— Мне его вернут перед уходом?
— Месье, не говорите глупостей. — Он вновь посмотрел на записную книжку. — Так вот вы что пишете?
— Это заметки для книги, которую я когда-нибудь надеюсь опубликовать.
— А Шахерезада это что такое?
Я не понял, шутит он или нет.
— Героиня «Тысячи и одной ночи».
Массю моргнул.
— Ясно. А почему ее имя оказалось в вашей записной книжке?
Он приподнял книжку, чтобы я мог видеть — она была раскрыта на одной из последних заполненных страниц. Там — не моим почерком — было нацарапано: «Шахерезада».
— В жизни этого не видел. Может, это вы написали.
— Зачем бы? — Он еще раз рассмотрел слово. — «Тысяча и одна ночь», говорите.
— Да, средневековый эпос, героиня которого выходит замуж за султана-убийцу и, чтобы спасти свою жизнь, рассказывает ему сказки.
— Вот как? — Массю побарабанил пальцами по столу.
Написать это слово в моей книжке могла только Мадлен, перед тем как исчезнуть, но я понятия не имел зачем. Я не стал повторять вчерашней ошибки и упоминать про Мадлен Массю. Мне было неведомо, что он о ней знал и знал ли вообще. Здесь были не все мои заметки. Имя ее не упоминалось. Финал истории Мадлен — ее собственную биографию, которую она поведала мне в самый день своего исчезновения, я записать не успел. На данный момент она существовала только у меня в голове. После исчезновения Мадлен мне не хватило духу даже раскрыть книжку, а уж тем более что-то в нее внести, именно поэтому я и проглядел ключ, который она мне оставила.
Массю ждал, что я скажу. По счастью, жизнь научила меня хитрить в тяжелые моменты.
— Видимо, это написал мой сосед Артур, когда мы в последний раз играли в покер. Он предлагал так назвать мою книгу.
— По-моему, почерк женский.
— Артур венгр. Наверное, это венгерский почерк.
— И где этот Артур?
— Сейчас, насколько мне известно, в Бордо.
— Жаль, — сказал Массю. — Хотя и вам следовало бы быть там же.
— Может, еще не поздно уехать.
— Железнодорожные станции забиты толпами тех, кто с вами совершенно согласен.
— Я думал, у нас с вами договор.
— Вы видели Шанель?
— Да.
— И что вы у нее выяснили?
— Неу нее.
— Что-что?
— Рукопись.
— Месье, я сыщик, не ученый. Рукопись меня не интересует. Моя задача — раскрыть серийное преступление.
— А, ну тогда прошу прощения, по этому поводу я ничего полезного не узнал.
Массю вздохнул.
— Ладно, ваша некомпетентность в качестве информатора с лихвой искупается тем, что я прочел в вашей книжке.
Он перебросил мне ее через стол.
— Это просто сказки, — заметил я, засовывая книжку в карман пиджака.
— В этом я сильно сомневаюсь. Скажите-ка мне одну вещь. История завершается в годы прошлой войны. А что было потом? Чем заканчивается сказание об альбатросе?
— Не знаю, — ответил я. — Концовку я пока не придумал.
— Ну, если придумаете, дайте мне знать. Чтобы я сделал все, что в моих силах, чтобы защитить эту Шахерезаду, кем бы они ни была.
— Это вымышленный персонаж. Химера. А меня вы не хотите защитить? Я настоящий. И вы обещали мне выездную визу.
— Боюсь, не слишком вы мне оказались полезны. Кроме того, правила игры поменялись. Я не могу вам помочь. Больше не имею полномочий. Власть в руках у военных. — Он снова приподнял бровь, добавил к этому полуулыбку. — Но я попрошу секретаря выписать вам пропуск и билет на ночной поезд до Марселя — он уходит с Лионского вокзала в восемь часов. — Массю снял трубку со стоявшего на столе аппарата и отдал кому-то распоряжение подготовить документы. Разъединившись, он встал и указал на дверь. — Марсель для вас лучший вариант. Оттуда еще уходят суда.
— Без выездной визы мне не выбраться.
— Ну, какой-нибудь переход вы себе в Марселе организуете.
Я вгляделся в лицо Массю — за уморительными усиками лучилась ирония. Вот человек, которого, похоже, забавляет нелепость жизни — а я не знаю лучшего определения счастливого человека. Он довел меня до двери, открыл ее передо мной.
— Да, последнее, — добавил он. — «Шахерезада» — еще и название ночного клуба неподалеку от Пигаль. — Ответить я не успел, он пожал мне руку. — До свидания, месье, и счастливого пути.
Дверь затворилась, я успел услышать его смешок.
[362]
«Шахерезада»
— Добро пожаловать в «Шахерезаду»! — пробасил пожилой швейцар из-под серебристых моржовых усов. На темной улице он был единственным признаком жизни. Русский акцент отскакивал от мостовой и стен ближайших зданий; швейцар распахнул передо мной двери ночного клуба. Я шагнул внутрь и спустился по лесенке в мир восточных фантазий — то ли в сераль, то ли в пещеру Аладдина: арки, гроты, драпировки. Завеса табачного дыма окружала арабские светильники экзотическим ореолом. На танцполе покачивалась одинокая пара, на сцене играл цыганский оркестр и пела певица в длинном расшитом блестками платье — она помахала руками, изображая томность: «J’attendrai lе jour et la nuit. J’attendrai toujours ton retour…»
Ей аккомпанировали два гитариста и контрабасист. Я снял шляпу, сел у барной стойки, заказал кальвадос. Место это, подумал я, озираясь, было модным в лихие годы после последней войны — войны, которая должна была положить конец всем войнам. Когда кальвадос принесли, я вручил бармену чаевые и сказал:
— Я ищу Мадлен Блан.
— Никогда про такую не слышал.
— Уверен, что слышали. Восточной внешности, красивая, за сорок. Есть идеи, как я могу с ней связаться?
— А кто спрашивает?
— Коаху.
Бармен ненадолго засунул голову куда-то за крутящуюся дверь, потом занялся другим посетителем. Я сидел, пил кальвадос, наблюдал за оркестром. Я полагал, что поет женщина, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это мужчина в женской одежде. Официанты, в казачьей форме, перемещались от стола к столу под бдительным надзором русского метрдотеля.
«J’attendrai, car l’oiseau qui s’enfuit vient chercher l’oubli dans son nid…»
В ожидании я перебирал в памяти события этого дня. Выйдя из Дворца правосудия, я прошелся по набережной Турнель — искал лоток Венне. Ни один лоток букиниста на этом участке набережной не работал. Отыскав лоток Венне, я осмотрел его со всех ракурсов. Он, как и все, был сколочен из досок и покрашен темно-зеленой масляной краской. Похоже, его не вскрывали. Я повертел в руках жестяной замок. Понадобится пила, а лучше того — бокорезы, вот только где же их взять? Почти все магазины и банки закрылись. Прихватив свой чемодан, я отправился в метро. В вагонах было как никогда пусто. Впечатление складывалось жутковатое. Я вышел на улицу Пигаль — кафе и бары вдоль бульвара Клиши стояли с закрытыми ставнями. Никаких туристов. Я плохо представлял, где искать нужный мне ночной клуб, пришлось превозмочь себя и заговорить с посторонними. Я приблизился к двум полицейским, развешивавшим объявления на тумбе Морриса, где обычно висели афиши кабаре.
ПАРИЖ ОБЪЯВЛЕН ОТКРЫТЫМ ГОРОДОМ
Военный губернатор просит население воздержаться от любых враждебных действий и надеется, что жители будут хранить спокойствие и достоинство, как того требуют обстоятельства.
По распоряжению генерала А. Денца, военного губернатора
Набравшись храбрости, я спросил дорогу в кабаре «Шахерезада». Полицейские смерили меня взглядами — зрелище я со своим немецким акцентом и синим чемоданом, по всей видимости, представлял собой странное, этакий авангард вермахта, но не такой, какого они ждали. Полагаю, что день-два тому назад они бы меня арестовали. Сейчас же просто указали в направлении улицы Пигаль. Чуть позже — по моему представлению, около полудня (церковные колокола в тот день не звонили) — я поставил чемодан на землю перед входной дверью и позвонил. Никакого ответа. Если верить надписи у входа, открывался клуб только в восемь вечера, а именно в это время уходил мой поезд. Я сел на чемодан, выудил из кармана «Саломе», закурил. Видимо, придется делать выбор: снова отыскать Мадлен или уехать из Парижа на юг, к относительной безопасности. Я только что не слышал ироническую усмешку Массю. Неужели он поставил меня в такое положение по злому умыслу, в качестве этакой садистской шутки или наказания за то, что пользы от меня оказалось мало? Этого я никогда не узнаю. Однако мне было ясно, что я выберу: любовь или свободу. Я вернулся в гостиницу, где спал в предыдущую ночь, и снял тот же номер. Середину дня провел там — дремал, курил, перечитывал свои записи, а вечером вновь отправился на поиски «Шахерезады».
«Le temps passe et court en battant tristement dans mon coeur si lourd. Et pourtant, j’attendrai ton retour».
Когда песня дозвучала, посетители оторвались от напитков, сигарет, сплетен и хихиканья и жидко зааплодировали. Певец в ответ слегка наклонил голову. К нему подошла официантка, что-то прошептала на ухо. Они посмотрели в мою сторону. Артист покинул сцену, оркестр вслед за ним скрылся за красной бархатной занавеской, а через несколько секунд певец вернулся уже в мужском обличье, в рубашке и брюках, без парика. Он сел рядом со мной у стойки.
— Еще два таких же, — бросил он бармену, указывая на мой опустевший бокал. Лицо все еще покрывал толстый слой грима. Артист повернулся ко мне: — За вами следили?
— Нет. В смысле, мне кажется, что нет.
— Вы пришли с квартиры?
— На квартире я не был со вчерашнего дня. Живу в гостинице у канала.
— Записались там под своим именем?
— Разумеется, нет. Я не вчера родился.
— Хорошо. Тем не менее отвести вас к Мадлен сегодня я не могу, слишком опасно.
— Уверен, что полиции сейчас есть чем заняться.
— Возможно. Но есть еще люди Шанель.
— Как она? Где она?
— В ожидании. Ждала вас раньше.
— Почему она ушла?
— Это вы у нее спросите. Как мне представляется, потому что вы ей не верили.
— Я изменил мнение.
— Она на это и рассчитывала. — Он помолчал, сосредоточив взгляд на своем бокале. — Я же, со своей стороны, рассчитывал на противоположное. Простите мне определенную долю ревности — мы с вами, понимаете ли, соперники. Она вам этого, видимо, не сказала?