(совместно с Джейсоном Ван Холландером)
Картины Джеффри Куилта была сдержанными и безотрадными: необычайно тревожащие узоры, в основном серых и бурых тонов, с очень редкими всплесками какого-нибудь яркого цвета, сверкающего настолько, что вызывал оторопь. Свои работы он называл «Этюдами». Они хорошо продавались и были доступны по цене. Полагаю, что за их счёт Куилт и жил в комфорте, ибо весь его дом и студия всегда выглядели так, будто их вот-вот прикроют санитарное управление или строительные инспектора, или и те, и другие сразу.
— Артистический темперамент, — бывало, шутил он, — прекрасно оправдывает множество видов поведения, в иных случаях недопустимого, включая простую леность.
— Но и гораздо большее тоже — прибавил я в этом конкретном случае. — Гораздо, гораздо большее.
— Ты совершенно прав, — согласился он, ведя меня в гостиную через полосу препятствий — между коробок с бумагами, старых холстов, сломанного телевизора, служившего теперь хранилищем для старых, а иногда лишь полупустых подносиков от быстрых обедов, и мимо громоздящихся друг на друге коробок со старыми романами в аляповатых мягких обложках и журналами, которые он всегда называл своей «справочной библиотекой», хотя, насколько я мог судить, они никак не касались его живописи.
— Ибо кто, — продолжал я в этом же насмешливо-напыщенном ключе, — способен понять душу истинного художника?
Куилт дошёл до подножия лестницы и резко обернулся ко мне. Выражение его лица озадачивало. Сперва мне подумалось, что он действительно рассердился на меня и я стал гадать, что же сказал не так. Затем, менее, чем через секунду, он показался испуганным, словно что-то припомнив или даже прислушиваясь. Я тоже прислушался, но всё, что услышал, это резкое чириканье Фидо, его любимого попугайчика и единственного домочадца.
Наконец Куилт не слишком убедительно рассмеялся. — Полагаю, именно поэтому мы никогда не узнаем причину, по которой Хемингуэй отрезал себе ухо.
Я ничего не ответил, пока мы поднимались мимо странных маленьких миниатюр, что рядами висели на лестничной площадке — картины отвратительных зверей и звероголовых людей, сплошь и рядом проделывающих друг с другом непотребные вещи посреди колеблющихся размытых очертаний средневекового города.
Второй этаж дома целиком отводился под «мансарду», размером в четыре комнаты. Тут находилось одно из величайших хранилищ ценностей в Соединённых Штатах, малоизвестное художественным критикам мэйнстрима, кроме ценителей причудливой смеси Лувра и гробницы Тутанхамона. Везде висели небольшие картины, написанные маслом, на каждой стене в каждой комнате, на дверях, в зале, в ванной, размером со шкаф. («Я подумываю о возможности расширения на потолок», говорил он практически каждый раз, когда я его навещал). Ещё больше картин стояло в коробках на полу.
Как обычно, Куилт неотступной тенью следовал за мной повсюду, пока я смотрел, отпуская свои неизбежные шутки про скидки, и спасение «почитателей» от билетов в галерею и налога с продаж. Затем он продолжил, как иногда поступал, философствованиями на тему de morbis artificium[15], сидячего труда художника и заболеваний, которые часто сопровождали такое существование.
За все годы я приобрёл три картины Джеффри Куилта, написанных маслом и теперь, в этот ветреный декабрьский вечер, отыскивая сделку повыгоднее, поверил, что нашёл четвёртую: в точности соответствующее сезону серое, но филигранное изображение показанной со спины призрачной фигуры в костюме, смотрящей из окна башни на то, что выглядело точно таким же зимним вечером, как нынешний.
Я достал её из коробки, где она стояла между двух других и показал Куилту.
— А, «Перемётный костюм». У него имеется история создания. Поистине ужасная история.
И снова он показался прислушивающимся. Потом он глянул на меня, ожидая знака продолжать.
— Я куплю картину, — сказал я, — лишь с непреложным условием, что эта история — неправда. Мне не нужна картина с дурной славой.
— Как у алмаза Хоупа[16].
— Да, вроде того.
— Тогда, боюсь, я не смогу продать тебе эту картину, — спокойно произнёс он. — Пойдём, в следующей комнате есть другие, которые могут тебя заинтересовать, новая серия, которую я назвал «Призраки живых».
Он указал на дверь. Но я не мог оторвать взгляд от призрачной фигуры. Должно быть, дело было в игре света, но спелёнутый мужчина (мне подумалось, что это мужчина), теперь казался меньше, сильнее подавленным тенями и обширностью комнаты, где стоял. Такая точка зрения могла возникнуть из-за дверного проёма и от величины комнаты, где стояла эта фигура, вглядываясь наружу, сквозь другую дверь или, может быть, большое окно, во… что? Отчётливы были лишь детали переднего плана: ободранная краска, пятна, прогнившие доски, показавшиеся из-под осыпавшейся штукатурки. Насколько я смог разобрать, в костюме стоящей фигуры не имелось вообще никакого смысла. Это было какое-то саваноподобное пальто, с некоторыми признаками смирительной рубашки, но с переизбытком ремешков и рукавов.
«Перемётный костюм» назвал он это.
— Теперь ты пробудил моё любопытство, — заметил я. — Ты должен рассказать мне эту историю.
— Что ж, расскажу, но лишь с непреложным условием, что ты купишь картину. Только так.
Он непоколебимо взирал на меня, пока не получил согласия — на что я пошёл с неохотой, поскольку более, чем чуть-чуть суеверен. Я вручил ему чек. Тогда мы спустились в кухню, он освободил два стула и мы сидели над бумажными стаканчиками светлого пива «Пабст Блю Риббон», пока он рассказывал мне, насколько автобиографичной была эта своеобразная картина.
— Вот половина причин, почему я хочу от неё избавиться, — заявил он. Именно тогда ветер просвистел по чёрному ходу. Этот звук ошеломил Куилта. Он опрокинул полупустую бутылку, затем поднял её, но не удосужился прибрать беспорядок, прежде, чем начать свою историю.
У меня имеется своя собственная небольшая аудитория [признался Куилт], состоящая из поклонников таких личностей, как я сам, которые собирают мои работы и мучаются, пытаясь установить со мной личный контакт.
Пять лет назад один друг, коллекционер моих работ, познакомил меня с богатым человеком, питающим огромный интерес к потусторонним феноменам. Спешу подчеркнуть — думаю, это важно — что я никогда не видел своего патрона в плоти. Я встречался с его посредниками, слугами, работниками или кем бы они ни были и несколько раз говорил с ним по телефону. У меня создалось впечатление, что он затворник, возможно, калека. Он предложил мне заказ. Сумма оказалась такой, что я не задавал слишком много вопросов. За эту непомерный гонорар мне следовало написать дом — его сельскую собственность в округе Честер. Само собой, с привидениями. Я подчеркнул, что моё произведение искусства вряд ли понравится при просмотре и это, видимо, лишь укрепило его уверенность, что он выбрал именно того художника.
— По состоянию здоровья, — сказал он, — мне следует избегать этой обители призраков. Но я чрезвычайно жажду узнать, каково это — там находиться. На видеозаписях, которые я уже делал, ничего необыкновенного; вы и не поняли бы, что это дом с привидениями. Я прогнал местного портретиста, который предложил работать по фотографии: он настаивал на том, чтобы завершить картину в своей студии. Возможно, он не смог ухватить — кажется, вы называете это так — аутентичную атмосферу того места, не находясь там всё время работы. Поэтому я выбрал вас, Джеффри Куилт — художника, который специализируется на тематике жуткого. Если вы согласитесь, то останетесь в доме и там же станете трудиться. На кухне будет запас пищи. Подключат электричество. Когда картина будет готова, позвоните мне. Телефон на первом этаже. Мой человек приедет за картиной в течение часа. Кроме того, хотя и не настаиваю, я был бы очень благодарен, если вы периодически будете мне звонить, чтобы описать ваши впечатления.
— Вы — человек, чьи интересы отражают мои собственные, — почти фривольно отвечал я.
Довольно мрачно он проговорил: — Послушайте меня. Если мы продолжим дальше, то вы должны согласиться на одно непреложное условие: дабы я был уверен, что вы не работаете по фотографии, мой сотрудник самолично доставит вас в дом и запрёт внутри. Десять тысяч долларов станут вашими, Джеффри Куилт, если вы смиритесь с такими условиями и если в конце вашего пребывания у вас появится завершённая картина.
Этот богач продолжил объяснять, что дом находится в отдалённой области («Никаких соседей на несколько миль в любом направлении») и что окна заколочены («Чтобы помешать вандалам!»).
Всё это, как минимум, заинтриговало меня. Подлинный дом с привидениями. В конце концов, это моё métier[17]. И, соглашусь, что работать по фотографии — значит загубить всё дело.
Я согласился. Мой патрон настоял, чтобы мы начали немедленно. Я принялся собирать сумки и художественные принадлежности. Полчаса спустя в дверь позвонили и там оказался ни больше, ни меньше, как человек миллионера в шофёрской униформе, но вскоре я понял, что он был не просто шофёром.
— Мой наниматель настаивает, что картина должна быть предельно реалистичной, — заявил этот парень. — Никаких добавлений. Никакого вымысла.
— Ну, разумеется, нет. Мне следует поддерживать репутацию. Подобно одному выдающемуся предшественнику, я рисую то, что вижу.
— …И срок завершения картины?
Я подстраховался. — Возможно, неделя. Если потребуется, то и дольше. Но, в любом случае, я должен настаивать на задатке.
Он сурово глянул на меня, но я был готов к этому. Он вытащил из кармана толстый конверт.
— Две тысячи пятьсот устроит?
Через несколько минут я ехал пассажиром в «Линкольн Континентал», проносящемся через пенсильванскую глубинку в сгущающихся сумерках. Мой спутник таращился на дорогу впереди, словно твёрдо решил притворяться, что меня не существует.