еще лучше – расскажет ей про Эмброуза. Три года она очерняла Рика, подпитывая злобу Расса, и когда узнает, что он простил Эмброуза (а тот – его), не посоветовавшись с нею, непременно обидится на такое предательство. Она-то, конечно, считает себя верной женой. Но в каком-то смысле она первая его предала. Если бы Мэрион так не поддерживала его в слабостях и ошибках, он, может, давно помирился бы с Эмброузом. Фрэнсис восстановила его решимость, его удаль, она верила, что он способен на большее.
Опасаясь забуксовать на нечищеном склоне Мейпл и совершенно не торопясь поскорее увидеть Мэрион, Расс поехал домой, на Хайленд-стрит, длинным путем. Сегодня он снова и снова на протяжении шести часов смотрел в лицо Фрэнсис и любовался ею. Такая простая штука (а сколько мужчин принимают ее как должное!) – зайти вдвоем в “Макдоналдс”, не стесняясь своей спутницы, но Рассу это облегчение, так разительно отличавшееся от ежедневного разочарования, какое вызывала у него Мэрион, казалось едва ли не чудом. Стрижка Фрэнсис, даже примятая кепкой, была ей к лицу, Мэрион же за последние годы сменила массу причесок, и каждая ее по-своему уродовала: то слишком короткая, то слишком длинная, она подчеркивала красное лицо, толстую шею, заплывшие бессонницей и жиром глаза. Расс сознавал, что несправедлив к жене. Несправедливо, что она оскорбляет его зрение куда сильнее множества прочих женщин Нью-Проспекта, которые объективно выглядят хуже. Несправедливо, что он наслаждался ее телом, пока она была молода, потом взвалил на нее детей и тысячу обязанностей, а теперь мучается всякий раз, когда случается выйти на люди с ней и ее неудачной прической, беспомощным макияжем и нарядами, которые она выбирает словно назло себе. Он жалел ее, потому что был к ней несправедлив, и чувствовал свою вину. Но невольно винил и Мэрион, потому что ее непривлекательность свидетельствовала о том, что она несчастлива. И на очередном церковном приеме, когда Мэрион выглядела особенно жалко, он чувствовал, что ей даже нравится казаться ему неприглядной, что она будто наказывает его за то, что сотворил с нею этот брак; правда, чаще всего ее несчастье не испытывало в нем нужды. Точно ненависть к собственной внешности – очередное бремя, которое Мэрион безропотно и споро несла ради него. Нужно ли удивляться, что он так одинок в браке?
Расс подкатил к дому в тот самый миг, когда с подъездной дорожки пятился просторный “олдсмобиль” Дуайта Хефле. Расс попытался его объехать, но Дуайт остановился наискось, опустил стекло. Рассу ничего не оставалось, как последовать его примеру.
– Жаль, что вы не пришли, – сказал Дуайт.
– Да, прошу прощения.
– Мэрион сказала, вы с миссис Котрелл попали в аварию в городе.
В редком свете лицо Дуайта казалось непроницаемым. Зачем он приехал? Откуда Мэрион узнала, что Расс был с Фрэнсис, а не с Китти Рейнолдс?
– Да, но никто не пострадал, – ответил он.
– Я привез вам поесть, вдруг вы проголодались.
– Спасибо, вы очень добры.
– Благодарите не меня, а Дорис.
Дуайт быстро и плавно поднял стекло. Новизна, мощь, электрические стеклоподъемники “олдсмобиля” словно бы олицетворяли неуязвимость старшего священника перед искушениями плоти. Бог был с Дуайтом, как и Дорис. Расс – развалина за рулем развалины, зато у него есть миссис Котрелл.
Лишь зарулив на дорожку и заглушив мотор, Расс вспомнил, что и Клем, скорее всего, дома. Видеть Клема ему хотелось не больше чем Мэрион, но Расс сознавал, что обязан с ним поговорить. Он обязан повторить уже сказанное – рискнуть, как с Эмброузом, быть искренним, признаться в трудностях сердца и простить, как простил Эмброузу, те обидные слова, что наговорил ему сын. От мужчины, каким он должен стать, меньшего и не ждали.
Мэрион с Джадсоном сидели на кухне, на столе стоял пакет эгг-нога. Джадсон, запрокинув голову, допивал последние густые капли из вымазанного эгг-ногом стакана. Отчего-то пахло копченой свининой.
– Господи боже, – сказала Мэрион. – Наконец-то.
– Привет, пап, – сказал Джадсон.
– Привет, парень. Ты что так поздно не спишь?
– Перри водил меня к Хефле. Я смотрел кино, отличное, дело было в Нью-Йорке, там огромный магазин, “Мейсиз”, тот, который проводит парад…
– Джадсон, милый, – перебила Мэрион, – беги наверх, чисти зубки. А я приду и тебя уложу.
– Я с удовольствием послушаю о фильме, – искренне произнес Расс.
Джадсон и ухом не повел: встал и вышел из кухни. Дети слушали только Мэрион. Расс снял рабочие ботинки, которые расшнуровывал Эмброуз.
– Мне жаль, что я пропустил прием.
– Не сомневаюсь, – ответила Мэрион. – Там было очень весело.
По ее ледяному тону Расс, даже не глядя на нее, догадался, что его ложь за завтраком не осталась незамеченной. Он хотел было оправдаться – мол, миссис Котрелл неожиданно вызвалась поехать вместо Китти. Но так поступил бы прежний Расс.
– Клем дома?
– Нет, – сказала Мэрион.
– Он… Ты его видела?
– Я отправила его обратно в Шампейн.
Расс посмотрел на Мэрион. Лицо ее было такое же красное, как всегда, и волосы выглядели не лучше, но во взгляде блестела сталь.
– Должен же хоть один из нас что-то делать, – пояснила она. – Насколько я знаю, ты не сделал ничего.
– Он уехал в Шампейн? Сегодня?
– Полуночным автобусом, и я так поняла, у него там девушка. Уж не знаю, передумает ли он, но надо же с чего-то начинать.
Расс отвернулся.
– Жаль. Я надеялся поговорить с ним.
– Если бы ты так не задержался…
– Я уже извинился за опоздание. Я не думал…
– Что у него духовный кризис?
– Я пытался его вразумить.
– И как, получилось?
– Не совсем.
Мэрион рассмеялась. Рассмеялась, встала, направилась к вешалке у двери, достала что-то из кармана пальто, встряхнула. Белый предмет, который она достала губами, был небольшой, но казался таким чужеродным, так притягивал взгляд, точно в комнате вдруг объявился кто-то третий. Расс сообразил, что душок, похожий на запах копченой свинины, исходил от жены.
– Ради бога, что ты делаешь?
– Курю, – ответила Мэрион.
– Только не в моем доме.
– Это не твой дом. Отвыкни уже от этой дурацкой мысли. Дом принадлежит церкви, и я торчу в нем день-деньской. С чего он вдруг твой?
Вопрос поставил его в тупик.
– Дом выделили мне как священнику.
– Скажите пожалуйста. – Она опять рассмеялась. – Ты хочешь со мной поспорить? Не советую.
Он понял, что Мэрион злится, пожалуй, даже чрезмерно, из-за его маленькой лжи. Она зажгла плиту, склонилась над конфоркой, придерживая волосы, чтобы не опалить.
– А ну затуши, – велел он. – Не знаю, что ты себе думаешь, но затуши сигарету.
Глаза Мэрион искрились весельем, она выдохнула в его сторону дым.
– Мэрион! Что с тобой?
– Ничего.
– Если ты злишься, что я не пришел на прием…
– Сказать по правде, я вообще о тебе не вспоминала.
– Я попал в аварию в городе. Кстати, ездил я с миссис Котрелл. Китти не смогла, э-э… Китти не смогла поехать. У нее, э-э…
Он чувствовал, как инерция брака затягивает его в привычную уклончивую модель поведения. Останься Расс с Мэрион, он никогда не изменится.
– Нам с тобой многое предстоит обсудить, – с угрозой произнес он. – Не только Клема. У Перри неприятности, и ты должна об этом знать. А еще я виделся с Эмброузом. Я решил, что…
– Ладно тебе. Да, я курю. Подумаешь.
Расс смотрел на Мэрион с сигаретой и не верил своим глазам. Сорви она с себя одежду и напоказ тряхани грудями, он и то удивился бы меньше. И затягивалась она даже сексуально.
– Хотя интересно, – Мэрион выдохнула дым, – как ты себе это представляешь. Даже если пофантазировать – как ты думаешь, что из этого выйдет?
– Выйдет что из чего?
– У тебя четверо детей, которых нужно содержать. Зарабатываешь ты семь тысяч долларов в год. Или ты рассчитывал сесть ей на шею? Уж извини, что спрашиваю, но, сдается мне, ты малость не додумал.
– Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Она опять рассмеялась.
– Надеюсь, она хорошо пишет проповеди, – продолжала Мэрион. – Надеюсь, ей понравится готовить тебе еду и стирать твое исподнее. Надеюсь, она готова общаться с твоими детьми, ведь ты слишком занят, ты спасаешь мир. Надеюсь, она не против каждый вечер выслушивать твое нытье. И знаешь еще что? Надеюсь, она с тебя глаз не спустит.
Над Рассом издевались – второй раз за последние два часа. Хотя, строго говоря, с позиции морали он все это заслужил, его вдруг сильнее, чем с Клемом, охватило физическое желание ударить жену. Выбить у нее сигарету, закатить ей оплеуху, стереть улыбку с ее лица – вот до чего разозлил его контраст меж неуважением близких и авансами Фрэнсис.
– Я не знал, – сухо ответил он, – что тебе в тягость помогать мне с проповедями.
– А мне и не в тягость. Помогают по доброй воле.
– Впредь я буду писать их сам.
Мэрион вновь затянулась.
– Как тебе угодно, дорогой.
– Что же до остального, – продолжал Расс, – то это я ответом не удостою. У меня был долгий день, я хочу лечь в постель. И я попросил бы тебя не курить в доме, нам здесь спать.
В ответ она округлила губы, выпустила колечко дыма, но рот не закрыла.
– Мэрион, черт побери.
– Да, дорогой?
– Не понимаю, что ты пытаешься доказать…
– Не сомневаюсь. У тебя есть хорошие качества, но воображение к ним не относится.
Это неприкрытое оскорбление возмутило Расса. В первые годы брака он не раз чувствовал, что Мэрион злится на какой-то мелкий или значительный проступок, который он совершил или, наоборот, не совершил. Всякий раз он ждал вспышки, какие, он знал, случались у других супружеских пар, и всякий раз ее гнев превращался в мягкий укор, в худшем случае она дулась на него день-другой, но потом успокаивалась, и в конце концов он понял, что они не из тех, кто ссорится. Помнится, он этим даже гордился. Теперь же это казалось ему лишним доказательством того, что жена для него умерла.