В кипучих водяных кругах едва удавалось высунуть голову и набрать воздуха. Чуткие руки Айаны, скользя по липкой кольчатой шкуре, нащупали щитки жабр и погрузились в пещеристые скважины. Острые края жаберных крышек резали пальцы, в щелях всполошенно двигались веера с мохнатыми ресничками. Щука пыталась закрыть вход к хрящевому углублению с жижею мозга. Там прятался лживый Сюр… А вот и он, сгусток бесовского зла! Скользкая, крупная икринка, как чье-то лютое око. Не упустить бы. Айана вцепилась в злой «глаз» пальцами и ногтями, сдавила изо всех сил.
Щука яростно задергала костистым носом, выгнулась упруго и сообразила – не сбросить гибельный груз. Заметалась, ударяясь о водные стенки… Поздно – лопнул дьявольский Сюр! Капли едкой, обжигающей слизи обрызгали пальцы Айаны. Кажется, все… Выпростав из щелей клейкие руки, оттолкнулась ногами от щучьего хребта и воспарила. Уф-ф, воздух! Омут мощно содрогнулся и остановился. Волшебная зверь-рыба вошла мордою в стенку, как нож в масло, вильнула ржавым хвостом…
Черная туча недвижным куполом зависла над горящим домом. Тут бы и ринуть ее вниз ливнем, но Айана пресекла щучью хитрость: взбаламученные потоки скверны могли натворить худших бед, чем простая пурга. Взмолилась всем сердцем:
«Дилга, сожми время!»
Недосуг славословить бога-судьбу – не захочет, так и на пышную речь не откликнется.
Должно быть, ему понравилась дерзость девчонки. Кто поймет загадочные прихоти повелителя рока? Внял просьбе, вынул из Коновязи Времен горсть радостно трепещущих младенцев-мгновений. С их помощью Айана очистила воду от мерзости, подхваченной Сордонгом в какой-то больной земле. Освободившись от вражьей тяготы, вода сделалась легкой, прозрачной. Туча от благодарности разбухла и родила дождливые облака…
Вот тогда и пал ливень, а Айана проснулась.
Глядя в смеющиеся лица, девочка вздохнула. Кто поверит, что она боролась со зверем-щукой и процеживала тучу от скверны? Ох, и чудной же сон от страха приснился! Правда, видение освежалось всякий раз, когда начинали саднить пальцы, порезанные краями щучьих жабр… То есть острыми кромками трубы камелька.
Отосут смазал болючие царапины подснежниковым снадобьем:
– К завтрему заживет.
Берё, смышленая псина, жалобно тявкнул и ткнулся Отосуту в колени. Подставил раненый лоб: меня-то полечишь? Вот и пригодились снадобья и травы из душистых мешочков, которые жрец повсюду таскал с собой в сумке.
Зашел с улицы Нивани в грязных торбазах и с грязными же руками.
– Вот, – раскрыл ладонь с клочком заячьего меха и пояснил: – У зарода нашел. Человек зацепился шапкой за сучок на изгороди, когда сено к юрте носил, и порвал немножко. Теперь ясно, какого роста один из поджигателей. А у завалинки в пепле сохранился след подошвы. По нему нетрудно вызнать рост второго.
Эмчита пощупала заячью шерсть, и лицо ее стало задумчивым:
– Один приземист, а другой худой и высокий…
– Да, – кивнул Нивани.
Лахса ахнула:
– Кинтей и Топпот! – Растерянно оглянулась на дочь: – Отомстили за сватовство.
Манихай засуетился, суматошно размахивая руками:
– Что ж мы стоим! Надо скорее в заставу бежать, сообщить багалыку! Пусть ботуров снарядит к мерзавцам, тепленькими их взять!
Знахарка покачала головой:
– Заранее готовились к побегу. Нет толку искать по размякшей земле.
За ужином, пылко порицая преступных «женихов» Илинэ, Манихай громогласно обзывал их дармоедами, разгильдяями и никчемными лежебоками. Так разошелся в праведном гневе, что еле расслышали веселый лай собаки на улице. Дьоллох с Атыном вернулись!
Парни кое-как доползли по грязи, волоча быка на поводу, и встали у изгороди, потрясенные видом опаленной юрты. Слава богам, навстречу выбежали люди – хозяева и гости.
Матушка кинулась обнимать, Атын мягко отвел ее руки:
– Грязные мы.
Наотрез отказался остаться и отдохнуть. Не хотелось показываться чумазым на глаза Илинэ. Но ее среди встречающих не было.
Присел на сани спиною к окнам – отдышаться, новости послушать. Даже во двор не зашел. Дьоллох уселся рядом, как бы ни борола охота поскорее переодеться в сухое, поесть горячее. Лахса всхлипнула:
– Цветы твои сгорели, сынок…
Атын не понял, о каких цветах она говорит.
– Об узорах ли плакать, – досадливо крякнул Манихай.
Огонь, оказалось, не сильно повредил юрту, но обмазка стен почернела, и рисунчатая охристая полоса исчезла под копотью.
– Другие наведу, лучше прежних, – рассеянно пообещал Атын.
Перебивая друг друга, супруги принялись выкладывать новости: о следе под окном и кусочке заячьего меха от шапки, о предположении, что дом подожгли Кинтей и Топпот.
– Они это, они, и думать нечего! – кипятился Манихай. – Подлецы, негодяи!
– Нивани их рост-вес вычислил, и Эмчита подтвердила зрящими пальцами, – тараторила Лахса, – а я сразу смекнула: Кинтей за сватовство отомстил!
Осеклась, да поздно, и, чего уж теперь-то скрывать, помянула об отказе сватам.
Дьоллох вопросительно поглядывал на гостей – что интересного скажут? Гости скромно помалкивали. Манихай доложил, спеша опередить жену:
– Айану смерч на крышу унес!
– После ливня оттуда сняли, – кивнула Лахса.
Айана покраснела, спряталась за спину Отосута. Дьоллох бровью в ее сторону не повел и сообщил:
– А на Атына лесной старик напал!
Лахса ахнула, схватилась за сердце. Атын ткнул брата локтем в бок, поспешил ее успокоить:
– Не съел он меня, видишь – живой.
Парню пришлось повторить то, что Дьоллох уже слышал. О том, как медведь почти что набросился, да, к счастью, упавшее дерево помешало…
– Ох, сынок! Бедный мой сынок! – качалась матушка.
– Люди Илинэ чуть не пришибли из-за незнакомца, – пожаловался Манихай. – А это Олджуна…
Он не договорил. Лахса оборвала причитания и наступила мужу на ногу. На лице Атына выступила смертельная бледность, все даже сквозь грязь заметили.
– Из-за какого незнакомца?
Манихай выпучил глаза, завертел руками, силясь что-то сказать. Лахса накинулась на него:
– Ты тут стоишь, болтаешь без конца, а сынок весь в грязном, мокром! Простудится. Езжай скорее, Атын, небось, Урана заждалась.
Развернула онемевшего мужа и погнала тычками во двор…
Гости тоже собрались. Шаман с травником возились-тащили уморенного быка, Атын с Эмчитой молча брели за санями.
– Дай-ка руку, – попросила знахарка. – Тяжко идти, скольжу.
Прощаясь перед домом, задержала ладонь Атына в своей. К чему-то прислушалась и сказала тихо, туманно:
– Человек лепит себя как некое изображение, и не всегда образ оказывается верным. Трудно дается человеку открытие, что был создан всего лишь образ, а не он сам.
А в пасмурном доме, где как будто витал призрак смерти, Урана рассказала все. Об идоле, Олджуне, Йор… О незнакомце, встретившемся Илинэ, имя которого девушка так и не открыла Малому сходу.
Позднее солнце пробудилось и, дивясь, озарило перевернутый с ног на голову лес. Там, где по праву осуохая времен меньше полдня назад искрился снег, весело бурлила, звенела и щебетала самая настоящая весна.
Соннук боялся выкрикнуть имя Олджуны. Осматривался кругом, заглядывал под кусты. Должно быть, напуганная лесным стариком, женщина добрела до шалаша. Здесь уже близко.
Но шалаша не было. Соннук забыл о ноющей руке, углядев разбросанную поверх кустов одежду. Рукав дохи лохматой косицей крутился в течении ручья… А на груде веток, безвольно раскинув руки, точно подстреленный на лету стерх, простерлось обнаженное женское тело.
…Она умерла. Соннук зажмурился и потряс головой. Не мог, не хотел поверить: она умерла. Не он, а отчаяние исторгло тягучий стон: умерла!
Талые льдинки крупной чешуей взблескивали в потревоженной луже. Или это отражения облаков? Соннук с пристальным вниманием всмотрелся в водную рябь, и колени подломились. Лужа обрызгала лицо, холодом пробрала горящую руку.
Йор победил. Нет той, к которой шел Соннук, ради которой он еще оставался в долине. Жить больше не хотелось. Незачем было жить. Не для кого. Богатство и сила, а главное – Сюр, обещанные в снах правителем зимней страны, потеряли смысл. Зачем Соннуку роскошь и власть, если он не может сложить все это к ногам Олджуны?
Йор убил двоих.
То, что с давних пор угнетало душу, и то, что смертельно ранило теперь, вырвалось из Соннука в раздирающем вопле. Обмяк в луже, опустив в ладони лицо. Ничего не видел, не слышал вокруг, поэтому не сразу уловил движение на ветках, не успел ни обрадоваться, ни испугаться.
– Чего кричишь? – безмятежно спросила женщина и села, притиснув колени к груди.
Она проснулась не столько от его крика, сколько от холода. Озябшее тело покрылось гусиной кожей, в подмышках больно потягивало, и сосцы встали дыбом. Но сердцу было тепло. Сердце пело и ликовало: он не ушел, он ее не бросил!
На искаженном горем лице Соннука отразилось недоумение. Казалось, забыл что-то важное и никак не может вспомнить. Он снова не мог поверить: живая! Взаправду, въяве – живая! Дрожащие губы раздвинулись в улыбке… и сердито поджались. Опустив глаза, парень мотнул головой:
– Зачем разделась?
– Было тепло, – смутилась Олджуна.
О, эти мужчины! Как же стремительно они переходят от скорби к гневу!
Он желчно полюбопытствовал:
– Жарко стало в пургу?
– Разве была пурга?
Соннук прикусил губу: она ничего не помнит.
– Костер на холме разведем, согреешься…
Снял с себя рубаху, кинул на лапник. Прикрикнул:
– Двигайся же, одевайся!
Женщина повиновалась. Рубаха объяла влажным теплом, подол опустился ниже колен.
– Что у тебя с рукой?
– Лесной старик не докушал, – Соннук поторопился вытянуть из-под ветвей волглые шкуры. – Разве ты его не встречала?
– Нет…
– И я не ударил тебя локтем? Нечаянно?
– Когда? – глянула жалобно.
Пурга, лесной старик… Соннук шутит? Хотя рука его впрямь в кровоподтеках до локтя, в двух местах верхний слой кожи содран.