Стоя возле лавки матери с поникшими головами, парни дивились тому, какая она красивая. Самая красивая из всех когда-либо виденных женщин.
– Осуждаете меня? – вздохнула Эдэринка.
– Нет, – замотал головой Чиргэл.
– Нет, – эхом откликнулся Чэбдик.
Братья понимающе переглянулись. Они знали, что родители безумно любят… любили друг друга на Орто. Если так можно сказать – безумно – о спокойных, сдержанных и разумных людях.
Близнецы были подобны друг другу внешне и внутренне и тоже думали одинаково, как мать и отец. Но именно это сходство сыграло с ними недавно недобрую шутку. Из-за тонготской красавицы Самоны, путающей братьев и потому в равной мере любезной с обоими, они стали ссориться. Изредка даже дрались.
– Разберетесь, – кивнула Эдэринка, угадав их мысли. – А когда будет невмочь, возьмите это, – она подала сыновьям треснувшую пополам игрушку и кожаные кошели-мешочки на тонких ремешках. Маленькую косульку Силис вырезал когда-то из сучка молодой березы. На обеих половинках сохранились следы молочных зубов Чиргэла и Чэбдика.
– Достанете и вспомните, что вы – птенцы одного яйца и дороже друг друга у вас никого нет.
– Да, – враз потупившись и заалев щеками, они одинаковым жестом подвесили на шеи лесной знак отцовского рода.
– А еще, – голос Эдэринки ослаб и задрожал, – берегите сестру.
Больше всего печалилась о младшей, отмеченной сильным и необычным джогуром. Девочка ни к какому мастерству не была особо расположена. Мать чувствовала: дар дочери в чем-то таком, чего ей не дано понять. Еще в младенчестве крохотное, на вид тщедушное дитя ухитрилось сломать несколько крепких, сработанных отцом люлек. Не было другого случая, чтобы под кем-то из детей Элен треснула хоть одна колыбель.
В раннем детстве дочка беспокоила Эдэринку снами, которые бурно и ярко переживала въяве. Айана, страшно сказать, ходила поверх кустов и травы! Скользила по лужам с сухими ногами, играючи забиралась на высоченные деревья. Она, кажется, летала… Эдэринка откровенно боялась ее джогура. Не видя в нем пользы, потратила немало усилий, чтобы веселая, открытая девочка научилась держать в тайне свои странные способности, супротивные приземленному человеческому естеству. Об этом всю следующую ночь шептались с дочкой.
Айана не переставала плакать.
– Тише, мой жаворонок, тише, – огорчалась Эдэринка. – Не заливай мой путь слезами, поскользнусь.
Девочка прорыдала:
– Скажи отцу – я любила его больше всех на свете!
– Скажу, – улыбнулась Эдэринка.
– И тебя, – спохватилась Айана. – И тебя, матушка… больше всех…
Не всплыло в разговоре имя Дьоллоха. Не решилась Эдэринка. Как любая мать, она хотела дочери суженого лучшего из лучших. А Айана с детских весен избрала калеку, да еще гордеца и безмездника. Полюбившая, говорят, идет и за тем, кто с посохом…
Молодой певец был единственным камнем преткновения в слаженных мыслях супругов. Эдэринка всегда считала, что муж напрасно к нему благоволит. Она знала, что смерть старого друга стала для Дьоллоха большим ударом. Видела его искреннее горе, но и теперь ничего не могла поделать со своей неприязнью.
Неведомо куда несла ее девочку бешеная, все на пути крушащая стремнина любви. Эта мысль саднила так, что хотелось сказать пареньку… Что сказать? А если выбор Айаны – судьба? Тогда и Хозяйки вряд ли справятся с поручением за упрямицей присмотреть.
Эдэринка поколебалась и, выкроив время, когда Айана ненадолго удалилась, все-таки кликнула Дьоллоха, отрешенно стоящего у двери.
– Если будешь с моей дочерью, не обижай ее, – молвила тихо.
– Не пришла еще ко мне любовь настоящая, – парень мучительно покраснел и не смог соврать: – Айана нравится мне, но не так, как ты, может быть, думаешь.
– Ну, докучать станет, так прогони ее… мягче.
– Л-ладно, – заикаясь, пообещал певец.
– Как можно мягче, – повторила она и, сомкнув утомленные веки, заплакала о судьбе своей младшей.
Восьмая ночь после смерти Силиса выдалась звездной и лунной. Эдэринка смотрела в окно. Старалась запомнить небо над Орто, ведь неизвестно, какое оно в другом мире и те ли звезды там светят.
По Кругу Воителя все так же скакала священная кобылица Иллэ. Длинный хвост дымно вился между созвездиями Арангаса и Колоды, в углу которой сияла восьмилучистая Северная Чаша.
– Прошу тебя, охрани детей Элен, – шепнула Эдэринка предводительнице небесных удаганок.
На заре звезды померкли, небо на горизонте посветлело. В отверстии под Коновязью Времен показалось солнце, осветило облачные ярусы. Где-то на одном из них восседал Дилга. Женщина возблагодарила его за весны ласковой жизни, пролетающей перед мысленным взором с остановками в памятных местах.
Бог-загадка одарил несказанной милостью: позволил в последний раз воочию увидеться с мужем. Кроткая, красивая косуля подошла к изголовью нар…
Утром Эдэринка попросила народ собраться. Люди с удивлением смотрели на ее светящееся радостью лицо. Она молодо улыбнулась, вдохновленная чем-то хорошим:
– С материнской душою мужа встретилась. Последнее пожелание велел передать. Он хотел бы видеть старейшиной Элен Хорсуна. Но, конечно, пусть общий сход решит.
– А вот и сход, – возгласил Кытанах, перекрывая глухое бормотанье Сандала и одобрительный гул народа. – Все согласны!
На девятый день Эдэринка умерла.
– Матушка наконец-то уснула, – вздохнула Айана. – Теперь отдохнет.
Тело жены старейшины обмыли, убрали в свадебный наряд. Теплая соболья доха не даст замерзнуть на пути к Силису, звонкие серебряные колокольца и подвески отпугнут по дороге злых духов.
Голова спящей Эдэринки легла на грудь мужа с левой стороны. Отныне безмолвие будет им колыбельной песнью. Колоду замуровали глиной, сверху покрыли погребальным берестяным полотном с вырезными знаками, оберегающими покой.
Могильщики торопились. Все инструменты, послужившие для погребения, сломали и оставили на могиле. Загородили тропу Ёлю к миру живых березовыми ветвями и поспешили к дому, не оглядываясь. А там во дворе уже горел можжевеловый костер и корежилась в нем первая колода Силиса, рассчитанная на него одного…
Бросили туда же похоронные лавки и сани, очистились огнем от щепы сокрушенного молнией дерева. Окурили священным дымком быка с санями, юрту снаружи и внутри. Теперь и за поминальный стол сесть можно.
«Замечательно справедливым старейшиной, великим мастером с джогуром в руках» величали Силиса, а Эдэринку – просто «любящей мужа», не называя земных имен ушедших туда, где яйцо не гниет и вода не тухнет.
– Почему такого дряхлого, как я, не взяла вместо него смерть? – горевал Кытанах.
Старик все не мог остановиться. Вначале говорил о старейшине, потом о Мохсоголе и тех, чьи славные имена уже мало кто помнил. Углублялся в то прекрасное время, когда яростно-веселая молодость кипела в крови и стройные ноги, бросаясь вдогон за зайцами, позволяли играючи ловить их за уши… И текли, текли из сухих глаз невидимые слезы.
Время трех варок мяса без умолку болтал старик – и вдруг, вспомнив что-то важное, встрепенулся. Белозубая улыбка озарила лицо, испещренное незагорелыми полосами морщин:
– Добрая была у меня старуха. Очень любила меня. А я-то ее как любил!
Помедлив, пропищал охрипшим, взволнованным голоском:
– Хвала любви, что сильнее Ёлю! Старейшина, всем известно, сам лишнего не говорил и не жаловал речивости других. Поэтому я, сказав коротко о главном, завершаю речь.
Люди разошлись под утро. Теперь до новолуния, пока не притупится острая скорбь, имен мертвых никто не произнесет. В юртах детей старейшины, а также тех, кто обслуживал покойников, женщины не притронутся к шитью, и мужчины близко не подойдут к охотничьим снастям. Никто из них не коснется священного кумысного кубка, не растопит очаг. Поддерживать огонь в камельках будут невинные девочки, стараясь не ступать понапрасну в северных половинах домов.
Воздушные души достойной четы, встретившись на Орто в последний раз, рука об руку полетели по любимым местам бывшей жизни. Дольше всего они витали над поляной возле речки Бегуньи.
Кроны черемуховых деревьев были окутаны пышным снегом, будто весенними цветами, как в ту первую ночь много весен назад, когда луна до розовой кромки над скалами стерегла любовь юных Силиса и Эдэринки. С небес били потоки яркого света. Сугробы колыхались на солнце белым огнем. Свободные души, усыпанные белыми лепестками черемухи, слитые в одно светлое облако, плыли туда, где у них не будет прощаний.
Двое ушли к своему исходному, глубинному смыслу. Вернулись к началу себя и созданию всего сущего в новых временах. Или в иных мирах, неизвестных людям Срединной. Ведь на самом деле смерть – это всего лишь часть вечного Круга множества разных миров.
Перекрестье земных путейСказание седьмое
Домм первого вечераЙор
Утром Тимир, глядя в окно, сказал сыну:
– Нужно отвезти заказы в южные селенья.
Десяток котлов, кучка батасов и копий, еще кое-что по мелочи – все это могло подождать.
Атын удивился:
– Почему обязательно сегодня? На поездку больше седмицы уйдет, а в кузне уйма работы…
– Я скоро обещался доставить, – буркнул Тимир. Лицо его было непроницаемо.
– Ты же, не я, – дерзко кинул сын, но брови отца нахмурились, и взгляд посмурнел, как бывало прежде. Парень больше не стал спорить, вышел из-за стола, пожав плечами. Пошел собираться.
– В санях повезешь, – повысил голос кузнец.
– На быке?! – воскликнул Атын. – Так я только к новой луне обернусь!
– Много накопилось изделий – полный угол в кузне, и подарки их аймачным хочу послать. Там же в углу лежат… Нечего коней гонять, на быке сподручнее. Неморозно еще, незачем торопиться. Новости узнаешь, нашими поделишься.
Расстроенный, Атын отправился запрягать вола и укладывать в сани вещи.
– Неплохо бы спросить у соседей, не донимает ли их скот такой же злой дух, как у нас, – молвил Тимир и снова, занятый думами, вперился в окно.