Персефона закатила глаза; Макария хихикнула; Гермес задумчиво покачал обутой в крылатую сандалию ногой и предложил баррикадироваться.
В Подземный мир спускалась Деметра!
— Хотя, в принципе, это было ожидаемо, — без особых восторгов констатировал Владыка. — Я все же злодейски похитил ее возлюбленную дочь. Сорвал, так сказать, невинный цветок. Было бы странно, если бы она просто…
Персефона перевела на него тяжелый, мрачный взгляд классического «невинного цветка»:
— Ты абсолютно не представляешь, о чем говоришь, — резко сказала она. — Когда меня похитил Арес, она столетие делала вид, что ничего не случилось. Он меня бьет, насилует, запирает в темных покоях, а она такая «ну, он же муж». А потом «А, нет, еще не муж, что ли? Ладно, деточка, я поговорю с твоим отцом, чтобы он настоял на браке».
— Бедная мамуся, — распахнула глаза Макария. — Ну, как можно быть таким уродом?! И что, за тебя никто не вступился?
Гермес отвел глаза — царевна смотрела с искренним возмущением и недоумением. Кажется, она не совсем понимала, что значит быть Владыкой, царем, когда твое слово — закон, когда никто не смеет и подумать о бунте… по крайней мере, не из-за женщины. Психопомп в то время не так уж и часто появлялся в Подземном мире — у него случилась очередная интрижка на Олимпе — но он знал, что везде, и на земле, и под землей, и над ней, как-то не принято упрекать мужчину в том, что он как-то не так обращается со своей женой. И если Подземный мир был способен бунтовать против Ареса, то точно не из-за Персефоны.
Женщина, женщина, женщина… что значит ее слово, ее жалоба против мужчины? Так рассуждали олимпийские боги (кроме вечных девственниц Афины и Артемиды, но их совсем по-другому клинило). Да Гермес и сам пересмотрел эту концепцию только из-за Гекаты — уж очень та не вписывалась в типичный олимпийский контингент. Трехтелая точно не ожидала защиты или поддержки — она была той женщиной, от которой следовало бежать без оглядки. Самой прекрасной, мудрой и достойной — и одновременно опасной, как медленный яд в дорогом флаконе.
К тому же в последние пол столетия она практически в одиночку воспитывала Макарию — и теперь та пристально смотрела на мать.
Взгляд Персефоны чуть-чуть смягчился, она улыбнулась:
— Ну, первый раз за меня вступился твой любимый дядя Аид, он стукнул Ареса амфорой.
Владыка кивнул — он смотрел слишком строго и серьезно, что не предвещало ничего хорошего — и Макария требовательно подергала его за рукав надетой под плащ варварской куртки.
— Мне кажется, ты обошелся с этим уродом излишне мягко, — прошипела она.
Царевна открыла ротик для каких-то явно кровожадных предложений (ни Персефона, ни сам Аид не стали ее одергивать, а Гермес уж тем более не рискнул), но тут до них донесся вой Цербера, и оригинальные идеи Макарии так и остались невысказанными.
— Если мы пойдем все вместе, — задумчиво начала Персефона, — мама сразу увидит Аида и ее тут же переклинит.
— Однозначно, — согласился Владыка. — Она меня ненавидит.
— Поэтому маму встретим мы с Макарией. Попробуем убедить ее в том, что у меня все в порядке. Может, получится ее немного смягчить.
Психопомп скептически фыркнул — он тоже имел представление о том, что такое Деметра; Аид проворчал, что разделяться это не самая хорошая идея, да и вообще, его не очень прельщает идея отсиживаться за спинами женщин, но в целом тоже был «за».
— А ты лети за Гекатой, — сказала Гермесу царица. — Подозреваю, что скоро мне понадобится самогон.
Глава 16. Деметра
Подземный мир наводил на Деметру тоску.
Ей никогда не нравились эти мрачные подземные пейзажи, бесконечные асфоделевые поля, тополя и плакучие ивы на берегах Коцита. И гранаты. Гранат, как символ Владыки Аида, раздражал ее особенно сильно, и в виде плода, и в виде дерева. Пускай и когда-то она сама вырастила этот плод, но сейчас — раздражал. Раздражал с тех самых пор, как Аид упомянул, что зерна граната похожи на слезы. Смешно, да и только. Неужели Аид Безжалостный, это подземное чудовище, добровольно избравшее мир вечной смерти, мог иметь какое-то представление о слезах?
Сейчас, конечно, Подземный мир тонул в зелени. Захлебывался в цветах, растениях и животных, живых и мертвых, задыхался прекрасным ароматом, совершенно несвойственным для этого места. Деметра могла бы помочь ему, если бы захотела, только проблема в том, что у нее совершенно не было для этого времени. Перво-наперво следовало вырвать из мерзких лап подземного паука ее несчастную дочь! Для этого Деметра и спустилась в этот мрачный мир, для этого взяла в свою свиту двух героев — Тесея и Пейрифоя. Да что тут говорить! Она отказалась от участия в великой Концепции, которую до того активно поддерживала, и собиралась поставить под угрозу всю ее дальнейшую реализацию — лишь бы ее доченька была счастлива!
Когда она миновала кошмарного Цербера (при виде богини со свитой тот забился в какую-то щель и завыл на весь Подземный мир), ее уже встретили дочь и внучка. Тогда, глядя на бледное, но решительное лицо Персефоны, Деметра с ужасом подумала, что могла опоздать. Напрасно она потратила драгоценное время, пытаясь заполучить поддержку сторонниц Концепции. Могла ведь догадаться, что эти самовлюбленные дуры не рискнут выступить против Аида в открытую. А мерзкий подземный паук не терял время даром — кажется, он окончательно сломил и подчинил себе ее нежную девочку. Поработил ее настолько, что она уже и подумать не могла о сопротивлении, и говорила лишь о том, что он, Аид, вовсе не такой плохой. О том, что ей хорошо с ним. Только с ним.
— Не понимаю, почему ты считаешь Аида монстром, — сказала она, когда Деметра попросила Макарию удалиться поболтать с нимфами, а Персефону — прогуляться где-нибудь поближе к поверхности. — Он не такой.
Она еще много говорила про него. Рассказывала, что он единственный, кто не побояться схватиться из-за нее с Аресом. Что он сделал для нее, Персефоны, больше, чем кто-либо. И что она откровенно не понимает, почему должна так бояться, ненавидеть и презирать того, кто не побоялся оказаться в ненасытном чреве Ареса, чтобы спасти ее дочь.
— Он — сама смерть, — веско сказала Деметра.
Сказала только потому, что в этот момент ей требовалось что-то сказать. Требовалось потянуть время, пока они с Персефоной отдалялись от свиты, внучки и грызущего исполинскую кость Цербера. Пока они поднимались в преддверья Подземного мира потому, что «от этого мерзкого подземелья у меня болит голова, давай немного подышим свежим воздухом, а там, так уж и быть, я попробую выслушать сомнительную логику того мерзкого урода, который похитил тебя».
— А почему ты считаешь, что Аид — это смерть? Смерть же Танат? — спросила Персефона, и Деметра ненадолго задумалась, озадаченная постановкой вопроса.
— Когда я говорила, что он смерть, я имела в виду не смерть в прямом смысле, а то, что он ужасающе жесток, неприступен и мрачен. И еще он не несет в себе ни жизни, ни любви, — рассеянно сказала Деметра, осматриваясь по сторонам, чтобы не пропустить нужный поворот, отделяющий собственно Подземный мир от его преддверий (которые, несмотря на близость к этому царству ужаса, все-таки относились к верхнему миру). — Он лишен возможности произвести на свет потомство. Дитя, я знаю, о чем говорю, не забывай, я все же Деметра Плодоносная.
— Неужели то, что у Аида не может быть детей, делает его монстром? — никак не прониклась Персефона. — Ну и что тут ужасного?
Деметра нахмурила чело, вспоминая, что раньше, когда Персефона была маленькой, они уже вели подобные беседы. Тогда ее нежный, хрупкий цветочек еще не обзавелся шипами, что так пугают теперь всяческих слабонервных. Правда, тогда ее дочери было достаточно заверений матери о том, что Аид это зло, абсолютное зло, и сама его темная природа противна и жизни, и свету. Теперь же она требовала каких-то логических доказательств.
— Пожалуй, это не так уж и страшно, — медленно начала Деметра, присматриваясь к стенам прохода в Подземный мир, ища едва заметную, но все же ощутимую границу. — В крайнем случае, он мог бы кого-то усыновить. Не могу не посочувствовать несчастному существу, которому достанется эта участь… но ладно. Если бы ты видела, как воевал этот мерзкий подземный паук, какие горы трупов оставлял после себя, ты бы не задавала вопросов, дитя. Он абсолютно не знает жалости, он не щадит никого. Когда-то он сжигал целые города. Там были женщины, дети, животные… а после Аида не оставалось вообще ничего. Пепелище на месте города, вырубленные сады, выжженные леса, испорченные солью поля… Сады-то что ему, варвару, сделали?.. Вот Зевс, он тоже тогда воевал, никогда так не поступал. И Посейдон.
Деметра остановилась у едва заметной черты. Это черный гранит пещеры-преддверий сменялся темно-коричневым. Пещера на этом не заканчивалась, просто то, что было дальше, уже принадлежало верхнему миру. И там, как ни странно, какие-то время было темнее — своды Подземного мира мягко светились, а обычная пещера такими свойствами не обладала.
Персефона тоже подошла к черте и с интересом провела по ней пальцем. Воспользовавшись тем, что дочь заинтересовалась редким природным явлением, Деметра прошла вперед и вытащила из-за приметного валуна припрятанный там букет душистых нежно-фиолетовых цветов.
Богиня держала его в опущенной руке и вообще старалась не дышать в его сторону — мало ли что. Средство, которое она собиралась применить, чтобы спасти Персефону из Подземного плена, было крайне сильнодействующим. Пускай Деметра повелевала цветами и травами, пускай они сами тянулись к ней, отдавая всю пользу и старательно оберегая от собственных опасных свойств, ей следовало быть настороже.
— А насчет того, что Аид не может любить, я лучше объясню на примере, — сказала она Персефоне. — Видишь этот букет? — Деметра протянула цветы Персефоне, и та взяла букет обеими руками. — Так вот, представь, что это невинная нежная нимфа.
— Вроде Минты? — фыркнула дочь, утыкаясь носом в цветы.