– Извини. Закрыто на праздники.
– Мне нужно срочно.
Ответивший повесил трубку.
Тут бы Перри мудро признать поражение, вернуться в Первую реформатскую и довольствоваться бутылкой, которую, быть может, удалось промыслить Ларри Котреллу, но успех Ларри нисколько не гарантирован, скорее наоборот, у Перри есть деньги, у чувака наркотики – чего же проще?
Он был у чувака всего раз, и приходил не покупать, а знакомиться – его привел Рэнди Тофт, старше Перри, противный тип, Тофт продавал наркотики Киту Страттону. В дальнейшем Перри встречался с чуваком среди выбоин на парковке за старым супермаркетом сети “А&Р”, который заколотили досками, но еще не перестроили и не снесли, и каждый раз приходилось подолгу ждать, пока покажется белый “додж” без опознавательных знаков, Перри досадовал на непунктуальность чувака, но сделать ему замечание не решался. Оба знали, у кого власть, а у кого ее нет.
Дом отыскался легко, поскольку находился на тупиковой улице с жизнерадостным названием Феликс[36] и на уличном почтовом ящике красовалась выцветшая наклейка “НИКСОН АГНЮ”[37] – то ли в шутку, то ли чтобы сбить полицию с толку, то ли (кто знает?) по зову сердца. Перри шел по улице с названием Феликс по направлению к железнодорожной насыпи и заметил на подъездной дорожке белый “додж”, засыпанный еще более белым снегом. Из-за краев провисших жалюзи в окнах гостиной пробивался свет. На дорожке к двери ни следа, ее даже не чистили.
Установлено: всеобъемлющая порочность дарует власть.
Что же еще, риторически вопросил первый оратор, доказывающий это утверждение, отличает того, кто хочет купить наркотики, от того, кто хочет продать? В конце концов, покупатель так же волен оставить себе деньги, как продавец волен оставить себе товар. Не следует ли из этого, что разница во власти должна соотноситься с тяжестью преступления? Тот, кто толкает наркотики школярам, не вреднее брандспойта, он изливает блага на сверстников и на себя, тогда как превративший дело брандспойта в занятие всей жизни сознательно нарушает строгие федеральные законы. В нравственном отношении он куда хуже юного торгаша, поэтому последний молчаливо сносит непунктуальность первого. Чем глубже погружаешься в порок, тем сильнее тебя боятся.
Осмелев от того, как дурно он обошелся с Ларри Котреллом, Перри открыл сетчатую калитку и побрел по снегу к входной двери, за которой играла музыка. Не успел он постучать, как раздался сдавленный вой, и Перри только в эту минуту вспомнил, что у чувака есть собака; вой сменился свирепым басистым лаем, точно собака вдохнула воздуху, которого ей сперва не хватило, чтобы завыть. В тот единственный раз, когда Перри сюда приходил, собака стояла в раскрытых дверях, большая, короткошерстная, с карикатурно выпирающими мышцами челюстей, и подозрительно щурилась, сам чувак встретил их с Рэнди Тофтом за калиткой, с показным дружелюбием взял за плечи, и собака нехотя уступила. Теперь из-за лая на крыльце зажегся фонарь. Чувак заорал за дверью:
– Что ты творишь, она же не слушается! Собака меня не слушается! Вали-ка ты лучше отсюда! Нечего тут делать!
Перри не сомневался, что за ним наблюдают сквозь рыбий глазок в двери. Даже если сделать скидку на резонную подозрительность наркоторговца, ситуация не сулит ничего хорошего, но Перри подумал, что сдаваться рано: сперва нужно продемонстрировать свою безобидность. Он выудил из кармана кошелек, достал двадцать долларов и показал купюру в глазок.
– Что тебе от меня надо? – рявкнул чувак, перекрикивая лай. – Ты ошибся адресом! Уходи!
Перри изобразил, как затягивается косяком, чтобы у чувака не оставалось сомнений.
– Да понял я! Уходи!
Перри сделал умоляющий жест, и свет на крыльце погас. Казалось, разговор окончен, но дверь неожиданно распахнулась. Чувак в одних джинсах (пуговица расстегнута, молния тоже) держал за ошейник ярящуюся собаку, которая царапала воздух вздернутыми передними лапами.
– Чего тебе надо? – спросил он. – Что ты тут стоишь? Нечего тебе тут делать. За кого ты меня принимаешь?
Он оттащил от двери рвущуюся вперед собаку. Из дома дохнуло жаром.
– Да закрой ты уже дверь!
Перри счел это приглашением, вошел и закрыл дверь. Чувак оседлал собаку, точно пони, и повел вглубь дома, Перри же остался стоять на коврике у двери, на его галошах таял снег. В доме было градусов тридцать тепла. Из деревянной стереоустановки лилась музыка – “Ванилла Фадж”[38]. Перри не помнил ни проигрыватель, ни гостиную в целом, отчасти потому, что стены в ней были голые и мебель безликая, но главным образом потому, что в прошлый раз его переполняли волнение, тревога, стыд, и он ни на что не обращал внимания. Чувак тогда, в прошлом апреле, представился Биллом, но по его насмешливой интонации Перри заключил, что имя ненастоящее. Рыжеватые усы казались слишком большими для его лица, одна нога на дюйм-два короче другой. По словам Рэнди Тофта, это уберегло его от Вьетнама, но, судя по чуваку, ему и так особо нечем похвастать. Безымянность соответствовала его положению в обществе.
Хлопнула дверь, собака завыла жальче. Вернулся чувак, все так же в расстегнутых джинсах (молнию перекосило из-за разницы в длине ног). Грудь у него была безволосая, почти как у Перри, но пониже пупка виднелась густая растительность. Резко поворачивая голову, он, не останавливая взгляд на Перри, осмотрел комнату, точно искал источник угрозы. И, словно обнаружив ее в проигрывателе, дрожащей рукой потянул от пластинки иглу. Послышался тошнотворный скрежет иглы, царапающей пластинку. Он снова поднял иглу и аккуратно отодвинул вбок. Часто закивал головой, выпрямился и оглядел сделанное.
– Извините за беспокойство… – осторожно начал Перри, сообразив, что чувак чем-то сильно обдолбался.
– Невозможно, невозможно, невозможно, – перебил чувак, не сводя глаз с проигрывателя. – В доме ничего нет, меня наебали, зачем ты пришел?
– Я надеялся купить у вас кое-что.
– Нечего тебе тут делать, мне это не нравится.
– Я это понимаю и прошу прощения.
– Ты не слушаешь меня. Я говорю, мне это не нравится. Понимаешь, что я говорю? Я не про эту штуку, а про штуку, которая за этой штукой, и ту штуку, которая за той штукой, которая за этой штукой. Понимаешь, что я говорю?
– Не волнуйтесь из-за меня, – ответил Перри. – Если вы продадите мне то, что нужно, я заплачу вам полную стоимость и тут же уйду.
Чувак все кивал. Полтора месяца назад, в прошлую встречу за супермаркетом, он тоже был нервный и рассеянный, но гораздо меньше, чем сейчас. Перри решил, что чувак сидит на спидах. Он слышал о таком, но никогда не видел. Уходить не хотелось, потому что за порогом этого дома его поджидал кратер, но инстинкт самосохранения взял верх. Перри повернулся к двери.
– Эй-эй-эй, ты куда? – Чувак преградил ему путь, оперся рукой о дверь. Тыльную сторону его руки покрывали безобразные язвы, от него нестерпимо смердело. – Что ты со мной делаешь? Я такие размеры не потяну.
– Если вы не можете мне помочь…
– Ты решил меня наебать. Вы все меня наебываете. Нет у меня травы, понял? Веселого Рождества, счастливого Нового года… Где деньги?
– Я, пожалуй, пойду.
– Нет-нет-нет-нет-нет-нет. Тебе нравятся таблетки, тебе нравится квалон, у меня еще остался кваквалон.
– Увы, я уже не торгую.
Чувак энергично кивнул.
– Не страшно, мы всё решим. Не уходи никуда, ладно? Стой здесь, не двигайся, я тебе кое-что принесу.
И он босиком, прихрамывая, побрел в заднюю часть дома, где снова завыла собака. Такое рвение, свидетельствующее о перекосе во власти в пользу Перри, отчего-то утишило его страх, и Перри стало интересно, что же такое ему сейчас принесут.
Вернулся чувак, потряхивая стеклянной банкой, как маракасом, в банке из-под арахиса лежало несколько сотен пилюль, и такое изобилие подсказало Перри, что пилюли вряд ли ценные. Скорее всего, амфетамин. Пробовать который его никогда не тянуло.
– Попробуй, – предложил чувак, – их много не бывает.
Крышка глухо стукнула о придверный коврик и откатилась в сторону. Дрожащая рука протянула Перри банку.
– Что у нас тут? – уточнил он.
– Возьми штуки четыре и разжуй, сам увидишь, много их не бывает, ты забудешь о своей травке. Прожуй и подожди минутку, тебя накроет. Первые четыре за мой счет, хули, все-таки Рождество, а сорок отдам за двадцатку, забудешь о своей травке, эта штука просто бомба, бери-бери-бери. Если понравится, а тебе точно понравится, продам тебе бомбу побольше. Бери-бери-бери.
Черный кратер разверзся сразу и спереди, и сзади Перри, а это значило лишь одно: он падает. Перри протянул руку.
Выполнив задание Фрэнсис и обеспечив себе место в весенней поездке с “Перекрестками” в Аризону, Расс в экзальтации вернулся к себе в кабинет. На столе, где, расставив ноги, сидела его дама в охотничьей кепке, ему привиделся аризонский пейзаж. Мысленно он уже катил по тамошним просторам. Его подмывало позвонить ей немедля и доложить об успехе, но весь день, весь вечер верховодила Фрэнсис, возбуждала его пыл, отказывая в награде: этому следовало положить конец. Это он убил дракона! Это ему хватило духу постучаться к Эмброузу! Так что пусть Фрэнсис томится в ожидании, подумал Расс. Пусть гадает и в конце концов сама спросит его, как дела. И тогда он нехотя признается, что простил Эмброуза и едет в Аризону.
Расс запер кабинет и спустился на парковку. На снегу, покрывавшем ветровое стекло “фьюри”, чья-то отроческая рука вывела слово “Упс!”. Из зала собраний доносилась музыка, и Расс вспомнил, что в Аризоне они с Фрэнсис будут не одни, а с целым автобусом потенциально враждебных подростков. Он спохватился, что до сих пор в дубленке.
Расс пристыженно подумывал вернуться в кабинет и переодеться, но ему надоело робеть. Он имеет полное право носить то, что считает нужным. И плевать, если Мэрион узнает, что он провел день с Фрэнсис. Разумеется, если у них начнется роман и перерастет во что-то большее, в новую жизнь, второй шанс, последствия будут зловещими, пока же единственное прегрешение, в котором его можно обвинить, – что он солгал ей за завтраком. И если Мэрион хоть заикнется о дубленке, позволит себе малейший намек, он оглушит ее новостью о том, что Перри курит траву. А