие: Пантелеймон Кондратьевич выпустил постановление о том, что предприятия средства, полученные за сверхплановую продукцию, могут в определенной части направлять на жилищное строительство для своих работников, причем выручка за товары народного потребления у предприятий, у которых такие товары не являются основной продукцией, может на оплату строителям и приобретение стройматериалов использоваться целиком — и в постановлении особо указывалось, что для именно жилищного строительства и строительства предприятий соцкульбыта можно нанимать венгерские строительные бригады «в рамках помощи дружеской социалистической республике». Хорошее постановление, в нем и ставки заработной платы оговаривались, поэтому «нанимать венгров» заводам стало очень выгодно.
Но, что было гораздо интереснее, венграм (рабочим венгерским) это тоже было выгодно: они-то не поодиночке в СССР приезжали в надежде устроиться на стройке, а целыми бригадами, сформированными уже венгерскими строительными организациями, и с собой они приводили много строительной техники, позволявшей им работать и быстрее, и даже качественнее. Поэтому, когда Пантелеймон Кондратьевич в очередной раз попросил «партизана» «придумать, как венграм без ущерба для СССР помочь», Алексей даже задумываться не стал:
— Венгры работать неплохо умеют, вот только то, что они сейчас делают, нам вообще не нужно.
— Но если мы товарищу Герё не поможем…
— Но они могут переключить свою промышленность на производство того, что нам будет нужно. И в первую очередь я говорю о строительной технике. Тут рядом Андрей Александрович начал строить завод металлической мебели, и я поглядел, как венгры со своей техникой быстро работают.
— Так это техника-то не их, они австрийской пользуются да немецкой, из ФРГ которая.
— Я думаю, что венгерские инженеры в состоянии и сами подобную технику сконструировать. То есть, я надеюсь, они достаточно сообразительные, чтобы придумать как ее у себя делать так, чтобы те же австрийцы и немцы не смогли к ним придраться по поводу нарушения каких-то там патентных прав.
— Хм… а мысль мне нравится. Хотя, мне кажется, и наши, советские инженеры сообразительностью не обделены.
— С этим я точно спорить не стану: вон сколько наши инженеры и ученые напридумывали только по части полупроводниковой техники. Но у советских инженеров сейчас и другие задачи есть, к тому же гораздо более сложные, так что если венгры займутся тем, что попроще…
Похоронили Лаврентия Павловича в Пантеоне, куда уже год назад перенесли и мумию Ленина, и все захоронения, ранее произведенные в Кремлевской стены и возле нее. То есть из Кремля перенесли в Пантеон далеко не все останки: у Иосифа Виссарионовича отношение к некоторым «революционерам» было, мягко говоря, отрицательное и их память увековечивать «было признано нецелесообразным».
Председателем КГБ после Берии был назначен товарищ Судоплатов, чему Алексей порадовался, особенно глядя на то, как Павел Анатольевич начал «чистить» уже ведомство товарища Абакумова (чему и Виктор Семенович тоже был очень рад, так как в республиках милиция уже успела несколько зарваться), но вот «особые отношения» у самого Алексея с «конторой» сразу же исчезли. Судоплатов вообще не понимал, с чего бы у его организации отдельная служба занималась опекой этого странного парня, но пока, раз товарищ Сталин приказал, он к Алексею старался вообще не лезть. Опять же, «Звезд»-то у парня было больше всех в стране, но чем именно он заслужил эти Звезды, Павлу Анатольевичу никто не рассказывал. Так что Алексей лишь радовался, что его перестали привлекать к «политике». Правда, товарищ Пономаренко его иногда о некоторых сугубо политических проблемах расспрашивал, но все же Пантелеймон Кондратьевич слова Алексея лишь «принимал к сведению», а после командировки в Корею к своей работе он его и привлекать прекратил.
А вот к нынешней работе Алексея привлекали довольно многие. Еще зимой ИПП «привлекли» к разработке программ для контроллера, управляющего ракетами, разрабатываемыми в КБ товарища Королева. Привлекли, так как Дмитрий Ильич Козлов, который был конструктором новой ракеты Р-7, решил на волне всеобщего увлечения вычислительной техникой, использовать такую технику для непосредственного управления своей машиной в полете. Идея оказалась очень прогрессивной, ведь вместо механического «программатора» весом под два центнера на ракету поставили контроллер весом в пару килограммов. И во время тестовых стрельб облегченная ракета доставила на камчатский полигон имитатор боеголовки массой почти в пять тонн. Но пока сами программы готовились на перфоленте, а читалка для перфолент уже весила килограммов десять, а кроме того, программа готовилась «сильно заранее» и она просто физически не могла учитывать возникающие во время полета отклонения, так что разброс в пять километров у Козлова считался нормой. А ракета Челомея, увешанная датчиками, уже в полете проводила корректировку всех отклонений, связанных с погодой, давлением атмосферы и индивидуальными особенностями ракетных двигателей — и у нее отклонения получались менее трехсот метров. Но челомеевская ракета и была «попроще», и двигателей на ней меньше стояло — а программы управления ракетой готовились у него в КБ заметно больше года, так что в Подлипках «без посторонней помощи» запрограммировать контроллер за вменяемое время возможности точно не было. Вот ИПП и «припахали»…