– Но ведь родила его… нас… меня Урана, – возразил он путано.
– Никто не отрицает, – согласилась Илинэ. – Тебя родила Урана. Но выкормила и воспитала Лахса. Ты… то есть мой брат, любит ее не меньше.
– Да, конечно, – забубнил он, опуская глаза. – Да, я обязан Лахсе и Манихаю. Я привязан к ним по-своему. А также к Дьоллоху… И к тебе… в какой-то мере.
– Если ты – Атын, пропусти меня.
– Давай по-хорошему, – устало сказал он. – Я дам тебе вещь, с помощью которой люди Элен узнают о чьей-то страшной тайне. А ты взамен отдашь мне Сата.
С этими словами он снял ремень заплечного мешка и развязал его. Вынув берестяной сверток, развернул и сунул в руки Илинэ что-то холодное, увесистое, размером с полторы ладони:
– Не порежься. И не упусти, не то упадет и разобьется.
Предупреждение не было лишним. Девушка впрямь чуть не выронила из рук темную глиняную куклу, насквозь пронзенную батасом, по виду военным. Черень торчал из смятой груди идола и выходил из спины. А лицо!.. Илинэ громко вскричала и едва сама не рухнула в снег.
– Кого-то напоминает? – ухмыльнулся Атын. – Ну что – меняемся?
Ловя воздух непослушными губами, она проговорила:
– Подожди…
Лик идола не напоминал. Он был лицом старейшины Силиса: широкие глаза со смазанными веками, крупный, немного приплюснутый нос, полные губы, нижняя слегка оттянута книзу и с ямочкой посередке. Только худощавое туловище поделки, «одетое» в кольчугу воина, не подходило к дородному лицу. Тот, кто вылепил фигурку, владел изрядным умением. Илинэ почувствовала себя так, словно ее столкнули в трясину или, того хуже, она сама залезла в болото и сидит по уши в плотоядной жиже.
– Почему?! – губы девушки затряслись.
– Что – почему? – не понял Атын.
– Почему ты это сделал? – прошептала она. Щекам стало горячо от слез. – За что навлек на него смерть?
– Дура! – крикнул он сердито. – Я нашел это возле березовой рощи у Диринга!
– Нет, – бормотала она, быстро отступая по тропе с идолом в руках, – нет, Атын, ты слепил его сам, мне ли не знать, что в долине один ты… Один ты способен на такое!
Он метнулся к ней, рванул за ворот дохи. Илинэ отбросила идола в сугроб и увидела над собой перекошенное от злости лицо. Свистящее дыхание толчками вырывалось из оскаленного рта Атына. Оно отдавало чем-то тошнотворно приторным, похожим на запах свежей крови. Девушка попыталась выдраться, но левая рука брата держала ворот крепко, а пальцы правой залезли под него, под вырез платья… Какие же они были холодные и грубые!
– Пусти, – просипела она, царапая его руки, – пусти, задушишь!
– Отдай камень и проваливай!
Атыну удалось зацепить шнур кошеля, в котором когда-то хранился Сата, а теперь лежал окатыш, пять весен служивший глазом крылатой кобылицы. Проскользнув через голову, ремешок стряхнул шапку с Илинэ. Она успела укусить черное от грязи запястье. Поздно – кошель оказался у брата.
Он вздел судорожно стиснутый кулак – костяшки пальцев белели сквозь черноту, – обрушить с маху, садануть в лицо… Но пальцы разжались на лету, рука упала, обессилев. Атын подул на укушенное запястье. Прошипел:
– Глупая девка, – ярость медленно угасала в глазах.
– Ты болен, – Илинэ закашлялась, потерла шею. – С тобой что-то случилось.
Время пробежалось вспять, они будто снова стали детьми и разодрались из-за игрушки. Атын, как всегда, победил…
– Ничего со мной не случилось, – пробурчал он, глядя в сторону. Набросил ремешок кошеля себе на шею и спокойно произнес: – Наконец-то уйду из долины, надоело мне здесь.
– Почему?
Брат сплюнул в снег.
– Започемукала… – и вдруг насторожился, поднес палец к губам: – Тс-с! Кто-то едет сюда.
Илинэ повернулась к просвету тропы. Издалека слышался стук копыт. Брата позади уже не было.
Что же все-таки с ним произошло? Загадочные слова, драка, старая одежда, грязь на коже… Таким она не видела Атына с тех пор, как в последний раз запускали лодочки-щепки в весенних лужах. Вчера помогала женщинам готовить еду для поминального дня, потом успокаивала рыдающую Айану, не знала даже, приходил ли брат…
– Ох! – Илинэ зажала рот ладонью, только тут вспомнив об идоле, подзабытом в борьбе за кошель.
Брат приманил к старейшине смерть! А за убийство… Ведь было же убийство? За это преступление эленцы непременно прикончат Атына.
– Матушка-а, – тихо воззвала Илинэ, – матушка, что делать?!
Подняла шапку, ступила в сугроб за страшной куклой, и вовремя: на полном скаку мимо промчался багалык. Снег, взметенный из-под ног коня, обмахнул лицо морозной пылью.
«Наверное, заметил, как Атын скрылся, показалось подозрительным, и решил догнать», – подумала Илинэ. Подождала – пусть всадник отъедет за холм подальше. Только протянула руку за идолом, как гнедой жеребец показался с другой стороны. Девушка поспешно заправила под шапку растрепанные волосы, откинула на спину взлохмаченную косу и приготовилась к встрече.
Хорсун возвращался из аймака Силиса. Он действительно хотел настичь сиганувшего за горушку человека. Но ни за ней, ни впереди никого не оказалось. Багалык впустую вглядывался в кусты и сугробы. Тропу нынче из-за поминок натоптали десятки ног, вычислить нужные следы не представлялось возможным. Неизвестный исчез, точно испарился… И опять эта девчонка! Объехав холм кругом, Хорсун спрыгнул с коня рядом с нею.
– С кем ты только что разговаривала?
Она промолчала, опустив голову, как в прошлый раз.
– Кто этот человек, отвечай! – повысил голос багалык.
– Я… ни с кем не говорила.
Илинэ бессовестно, нагло лгала. Хорсун почувствовал, как сердце его наливается свинцом. В руку была греза, которая привиделась в день смерти друга! Девушка или молодая женщина, подавшая во сне полный крови чорон, – она, Илинэ! Вот от кого пыталась предостеречь Нарьяна… Довольно же, пора выяснить все! Все – об удравшем человеке и о давнишних проделках дрянной девчонки.
– Да-а? – протянул багалык. – Значит, ни с кем?
– Ни с кем, – повторила она, не поднимая глаз.
Хорсун вздохнул:
– Что ж, выходит, почудилось мне…
Девушка нагнула голову еще ниже, затеребила завязку дохи, и на край распахнутого отворота закапали слезы.
– Так кто это был?
Не добившись ответа, багалык распрямился и вдруг узрел в снегу что-то, похожее на нож. Рукоять военного батаса торчала в сугробе за спиной девчонки. Отстранив ее нетерпеливой рукой, шагнул к утонувшей в снегу вещи. Поднял… и глаза залило черным потоком, а свободная рука невольно схватилась за черень собственного ножа на левом бедре. Не закричал Хорсун лишь потому, что девушка его опередила.
– Это мое, – сказала, не оборачиваясь.
Необходимо было справиться у Тимира о батасе. Ведя Илинэ к кузнечному околотку, Хорсун вспомнил предсмертные слова отшельника: «Не сомневайся, багалык, ты не спасешься. Нож великого шамана Сордонга найдет твое надменное сердце!»
Тот ли это батас? Почему он поразил Силиса вместо Хорсуна? Рассмотрев куклу как следует, Хорсун понял, что кто-то смазал лицо, отчего оно нечаянно стало похожим на лицо старейшины. Видимо, вначале идол задумывался другим. Не зря же и наряд на нем воинский.
Багалык втолкнул злоумышленницу в коровник и подпер дверь палкой. Подозвал крутившегося поблизости мальчугана:
– Эй, удалец, собери-ка приятелей! Седлайте коней, зовите сюда аймачных старшин, а кто-нибудь из старших парнишек пусть за главным жрецом сгоняет.
Смышленый малец кивнул, и только пятки торбазов сверкнули.
В кузню багалык заходить не стал, просто заглянул в дверь. Коротко поприветствовал ковалей, кинул Тимиру:
– Дело есть.
Увидев в руках гостя идола, кузнец остолбенел, но батас, кажется, потряс его еще больше. Забыл даже о заносчивом тоне, с каким в последнее время привык обращаться к Хорсуну.
– Да, моего литья нож, – поспешил подтвердить.
– Это я знаю. Помнишь ли, кому мастерил, кто владелец?
– Не помню. В том году много ножей заказывали.
Кузнец понял, что сказал лишнее, и осекся. Хорсун не замедлил полюбопытствовать:
– В каком году?
– Давно, – смутился Тимир. – Чехлы к ним наши бабы шили, у них спроси…
Не верилось Хорсуну в неожиданно ослабшую кузнецову память, но, растревоженный нехорошим предчувствием, не стал допытываться. Рассказал о сбежавшем незнакомце и предупредил:
– Никому ни слова.
Лишь тут хозяин кузни дернулся, бровь изогнул, и глаза дико сверкнули:
– Не надо мне указывать!
Домой не пригласил. Багалыка удивило негостеприимство, не присущее Тимиру. Тот снял шапку, вытер ею капли пота со лба.
– Сынка к южным соседям отправил, будто чуял недоброе, – поделился вдруг глухо. – Атын с детства склонен к Илинэ, в одной ведь семье росли, а теперь еще и влюбился. Ну, ничего, сговорим невесту издалека, выбьется дурь, – и онемел надолго, сморщив лоб в раздумье.
Хорсун прервал затянувшееся молчание:
– Олджуна здорова?
Кузнец смерил гостя неприязненным взором:
– А коль и не здоровится ей, тебе что с того?
– Воспитанница все же, вот и спрашиваю, – пожал плечом Хорсун. – Ладно, пойду я, на следы хорошенько гляну.
Усмехнулся, когда Тимир с видимым облегчением качнул головой.
В сугробах обнаружилась неглубокая впадина, прикрытая со стороны тропы снежным козырьком. Видать, незнакомец, которого упорно не желала называть Илинэ, нырнул туда с разбега и, полеживая в укроме, без помех прослушал разговор Хорсуна с нею. Подчищенный веткой след вел в подлесок за холмом. Человек разровнял снег небрежно, но легче искателю не стало – след терялся на перекрестной, крепко нахоженной тропе.
Багалык бранил себя на чем свет стоит. Вернувшись в околоток, бросил гневный взгляд на припертую палкой дверь коровника. Не мог осмыслить причины злодейства, не понимал, кто способен быть сообщником девчонки. Страшная неизвестность не вмещалась в обыденный уклад долины и растерянные мысли багалыка. Со смертью старейшины он окончательно уверилс