Со стройматериалами именно для зданий этого проекта было все просто: три верхних этажа из четырех вообще строились из «упрощенного прессованного кирпича», то есть из того, которых делался на обычных прессах, обеспечивающих давление всего тонн до пяти. Правда, чтобы такой кирпич превращался в камень, нужно было в землю еще и цемента процентов пять подсыпать, а для совсем уже хорошего результата — и мелкую угольную золу, но при этом грунт можно было брать для работы любой, а не только лишь с содержанием глины меньше трети.
А вот с рабочими — здесь нужны были в основном прессовщики этого кирпича и носильщики (с подъемными кранами было все же еще очень трудно в стране, так что кирпич на стены поднимали в основном именно «на горбу»), но с окончанием уборочной страды можно было колхозников на такую работу набрать вообще в любых количествах. Так то когда уже через неделю, в самом конце сентября, директор Лихачев отловил студента Воронова и сообщил ему, что все вопросы с выделением институту участка «под застройку» урегулированы, работы начались. И хранилище для картошки было выкопано и обустроено вообще за неделю, а с общежитиями получилось не так хорошо, как предполагал Алексей. В том числе и потому, что руководство института договорилось о выделении участка под застройку, а вот относительно инженерных коммуникаций все еще находилось «в стадии согласования», причем на самом раннем уровне…
И только перед ноябрьскими праздниками, когда Лихачев через Бурденко достучался с этой проблемой до самого товарища Сталина, дело сдвинулось с мертвой точки. Причем сдвинулось очень существенно: Георгий Михайлович Попов, получив от Сталина втык по партийной линии как секретарь МГК партии, роздал по нисходящей втыки уже как председатель горисполкома, причем втыки были такой силы, что еще до декабря на участке были проложены и канализация, и водопровод, причем трубы были заведены и в фундаменты строящихся зданий. Небольшая проблема осталась относительно электричества: московские энергетики просто не могли понять, почему в четыре относительно небольших дома нужно подавать так много электроэнергии (да и, откровенно говоря, не знали, откуда столько электричества вообще взять). Но этот вопрос — после того, как вообще о его существовании узнал, Алексей тоже взялся решить «своими силами». Не сразу, но из-за задержки в строительстве сдача общежитий в эксплуатацию вообще переносилась на весну, так что время было. И было его достаточно…
Перед началом зимней сессии Андрей Гаврилович поинтересовался у преподавателей педиатрического факультета, как они оценивают «первокурсника Воронова» — и получил очень удививший его ответ:
— Вы считаете, что он слишком много времени тратит на подработку? Напрасно, учится он неплохо, возможно, что сессию сдаст на «отлично». А работаю у нас почти все студенты, все же у студентов лишних денег никогда не бывает. Воронов, конечно, несколько с этим и перебирает, но в клинике говорят, что такого санитара у них давно не было. По крайней мере умеющего делать довольно сложные операции — так точно не было, а тот случай в клинике… по крайней мере шум поднимать они не стали.
— Какой конкретно случай?
— Ну когда привезли мужчину, под трамвай попавшего. По хорошему следовало бы, конечно, ампутацию провести, но раз пациент жив и даже почти уже здоров…
— Ну да, конечно, если жив и здоров… Значит, ему дежурства в клинике учиться не мешают? Тогда не станем ему мешать…
Алексей работать устроился санитаром в приемном покое институтской больницы, на ночные дежурства. В «прошлой реальности» на курсах интенсивного обучения в Академии Дзержинского его научили, как можно высыпаться за четыре часа в сутки, так что ночные дежурства его не особенно и утомляли, а иногда получалось и некоторые практические навыки освоить. Даже, скорее, обновить — хотя при отсутствии кучи инструментов, препаратов и приборов многое пришлось именно осваивать.
В тот день дежурить ему выпало вместе с работавшей там же третьекурсницей, которая еще в войну успела поработать в качестве медсестры в госпитале. Операционной сестры — и поэтому приведенному в клинику парню очень сильно повезло. Хотя когда парня закатили в приемный покой, девушка с грустью сказала:
— Да, ту только ампутация и остается… беги, буди хирурга!
— Щяз, прям все бросил и побежал! На улице мороз, конечность еще может восстановиться, а пока хирург проснется и в себя придет, будет уже поздно руку обратно пришивать. Да не дергайся, я такую операцию вообще в окопе делал, раз пять подряд… становись, ассистировать будешь. Тут все и не особо сложно, только муторно и противно… но мы же заранее знали, на что подписывались. Делать будем под… там вроде закись азота была? Ну, на счет три — поехали!
Девчонка вообще-то училась на терапевта, но военные навыки она еще не растеряла — и через полчаса, когда разбуженный кем-то еще дежурный хирург вбежал в операционную, все уже закончилось — о чем Алексей ему и сообщил:
— Можете обратно спать идти, мы закончили. Там самое сложное было артерии и вены соединить, но это мы умеем. Было бы неплохо парня пять дней еще на антибиотиках подержать. Есть в клинике пенициллин?
— Есть немного…
— Думаю, ему по сто тысяч единиц трижды в сутки внутривенно… но это уже у специалистов спрашивайте, я свою работу закончил.
— Твоя работа — это меня вызывать!
— Моя работа, как и ваша — людей спасать. Что в такой ситуации делать надо, я, пожалуй, лучше вас знаю — просто потому что подобных операций точно больше вас провел.
— А вот это ты, парень, ошибаешься, я в войну…
— Не сомневаюсь, что и вы в войну героически трудились на фронте. Но на фронте в таких случаях просто проводили ампутацию, а в лесу у нас другие приоритеты были. И не потому, что мы хоть чем-то лучше вас были, а потому, что инвалидов в лесу пришлось бы просто пристрелить: там инвалиды не выживают. И давайте не будем припираться: операция закончилась, и вроде закончилась удачно — а если я что-то и напорол, так после того, как все срастется, можно и корректирующую операцию сделать…
— Слушай, парень, а посмотреть на твоих пациентов можно? Если ты придумал, как после травматической ампутации…
— Оля, сделай доброе дело, принеси чайку, желательно очень сладкого — а то у меня уже руки дрожать стали от усталости, — очень вежливо попросил Алексей, а когда девушка вышла, он ответил на вопрос хирурга:
— Нет, на моих пациентов поглядеть нельзя. Нет у меня сейчас живых пациентов.
— То есть этого парня…
— Я в лесу на фашистах тренировался. Не из садизма, а чтобы вот таких, как этот парень, спасть при необходимости.
— То есть ты немцев специально…
— Не немцев, а фашистов. Предателей в основном. Я их специально из винтовки в ад отправлял. А если кто-то из них не сразу туда попадал, то зачем добру пропадать? И не надо на меня так смотреть, вы просто не знаете, что они на оккупированных территориях творили. Из моей деревни я один остался, да и то потому, что в лес за грибами ушел, а остальных убили так… Хотя вам лучше и не знать об этом, а то ночью спасть не сможете. Да, пенициллин-то где? Этот наш парень ждать не может…
Глава 12
Марина Уткина на вопросы сидящего перед ней майора госбезопасности отвечала спокойно и вдумчиво, все же до нее дошло, что этот санитар-первокурсник сделал что-то очень необычное. И поэтому она, перед тем как дать ответ на очередной вопрос, все тщательно продумывала:
— Нет, товарищ майор, он все же не хирург. Во-первых, он даже не знает, как называются некоторые инструменты, а во-вторых… — тут она задумалась, но майор терпеливо ждал продолжения. — Мне все же показалось, что он не совсем даже был уверен в том, что делает. То есть сначала он делал все вообще автоматически, как хирург, который такие операции по два раза в день делает, а вот когда он добрался до раздробленной кости… мне показалось, что он даже про себя пробормотал что-то вроде «а это что тут такое?».
— То есть молодой человек делал операцию, не понимая…
— Он делал, в общем-то понимая, что именно он сделать хочет, но… Я у него потом спросила, а он сказал, что «от пули кость не так ломается». Но снова подтвердил, что таких или почти таких операций он штук пять уже делал. И врачу нашему то же самое говорил. Но в то же время он про группы крови совсем не знает: попросил подготовить кровь какой-то нулевой группы.
— А что не так?
— Группы существуют с первой по четвертую, я ему это и сказала, а он тогда спросил, какая группа годится для всех. Но вот переливание крови он сделал очень хорошо, не каждая медсестра так хорошо… так быстро это проделать может. Странный он какой-то… то есть некоторые самые простые вещи не знает, а иногда такое делает, что врачи в клинике удивляются.
— То есть он уже не первую операцию сделал?
— Нет. То есть в клинике он раньше никого не оперировал, он научил врачей как высыпаться за четыре часа. Причем для этого он в дежурке даже кресло специальное сделал. То есть откуда-то с барахолки принес и отпилил задние ножки. Врачи сначала смеялись, а потом, когда сами в этом кресле спать научились…
— То есть человек может полностью выспаться за четыре часа? — удивился майор.
— Вроде да, сейчас многие врачи, когда дежурят на сутках, так спать стали. Но он всех, кого учил, предупреждал, что так спать больше недели подряд нельзя, иначе свихнешься. А сам он спит… вообще интересно: он на дежурство приходит за час до начала и просто спит в ординаторской, а после этого всю ночь он бодрячком ходит если нужно, и даже с утра на лекции ходит, что по нему и на скажешь, что он ночь не спал…
Ведомство товарища Берии за студентом Алексеем Павловичем Вороновым наблюдало давно, задолго до того, как он принес Курчатову технологию производства сверхчистого графита. Только «до графита» НКВДшники не считали, что парень для них особо интересен: хотя за два года его деятельности никто поручиться не мог, однако то, что определенные «партизанские» навыки у него имеются, сомнений ни у кого не было. А то, что он творил в Приреченском и в Орше с Витебском, напрямую НКВД не касалось. Однако когда никому особо не интересный парень притащил технологию, которую не смогли придумать даже прославленные физхимики, ведомство заинтересовалось — и теперь все не совсем обычное, что касалось «товарища Воронова», очень внимательно изучалось соответствующими специалистами.