Теперь настал черёд Лоры посмеяться надо мной и её голос был ужасен, словно у карлика из моего сна.
— Делай, что пожелаешь, — сказала она. — Вот и все законы[77]. И я так и сделала.
Зазвонил телефон. Барри глянул на него с предельным, абсолютным ужасом. — Извини, — сказал я.
— Нет, Фил… Пожалуйста! Не отвечай!
Эта история могла затянуться надолго. Я встал в полумраке, включил лампу и подошёл к телефону.
— Фил!
Тут на кухне обрушилась лавина кастрюль и сковородок. Телефон продолжал звонить.
— Квазимодо? Это ты?
Но мой пёс боязливо выглянул из ближайшего шкафа, заскулил и опять заполз внутрь.
Телефон ещё звонил. — Фил! Бога ради!
Что-то простучало по полу наверху, словно козьи копыта.
— Фил!
Барри бросился ко мне, но я поднял трубку и он застыл на месте.
Поначалу никакого голоса на другом конце линии не было, лишь полная тишина. Затем что-то очень слабо шевельнулось. Мне подумалось о крабе, царапающемся под ведром.
Наконец раздался голос, который я не слышал пятнадцать лет. Но, разумеется, я сумел его признать. Это была Лора Говард.
— Я — путь. Я — дверь в иной мир. Я видела замёрзшие солнца Ориона и летала на огненных кораблях во внешнюю тьму, где больше нет страданий, только радость…
Я осторожно положил трубку. Тут на меня навалились дурнота и ужас. Я отчаянно пытался уцепиться за любое возможное рациональное объяснение и, не обнаружив ни одного, ощутил, что мой собственный здравый рассудок истёрся и вот-вот не выдержит.
— Фил, — заговорил Барри. — Это была она. — Не вопрос. Простое утверждение.
Я кивнул.
— Я знал, что так и будет.
— Ты знал?
— Да, потому что я её убил.
Лампа замерцала, потом потухла. Из окна я увидел, что весь район погрузился во тьму.
Я с ужасом и трепетом взирал на Барри Этвуда.
И, сидя в темноте, он поведал мне остальную часть истории.
— Я швырнул в неё колбой от лавовой лампы. Она разбилась о висок Лоры и та рухнула на матрас. Тогда я схватил с алтаря деревянную руку, и бил ей Лору, снова и снова, пока строение тряслось, пол вздымался, а тьма то вспыхивала сияющим светом, то вновь мрачнела. Даже тогда Лора ещё не умерла. Мне пришлось её задушить.
Я чувствовал, что убиваю и сам себя, но ещё долго сжимал её горло.
И, гораздо позже, я вывалился в тихую и тёмную центральную комнату. Наверное, какой-то свет проходил через окно в крыше. Я увидел, что все маски свалились. Многие раскололись. Ни одна из них не разговаривала.
Я нашёл в ящике ключ от магазина. Уходя, я запер за собой дверь.
Снаружи, над головой, грохотал по рельсам поезд. Здесь по тротуарам ходили люди, по дорогам ездили машины и никаких летающих тебе тарелок.
— Я убил её, Фил.
— Но ведь, убийство… — Я не знал, что ответить. Именно тогда я ощутил, что Барри Этвуд был намного нормальнее меня.
— Прошла неделя, — сказал он. — Полиция не стала меня искать. В газетах ничего не было. Не думаю, что это было вполне… убийство.
— Она и правда умерла?
— В этом мире, в этом теле, она точно мертва. Но я думаю, что всё это было частью её плана. Думаю, ей требовался я, чтобы каким-то образом помочь ей перейти в… иное состояние. Теперь она хочет, чтобы я присоединился к ней там. Я знаю это, Фил, так же, как знал, что это она звонила по телефону.
Когда я той ночью вернулся домой, там была одна-единственная тарелка, висящая за моим окном. Уверен, она виднелась лишь мне, незримая для всех прочих. И с тех пор она там каждую ночь. Оно не сердится. Оно говорит мне голосом Лоры, как счастливы мы когда-то были и как счастливы мы можем быть снова. Вместе.
С огромным усилием я спросил: — Барри, ты хочешь уйти с ней?
— Часть меня хочет, Фил, та часть, которая хочет навсегда остаться двадцатидвухлетним. Я не уверен, что смогу… избегать этого и дальше. Понимаешь?
— Думаю, да, Барри.
— Вот почему я пришёл к тебе, Фил. Я решил, что ты поймёшь. Ты оказался единственным из моих знакомых, кого я смог найти в телефонной книге, единственным, кто знал Лору Говард. Поэтому я понял, что ты мне поможешь, хотя мы на самом деле никогда не были хорошо знакомы. Это никакое не совпадение, Фил. В любом случае, оставался только ты. Нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, когда я уйду.
И на миг всё сфокусировалось по-другому и я подумал: он собирается убить себя.
Но, нет, по безумной логике его истории, всё складывалось.
— Что от меня требуется сделать? — спокойно спросил я.
— Найди моего мальчика. Лора каким-то образом вычеркнула Дэвида. Она что-то сделала со временем. Может, вытащила несколько стежков. Но он где-то рядом. Я это знаю. Помоги ему найти дорогу назад, если сможешь.
— Но как?
Барри поднялся со своего места и прикрыл мне глаза двумя вытянутыми пальцами.
— Когда придёт время, открой глаза.
— Я попытаюсь, — пообещал я.
— Спасибо, Фил. Теперь, полагаю, Лора ждёт. Прощай, Фил.
— Прощай, Барри.
— Это может тебе пригодится.
Он сунул мне в руку ключ и прошептал адрес.
Я сидел в темноте и слушал, как Барри уходит. Он открыл дверь. Заскрипела металлическая калитка на крыльце. Потом он ушёл.
Я открыл глаза и, через минуту, в открытой двери и сквозь жалюзи замерцал свет, словно весь город заполыхал.
Я подошёл к двери и выглянул.
Барри стоял посреди улицы.
И там, в темноте, тихо, как падающие снежинки, приземлялись летающие тарелки.
Отель «Паловерде»
(в соавторстве с Джейсоном Ван Холландером)
Думаю, что могу припомнить точный момент, когда между нами с Дженис воцарилась полная безнадёжность, когда впереди маячили лишь притворство и обман, и никакого подлинного согласия. Этот момент наступил, когда мне на ум пришло выражение сексуальное мученичество, пока голая Дженис лежала подо мной на кромке песчаного откоса, в порыве на обрыве, так сказать, на вечернем ветерке, который остывал почти так же быстро, как и моя страсть. Она тяжело дышала. Она выгибала спину, царапая землю и мою спину, устроив отличное шоу, но явно не получала удовольствия. Глаза у неё были зажмурены, лицо отвёрнуто, так что я не мог поцеловать её в искривившиеся губы.
И тогда я подумал, что она выглядит, как Жанна д'Арк у столба, в ожидании пламени…
Прямо тогда. Именно в это мгновение.
— Вот чёрт, — сказал я, скатившись с неё. — Это не срабатывает. — Мгновение она неподвижно лежала, будто озадаченная, затем внезапно села, хлопнув себя по бедру.
— Ой! Что-то укусило меня.
Что-то укусило и меня тоже.
— Иисусе…
— Давай-ка убираться отсюда, — сказала она.
Мы начали одеваться и собирать вещи. Я лишь задумался, как же мы сглупили, посчитав, что можем предаться восторженной любви в аризонских пустошах, хотя оба были детьми города, боящимися отойти подальше от телефонов, библиотек, больниц и фастфудовских ресторанов.
Это была её идея, последняя отчаянная попытка восстановить наш трёхлетний и быстро развалившийся брак, вырваться из фатального нырка перед финальным ревущим штопором. Три дня мы путешествовали пешком, большую часть времени мирно, подавленные пустынным великолепием ландшафта, фантастическими тёмными, многозвёздными небесами и, полагаю, некоей смехотворной надеждой, что процветала, пока один из нас двоих не раскрывал рот и не начинал взывать к разуму.
Оптимизм при усыплённом рассудке.
Но что-то укусило меня в зад и я очнулся.
— Я так устала, — заявила Дженис.
— Это был твой каприз, помнишь? — ответил я, отряхивая ботинки от скорпионов.
Она что-то пробормотала, похоже, вообще не слова.
— Это была твоя идея. Господи, был как-то опрос, в котором девяносто долбаных процентов учеников средней школы высказались, что, если бы мир сгинул через полчаса, последние свои тридцать минут они хотели бы зависать на пляже.
— Как в том кино, «Отсюда и до нелепости»[78]….
— Или это было «Вставать или не вставать»[79]?
— Заткнись и шевелись, — посоветовала она, взваливая на плечи рюкзак.
Темнело хмурое и беззвёздное небо пустыни. Задул резкий ветер с песком, словно Бог-курильщик выдохнул так сильно, как только мог и мне пришлось обеими руками прикрывать глаза от песка. Почти ослеплённый, я столкнулся с Дженис и мы оба повалились чертыхающейся грудой. Затем, так же внезапно, ветер прекратился и начался дождь. За считанные секунды мы увязли задницами в грязи.
— Это просто моё везение, — заметил я. — Просто, как видно, в этом походе ничего не идёт, как надо.
— Наслаждайся своим вторым медовым месяцем, Сэмюэль, — ледяным тоном заметила Дженис. — Это последнее, что тебе остаётся…
Это было ошибкой, всё это, не только вылазка в пустыню. Наслаждаясь природой, читая друг другу из «Учения дона Хуана» при свете спортивного фонаря, ничего мы не уладили, не сделались хоть немного счастливее.
Я коснулся руки Дженис. Она резко её отдёрнула.
— Что, будем всю ночь здесь сидеть? — спросила она.
— Полагаю, нет, дорогая, — ответил я, вставая и помогая ей подняться на ноги. На сей раз она приняла мою руку, когда жест был чисто практическим, а не только ласковым.
— Вот дерьмо, — сказала она.
Никто из нас не промолвил ни слова за следующий час, когда мы ползли вниз по горному склону, вконец размокшему, снова и снова скользя по грязи, когда тропинка выскальзывала у нас из-под ног, словно комковатый пудинг. Дженис дулась всю дорогу. Каждый раз, когда молния высвечивала её лицо, оно оказывалась с надутыми щеками и выпяченной нижней губой, как у маленького ребёнка, который не добился своего.
Наконец я заговорил: — Дождь уносит наши печали. Помнишь?