Он очутился посреди пустынной улицы, посреди ночи, поистине темнейшей из всех, что когда-либо проживал. Он бывал на улице во время одного из больших обесточиваний, но даже тогда потрясённый город оживляло мерцание далёких фонарей и автомобильных фар, свечи в окнах, даже зажигалки. Это место было мёртвым, абсолютно безмолвным — пустые окна и распахнутые двери, зияющие ямы переулков; тьма навалилась на него чёрной подушкой, задавив весь мир.
Он нащупывал свой путь по остовам выпотрошенных, лишённых колёс машин. Пыль и газеты шевелились, когда он проходил мимо. Его не удивляло, куда делись все прочие из поезда. Их, одного за другим, проглотили эта тьма и этот мёртвый город.
Отчаянно нуждаясь в свете, он обшарил свои карманы и обрадовался, обнаружив коробок спичек. Он зажёг одну и та ослепила его. Он отвёл спичку на расстояние вытянутой руки, пока она не догорела почти до пальцев. Тогда он выкинул её, зажёг другую и продолжил путь, пока не нашёл мусорную корзинку, наполовину сорванную со столба почтового ящика. Он уронил вторую спичку и оторвал корзинку совсем, набил её газетами и обломками деревяшек, собранных в мусоре, затем запалил эту кучу. Пламя беззвучно выросло и чёрные занавеси громадных теней затрепетали среди пустых зданий. Он покопался в корпусе одной из разрушенных машин и нашёл монтировку. Когда огонь немного прогорел, он просунул монтировку через корзину и поднял её, таким образом соорудив что-то вроде тяжёлого и неудобного фонаря.
Это произошло, когда он вновь двинулся в путь — свет выхватил человеческую фигуру у стены через дорогу. Этот человек поднял руки, загораживая лицо, ошеломлённый, будто какая-то пещерная тварь, никогда не видевшая света.
— Эй! Подойди сюда! — Его голос громыхнул, как гром, вновь и вновь отдаваясь эхом.
Тот, другой, заскулил и отодвинулся подальше.
— Я хочу с тобой поговорить! — Он бросился к незнакомцу, удерживая корзинку перед собой за оба конца монтировки. На мгновение человек застыл на месте и он смог разглядеть его лицо — без подробностей, просто с впечатлением, что нечто в нём ужасно неправильно, не так, как ужас под маской Призрака Оперы, но просто незаконченное лицо, будто у песочной скульптуры, почти сглаженной ветром.
Человек кинулся в переулок и пропал. Он не стал догонять.
Он уселся на тротуар и, через какое-то время опять уснул и опять увидел сон. На этот раз ему приснилось, как он бредёт через тёмный пустой город, пока здания не превратились просто в невыразительные блоки из кирпича и камня, а потом постройки вообще закончились и он очутился посреди плоской серой равнины. Тогда он ощутил, как его тело рассыпается, внутренности леденеют, высыхают во прах, осыпаются по ногам вниз. Он почувствовал, как его полая кожа надувается, словно парус и встал на месте, раскачиваясь до головокружения. Это чувство доставляло изысканное наслаждение. Потом он завернулся сам в себя, кожа груди прижалась к спине и всё опало вниз, когда ноги подкосились и он рухнул, как палатка без опорного шеста. Это тоже принесло необычное удовольствие, но в самый последний миг он передумал доводить дело до конца. Он изо всех сил пытался обратить распад назад, снова подняться, но не сумел даже вскрикнуть.
Когда он проснулся, то увидел, как бледные руки подкармливают мусорный костёр. Он различил сгорбившуюся фигуру в тёмном пальто и незаконченное лицо; сейчас, вблизи, скорее похожее на недоделанную восковую маску, бесцветные глаза, простой комок носа, не заметно никакого рта.
И в темноте, позади этого существа, стояла ещё дюжина.
— Кто ты? — прошептал он.
— Разве ты не знаешь? — раздался слабый и невыразительный голос.
— Нет. Не знаю.
— Мы вроде тебя. Все здесь одного сорта.
Когда прочие придвинулись к огню, он увидел, что у некоторых из них и вправду вместо лиц были всего лишь чистые и пустые овалы плоти. Не сознавая этого, он ощупал своё лицо, убеждаясь, что у него до сих пор оставались нос, брови, рот.
— Правильнее спрашивать, кем мы были, а не кто мы есть. Мы забыли всё. Это просто происходит. Ты теряешь своё прошлое, своё имя, всё остальное. Просто забываешь. Ты тоже забудешь.
— Нет, — сказал он. — Я не забуду. — Он вскочил, готовый кинуться назад, в метро и, если придётся, голыми руками пробиваться через турникеты. Но он не знал, в каком направлении нужно было идти.
— Ты не сможешь уйти, — заявил незнакомец. — Тут некуда уходить.
— Правда? А если я просто продолжу идти?
— Некуда. Ты это понимаешь, если честен сам с собой.
Тут вмешался кто-то ещё.
— Пожалуйста, мистер, просто заткнись. Не прикидывайся дохрена круче, чем…
Он узнал этот голос. Это была та девочка с поезда. Он протолкнулся через сборище безликих тварей, распихивая в стороны их почти невесомые тела и вцепился в фигуру, которую еле-еле различал.
Вырываясь, она свалилась вниз, под него. Он придавил её к тротуару и провёл рукой по лицу, ощупывая глаза, нос, скулы…
Она укусила его. Потом тихо зарыдала и он тоже по-настоящему расплакался.
— Нет, чтоб тебя, нет.
— Просто дай мне… умереть, ладно?
— Нет, — сказал он. — Ты жива. Ты можешь сойти с этого пути. Ты можешь убраться отсюда.
— Кто дал тебе право? — тихо спросила она. — Кто дал тебе это долбаное право?
Он слез с неё, но всё ещё крепко держал за руку.
— Никто не давал мне права. Я сам его взял. Вставай.
Она присела рядом с ним.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Я не скажу тебе.
— Думаю, нет… не сможешь. Но пожалуйста, попытайся вспомнить.
— Почему ты беспокоишься обо мне, мистер?
— Не знаю. Если коротко, я просто это делаю.
На самом деле он знал. Он не беспокоился о ней. Просто для него самого было важно, чтобы она вернулась, спаслась и избегла этого места. Он стыдился, что настолько эгоистичен, но именно так это сейчас ощущал.
— Меня зовут Мари, — представилась она.
— Мари, меня зовут Кевин. Расскажи о себе, Мари. Всё, что захочешь.
— Зачем?
— Просто так.
Теперь он сильнее почувствовал пылающую неправильность того, что она была здесь. Что такая милая девочка?…. Это должно быть ошибкой.
Вокруг угасающего мусорного костра безмолвно стояли безликие люди.
Он слушал её. Всё, что он делал — просто слушал. Сперва девочку приходилось немного подбадривать, но, наверное, на сотню её слов он добавлял лишь пару своих. Когда он понял, что она и так делает, что нужно, то просто слушал, пока девочка медленно воссоздавала саму себя из остатков воспоминаний, детских историй, любимых сказок, шуток, виденных фильмов, из всего, что было частью великого хаоса, которому потребовалось шестнадцать лет, чтобы стать Мари.
Она не знала, почему очутилась тут. Это просто случилось, так легко оказалось всё отпустить. Отца она никогда не видела. Вероятно, он и не знал, что она исчезла. Мари была уверена, что мачеха лишь обрадовалась этому факту. («— Действительно обрадовалась? — Она смотрела на меня так, будто я — долбаная тряпка, дерьмо с ног оттирать»). Близких друзей у неё не было. Все девочки в частной школе, где она училась, сбились в компании задолго до того, как она перешла туда в десятом классе. Но ей нравилось танцевать. Также она отлично ладила с числами и управлялась с компьютерами. Все эти компоненты и составляли Мари. Их просто нужно было высказать вслух.
Проходили часы. Но безликие люди всё ещё стояли, очарованные, словно пытаясь вспомнить, кем они были когда-то, прежде, чем стёрлись. И за все эти часы Кевин не услышал ничего действительно необычного. Не было никакого немыслимого ужаса, от которого Мари сбежала. Она просто сдалась, размышлял он, потому что это оказалось легче всего.
— Мне почти жаль, что я не стала убийцей с топором или вроде того, — сказала она. — Я чувствую себя долбаной банальностью.
Он мягко обнял её и рассказал то, что смог припомнить из своих собственных обстоятельств. Некоторые подробности стёрлись, но, крайне старательно, он восстановил, что сумел.
— Я — тоже долбаная банальность, — сказал он, — но есть уйма банальностей, которые не попадают в места, вроде этого. Так чья же это ошибка?
— И что делает тебя долбаным мудрецом?
— Ничего, Мари. Может, у меня и много качеств, но мудрости среди них нет.
— Как я спрашивала раньше, почему ты беспокоишься обо мне?
— Не знаю, — тихо ответил он. — Понимаешь, я действительно не знаю. Просто это кажется правильным. Ты можешь принять это безо всяких объяснений?
Она ничего не сказала. Он поднялся. Безликие люди отступили.
— Пойдём.
Она присоединилась к нему и какое-то время они просто шли. За ними не последовал никто. Их шаги отзывались эхом в тёмной дали.
Возвращение.
Теперь настала его очередь говорить. Он пытался убедить её, но, в основном, сам себя, что, если просто продолжать жить, суета жизни снова собьётся воедино, так или иначе, мусорная куча повседневного существования примет какую-нибудь определённую форму.
— Знаешь, — заговорщицки прошептал он, — некоторые люди превращают это в целое долбаное искусство.
Возвращение.
Они прошагали во тьме несколько миль. Он уже понял, что ни одно физическое направление здесь ничего не значило. Сошло бы любое направление.
Возвращение.
Он потянулся и дотронулся до её лица, и она прикоснулась к нему.
Тут она замерла, прислушиваясь.
— Слышишь это?
Он вслушался. Ничего.
— Это громко, действительно громко!
— Что?
— Метро! Оно здесь!
— Тогда иди туда!
Мари немного пробежала, потом, засомневавшись, обернулась к нему.
— Иди! — выкрикнул он.
— Спасибо, — сказала она, а затем умчалась. Он наблюдал за её уходом и лишь после того, как она исчезла в темноте, решился побежать следом. Он мчался со всех сил, пока сердце не стало колотиться в горле, а лёгкие не запылали. Наконец он остановился, задыхаясь и тогда услыхал звук метро, слабый и далёкий. Через мгновение он утих.