— Мне кажется, что мы тогда поступили правильно, — проговорил он.
— Совершенно правильно, — согласилась Мэри. — И в большей степени это зависело от тебя. Я всегда буду благодарна тебе.
— А я всегда буду немного жалеть, — заключил он. Она кивнула и коснулась руной его щеки. В ее взгляде было столько нежности, что у него перехватило дыхание, несмотря на то, что прошло уже двадцать лет и она не была такой красивой, как прежде.
В аэропорту Уорды велели ему засвидетельствовать их любовь Энн.
— Обязательно скажи, чтобы она звонила нам, — напутствовала его Мэри. — Мы всю зиму будем на востоке.
— Знаете, — сказал Браун, — это даже поразительно, с каким оптимизмом она относится к предстоящей гонке. Мне даже кажется, что она пошла бы вместо меня.
— Она всегда хорошо ходила под парусом, — заметила Мэри. На прощание она опять посмотрела на него такими же глазами, как утром, но на сей раз не стала дотрагиваться до его щеки.
Направляясь к самолету, Браун увидел Уордов в окне аэровокзала и быстро поднял вверх большие пальцы, показывая, что все будет отлично. Хотя Базз Уорд улыбался и махал ему, он не повторил того же жеста в ответ.
21
В один из дождливых дней, когда Стрикланд пытался заниматься своей центральноамериканской хроникой, из лаборатории доставили фрагменты отснятого у Браунов. Над крышами города висела сырая дымка, размывавшая очертания нижнего Манхэттена. Он сложил коробки возле своего рабочего места. В соседней комнате, где спала Памела, тихо работал радиоприемник, настроенный на волну Уи-би-эй-ай. Диктор сбивчиво зачитывал телеграфное сообщение из Шри-Ланки. В одной из частей острова вырезаны целые деревни. Трупы и случайно уцелевшие сожжены на кострах. «Таких оказалось больше сотни», — объявил диктор, едва ворочая непослушным языком.
Стрикланд невольно представил себе эту сцену в фильме. Он как-то провел две недели в Шри-Ланке — красивейшем уголке земли. Люди там отличались смышленостью, веселым нравом и добротой. Переданное сообщение относилось к разряду таких, от которых зритель просил пощады.
— Прекрасный денек кое для чего, — вслух произнес Стрикланд. Он чувствовал, что внутри него вот-вот вспыхнет мятеж.
На доске информации у него были пришпилены фотографии Энн Браун. Он прошелся вдоль них и внимательно пригляделся. Тут были снимки, сделанные им у Браунов или на верфи, были и переснятые из рекламных приложений двадцатилетней давности, когда она была фотомоделью. Фигура в те времена у нее была поразительная. Все, что должно было выступать, выступало, а то, чему следовало сужаться, сужалось настолько, насколько об этом могла мечтать любая модель. Сейчас бедра у нее стали чуть шире, а талию уже нельзя было назвать осиной, но в целом ей удалось сохранить прежнюю стать. Ноги у нее были необычайно длинные, а от колен и до талии, был убежден Стрикланд, она просто само совершенство.
Его созерцание прервал раздавшийся снизу звонок. Выглянув из окна, он увидел, что перед входом стоят Херси и его подружка Джин Мэри из школы кинематографистов. Он спустился и поднял их на лифте.
— Как раз вовремя, — заметил он.
— Я в восторге от вашей студии! — воскликнула Джин Мэри. — Мне не приходилось бывать здесь раньше. — Это была миниатюрная американка итальянского происхождения из Джерси. Стрикланд подозревал, что она прежде не появлялась здесь, презирая его творчество и страшась его самого.
Когда гости устроились перед монитором, он пошел будить Памелу.
— У нас компания.
— Кто такие?
— Херси и Джин Мэри. Сделай одолжение, не пытайся всучить им какую-нибудь травку. И не лапай их, пожалуйста.
Все уселись смотреть новые эпизоды. Херси и Джин Мэри принесли с собой вино и какой-то салат из корейского ресторанчика на углу.
— Я не понимаю, — недоумевал Херси. — Что это мы смотрим?
На мониторе дочь Браунов, Мэгги, расхаживала у стены своего двора в Коннектикуте. Вид у нее был хмурый, руки сложены на груди, глаза опущены. Ее губы шевелились. Она что-то говорила.
— Ей известно, что вы рядом? — спросила Памела.
— Ей кажется, что она в одиночестве, — пояснил Стрикланд. — Она обращается к себе.
— Скрытая камера, — проговорила Джин Мэри. — Бедный ребенок.
Потом они увидели самого Брауна, он шел вдоль цепи, ограждающей набережную.
— Когда же мы снимали это? — удивился Херси.
— Я снимал один.
— Я поняла замысел, — уверенно заявила Памела. — У них одинаковые походки.
— Памела, — заметил Стрикланд, — не все можно понять.
— У тебя всегда есть «нечто», которое можно понять.
— Даже я не всегда знаю, что оно представляет собой, это «нечто».
— Нет, ты знаешь, — настаивала она. — Ты знаешь все.
— Но разве можно было снимать без их ведома и разрешения? — с невинным видом спросила Джин Мэри. — Так нечестно.
— А вы что, Джин Мэри, адвокат? Я думал, вы учитесь в школе кинематографистов.
— Учусь, — не смутилась она.
— Тогда ответьте, почему это непозволительно мне? Пудовкин однажды живьем зажарил корову. Позволительно ли это было ему? Я хочу сказать, кто в этих случаях может быть судьей?
— Вот это да! — воскликнул Херси. — Целую корову?
— Это сибирский эквивалент омара. — Стрикланд оставался совершенно серьезен. — Телятина в собственном соку.
— Я не думаю, что это правильно, — проговорила Джин Мэри.
Теперь они видели на мониторе Брауна, погруженного в свои мысли и уставившегося отсутствующим взором на Нижнюю бухту.
— Он похож на Ирвинга Пичела, — подметил Херси, — в «Дочери Дракулы».
Все развеселились.
Следующим номером программы они увидели Брауна, идущего на ощупь, как можно было предположить, по винтовой лестнице в двухэтажной квартире. Он передвигался, выставив вперед руку. Огромная бордовая штора на окне не пропускала солнечный свет.
— Я называю это, — комментировал Стрикланд, — «Слепой Орион в поисках восходящего солнца».
— Он не знает, что вы снимаете его на пленку?
— Он думает, что он в темноте. Это квартира Мэтти Хайлана. Нам удалось попасть в нее, и я заменил там обычные лампочки на инфракрасные.
— Итак, — понял Херси, — он думает, что его не видно в темноте. На самом же деле он освещен, как «Мир Диснея».
— А что это на стенах? — поинтересовалась Памела. — Кровь?
— Как же так получилось, что вы не взяли меня на эту съемку? — потребовал Херси ответа у своего патрона. — Что я вам, какой-нибудь недоумок с улицы?
— Как вы ему объяснили происходящее? — спросила Джин Мэри. — Каким образом затащили туда?
— Я сказал, что хочу поэкспериментировать. Этого оказалось достаточно. Он образованный мужчина и ценит искусство.
— Это так неэтично, — заметила Джин Мэри.
Стрикланд все еще размышлял над своей предыдущей сентенцией. И продолжил ее:
— Этот парень из тех, кто понимает прекрасное. Он только не знает, что именно ему в нем нравится.
— Должно же быть в вас сочувствие, — настаивала Джин Мэри чуть не плача.
— Доброе сочувствие, да. Вообще со-чувствие — штука странная. Оно бывает разное.
Памела вдруг начала дрожать.
— Кто смотрел «Затерявшихся в пространстве»? — спросила она. — Они точно так же показывают там семью расистов. Любопытно показывают. И есть такая сцена. С роботом и голубым. Она происходит в пещере, где разносится эхо. Это так жутко. Кто-нибудь помнит?
На нее никто не обратил внимания.
— Неужели, — волновалась будущая кинематографистка Джин Мэри, — законы документалистики позволяют навязывать своему объекту односторонний контекст? Вводить его в заблуждение? Делать его слепым?
— Джин Мэри, — удивленно произнес Стрикланд, — а я-то думал, что вы просто хорошенькая и глупенькая свинка.
Херси успел выхватить из ее руки бутылку колы, прежде чем она смогла запустить ею в Стрикланда. Обезоруженная, она вместо этого укусила себя за большой палец.
— Когда я снимаю людей в кино, Джин Мэри, я подхожу к этому так: они для меня город — я для них часы. Понятно?
— Считаете себя часами? — Джин Мэри была уязвлена, — ничего, дядя, когда-нибудь кто-то отсчитает и ваше время.
22
Как-то ранним утром, пожертвовав своей привычной пробежкой, Браун отправился на остров Статен. Восход застал его среди солончаков Бронкса и небоскребов делового центра. На верфи он воспользовался своим электронным ключом и поднялся на борт «Ноны».
За день до этого пришло письмо от Базза Уорда. У Брауна не хватило смелости сразу прочесть его. Нераспечатанный конверт остался лежать в одном из ящиков стола. Ночью Браун несколько раз просыпался от того, что ему снилось, будто он один в море. Они с Энн собирались провести этот день за городом, и ей необходимо было оставить записку с извинениями. Ему казалось, что сейчас важнее вернуться на яхту.
На яхте у него оказалось не так уж много дел, но здесь он явственно ощутил груз ошибок, неудач и недоделок, обнаружившихся в пробном плавании.
Повсюду вокруг него размещались приборы и индикаторы дорогого навигационного оборудования. Даже после трехдневного плавания все это оставалось для него тайной за семью печатями. Оборудование установили на позапрошлой неделе двое бывших военно-морских инженеров-электронщиков. Как было хорошо известно Брауну, от электронщиков на флоте всегда мало проку. Они вечно витали в заоблачных высотах научной фантастики, приправленной маоизмом, неонацизмом и философией Аян Ранда. Те двое, что устанавливали на «Ноне» навигационное оборудование, тоже изъяснялись на птичьем языке компьютерщиков, да еще с уклоном в современную хиромантию.
Строго говоря, вокруг не было никого, кто мог бы дать ему дельный технический совет. Изредка присылал инженеров компании Гарри Торн, и Браун всячески старался задержать их подольше. Кроуфорд и Фанелли, пока были в море, вели себя разумно, но он не собирался раскрывать перед ними степень своего неведения.
К тому же Браун обнаружил, что премудрости кораблевождения вызывают у него скуку. Он привык относиться к технике как к товару, превращая ее суть в силлогизмы для еще менее сведущих, чем он сам.