Он по-прежнему смотрел на нее настороженно, однако встал на колени и переплел пальцы.
Господи, молилась Мэрион. Пожалуйста, смилуйся над ним. Пожалуйста, покажи ему, что Ты здесь.
Больше ей сказать было нечего, а вот Рассу явно было. Лишь минут через пять он поднялся с пола и включил кондиционер.
– Я понимаю, это твое личное дело, – произнесла Мэрион, – но… ты нашел Его?
– Не знаю.
– Чтобы справиться со всем этим, нам нельзя терять связи с Богом.
– Я же не ты. Ты всегда была такая… у тебя всегда было просто с Богом. Для меня все не так просто.
Он произнес это так, словно она потаскуха, которая вступает в связь с Богом так же легко, как испытывает оргазм. Мэрион тоже встала, переместилась поближе к Рассу, под струю прохладного воздуха из кондиционера. Давно уж она не оставалась наедине с ним в гостиничном номере, едва ли не так же давно, как с Брэдли. Случалось ли ей вообще оказываться в номере с мужчиной и не заниматься сексом? Кажется, нет.
– Обычно в трудную минуту мне легче Его найти, – признался Расс. – Но сейчас, видимо, слишком трудно…
Плечи его затряслись, он закрыл лицо. Она попыталась утешить его, но он вздрогнул.
– Расс… Милый… Послушай меня. Я ведь тоже его проглядела. Я видела, что Перри не в себе, и проглядела его. Ты не виноват.
– Ты сама не знаешь, о чем говоришь.
– Думаю, что знаю.
– Ты понятия не имеешь, что я сделал! Понятия не имеешь! – Он лихорадочно огляделся. – Пойду принесу вещи.
Мэрион взяла сумку, зашла в ванную, развернула стаканчик. Худоба женщины в зеркале не переставала ее изумлять. Теперь Расс вынужден будет остаться с этой женщиной на неопределенный срок: интересно, захочет ли он ее еще когда-нибудь, подумала Мэрион. Она, безусловно, заслужила Божью кару, но не отказывать же себе в удовольствиях. Она хорошела для Брэдли, но вернулась к Рассу возбужденной и неудовлетворенной: что если в этом замысел Божий? Мэрион подкрасила губы.
Расс сидел на краю кровати, закрыв лицо ладонями, будто подражал состоянию Перри. Она села рядом, коснулась его. Он снова вздрогнул, и в душу Мэрион закралось подозрение.
– Так что ты такое сделал? – спросила она.
Он раскачивался, ничего не ответив.
– Ты сказал, я понятия не имею. Так расскажи, может, тебе полегчает.
– Это я во всем виноват.
– Это ты так считаешь.
– Я… эх. Что сказать. Бог объяснил мне, что делать, а я не послушал. А потом Эмброуз…
– Эмброуз?
– Он ждал меня. Кевин сообщил, что Перри пропал, шериф уже объявил его в розыск, так что Кевин сразу поехал в Фармингтон, а Ванде с Эмброузом пришлось дожидаться меня в Китсилли. Они ждали час. Целый час. – Он вздрогнул. – Кажется, я тебе не говорил… не говорил тебе, что с нами в Китсилли поехала наставницей… В общем, Ларри Котрелл оказался в Мэни-Фармс, а его мать на плоскогорье, и у нас возникли неприятности. То есть у нашей группы. Один навахо вломился в школу, и мне пришлось… нам пришлось… в общем, мне и… э-э…
– Мать Ларри?
– Да.
– Фрэнсис Котрелл была с тобой в Китсилли?
– Да.
Теперь-то она осознала всю полноту Божьей кары. После того как они с Рассом поссорились в Рождество, он не раз пытался к ней приставать, но она ему отказывала. По его приставаниям и привычно-унылому расположению духа она заключила, что Котрелл дала ему от ворот поворот, и Мэрион даже посмеивалась над ним. Теперь она вдруг поняла, почему он вернулся в “Перекрестки”. Когда-то он и ее соблазнил разговорами о навахо, и она клюнула: получается, он повторил это с Котрелл, и та тоже клюнула. Ох и дура эта Котрелл. И она, Мэрион, тоже дура. Некого винить, кроме себя самой.
– И теперь ты здесь, со мной, – сказала она. – Тебе, наверное, очень неловко. Что нам приходится вместе во всем разбираться. Что мы еще женаты.
Он будто ее не слышал.
– Оставь меня здесь одну, – продолжала Мэрион. – Я сама обо всем позабочусь. А ты уезжай и будь счастлив, если сумеешь. Ты ни в чем не виноват, не тебе и разбираться.
Он ладонями бил себя по лбу. Расс горевал глубоко, как ребенок, она просто не могла его ненавидеть. Он – ее большой ребенок, которого Господь поручил ее заботам, а она его оттолкнула. Мэрион схватила его за руку, но второй он по-прежнему стучал себя по лбу.
– Милый, хватит. Мне все равно, что ты сделал.
– Я совершил прелюбодеяние.
– Я поняла. Пожалуйста, хватит себя бить.
– Я предавался греху, когда наш сын пытался себя убить!
– Боже… Мне очень жаль.
– Жаль? Ты в своем уме?
Она чувствовала под ногами твердую почву. Кара Господня вселяла в нее покой.
– Тебе сейчас тяжело. Но если то и другое случилось одновременно, это просто ужасное совпадение. И ты тут ни при чем.
– Тяжело? – Он, пошатнувшись, поднялся с кровати. – Тяжелее тяжелого. Такой грех не искупить. Что проку молиться. Я обманщик.
– Расс, Расс. Я же сама тебе разрешила. Разве не помнишь?
– Не смотри на меня! Я этого не вынесу!
Мэрион подумала, он имеет в виду, что ему все еще небезразлично ее мнение о нем, что он все еще по-своему ее любит. Чтобы его не мучить, она взяла сумочку и вышла.
Солнце стояло низко, тени бороздили далекие горы. На краю парковки в высохшей луже купался в пыли воробей. Пахло, как во Флагстаффе, стремительно холодало, как в те годы, когда Мэрион в этот час возвращалась домой из церкви Рождества Христова и считала шаги. Она курила, наблюдала за воробьем. Он барахтался на брюшке, устремляя клюв к небу, крыльями вздымал пыль, чистился в грязи. Мэрион поняла, что делать.
Она затушила сигарету, вернулась в номер. Расс, ссутулясь, сидел на краю кровати.
– Ты ее любишь? Скажи мне правду, я переживу.
– Правду? – с горечью повторил он. – Что такое правда? Что значит любовь, когда ты весь изолгался? Как тут рассудить?
– Примем это за положительный ответ, но с оговорками. А она? Она тебя любит?
– Я ошибся.
– Все ошибаются. Я всего лишь стараюсь мыслить практически. Если ты ее любишь и она тебя тоже любит, я не буду мешать. И с Перри сама разберусь.
– Я видеть ее больше не хочу.
– А я говорю, что отпускаю тебя. Это твой шанс уйти, и я тебя предупреждаю: если ты хочешь уйти, то уходи сейчас.
– Даже если бы она любила меня, в чем я сомневаюсь, это все гадко.
– В тебе говорит чувство вины. Как только ты увидишь ее, вспомнишь, что любишь.
– Нет. Это чувство отравлено. Три часа просидеть с Эмброузом в машине…
– А Рик тут при чем?
Расс содрогнулся, хоть и был в дубленке. Мэрион купила ее во Флагстаффе.
– Знаешь, как я с тобой поступил? – спросил он. – Три года назад? Мэрион, ты знаешь, что я натворил? Я сказал семнадцатилетней девчонке, что ты меня больше не привлекаешь как женщина.
Ее пробрал холод, и она подошла к чемодану, чтобы взять свитер. Сверху лежало летнее платье. Мэрион не сумела себя заставить притронуться к нему.
– И знаешь что еще? Я ведь тебе не говорил, за что меня на самом деле выгнали из группы. За то, что я пускал слюни при виде этой девицы. Я сам не осознавал, что веду себя так, но она-то заметила. И Рик… Рик тоже это заметил. Он знает, кто я такой, и… Боже… Боже.
Низкий голос – ее голос – произнес:
– Ты ее трогал?
– Салли? Нет! Разумеется, нет. Никогда. Я упивался самолюбием.
У Мэрион тоже было самолюбие. Ей уже не хотелось отвечать ему откровенностью на откровенность.
– Это ведь даже неправда, – продолжал Расс. – Когда я увидел, как ты вышла из самолета… я сказал этой девице неправду. Ты очень-очень меня привлекаешь.
– Ничего, подожди, вот растолстею…
– Я не рассчитываю, что ты меня простишь. Я не заслуживаю прощения. Я лишь хочу, чтобы ты знала…
– Что ты меня унизил?
– Что ты нужна мне. Что без тебя мне крышка.
– Мило. Может, трахнешь меня, пока не передумал. Это вполне в твоем духе.
Это его заткнуло.
– Давай, пользуйся, пока можно. А то я бросила голодать. – Она встала так, чтобы он ее видел, провела руками по бокам. – Этим бедрам осталось недолго.
– Я понимаю, ты обижена. Ты злишься на меня.
– А секс тут при чем?
– Ну то есть, конечно, если ты сумеешь меня простить… если мы сможем все вернуть… я бы очень хотел… все вернуть. Но сейчас…
– Сейчас, – перебила она, – мы одни в номере.
– А наш сын в больнице в трех кварталах отсюда.
– Не я же тебе рассказывала о том, как трахалась с другими. Или не трахалась, но очень хотела.
Он зажал уши ладонями. Грудь ее волновалась, но не только от злости. Уязвив Расса грязнейшим из слов, здесь, в гостиничном номере, она невольно возбудилась. Ее охватило желание, все остальное вполне может подождать. Она раздвинула его ноги и опустилась перед ним на колени.
– Мэрион…
– Заткнись. – Она расстегнула его ремень. – Тебе слова не давали.
Она расстегнула молнию и увидела эту штуку. Прекрасную и ужасную. Которую тянет к семнадцатилетним школьницам, к сорокалетним разлучницам и даже к жене. Она приблизила лицо… Господи. Он не подмылся.
Ударивший в нос запах Котрелл должен был бы ее отрезвить, но все как будто поменялось местами. Точно она и не отвергала приставания Брэдли, а уступила им и вот теперь чуяла слабый запах последствий. И хотя еще предстояло разобраться, что у Расса было с той семнадцатилетней девицей, с Котрелл все разрешилось. Хватит с него и того наказания, что Мэрион не возьмет у него в рот. Она толкнула его на спину, растянулась на нем.
– С поцелуем, – сказала она, – я прощаю тебя.
– Ты сама не своя.
– Предлагаю принять поцелуй, пока можешь.
– Мэрион?
Она поцеловала его, и все действительно поменялось местами. Не только Расс и другой мужчина, не только она и другая женщина, но прошлое с настоящим. Они так долго не занимались любовью – казалось, целую четверть века. Она в своем юном теле, он стягивает дубленку, которую купила она, воздух сухой и разреженный, как в Аризоне, свет закатный, как свет в горах. Как же просто все было в Аризоне. Вместе с дефектным умом и верующим сердцем Бог наделил ее страстностью столь жадной, что она могла, не привлекая к себе внимания, удовлетворить желание даже в публичной библиотеке. И как легко это было опять. Ухватившись за случайный контакт и не выпуская его, вскоре она содрогнулась всем телом. Открыла глаза и увидела в блестящих глазах Расса воспоминания о той девушке, которая когда-то испытывала с ним оргазм. Ему нравилась та девушка, еще как нравилась. Ее дар внушал ему ощущение силы. И хотя она уронила этот свой дар в болото материнства, потеряла на пустоши тревожной депрессии, теперь она вновь обрела его, и этот дар вновь внушил Рассу ощущение силы. От его пылких тычков болели мышцы, и она еще за это поплатится, но его возбуждение возбуждало ее. Она горячила его, горячила себя. Она услышала едва ли не лай, нескончаемый удивленный смешок, вновь содрогнулась и замолчала. Он удвоил старания, но и здесь вернулось прошлое. Как в Аризоне, насытившись, она вспомнила свою вину.