Подобно другим сравнительно консервативным людям, я убежден, что эстетика и этика – одного поля ягоды, оттого с трудом представляю себе красоту без добра, милосердия и справедливости. У М. Булгакова в «Мастере и Маргарите» – как и прочее, безукоризненно – написан бал у сатаны. Насколько я помню, в комментариях отмечается, что прообразом его стало празднование Нового года в Московской резиденции американского посла – Спасо-Хаусе. Должность эту тогда исполнял Уильям Буллит, старый приятель президента Рузвельта, человек богатый, независимый и по своему отношению к жизни вполне богемный. Такое в те годы бывало сплошь и рядом. Дипмиссии редко возглавляли кадровые дипломаты, куда чаще посольства правили друзья президента и главные жертвователи на его предвыборную кампанию. Впрочем, это никому не в укор.
В свое время я не один раз пытался написать понимание мира всякого рода сектантскими учителями и пророками, считал, что без этого не разобраться в том, что происходило в России в ХХ веке. Как и пророки древности, они учили из уст в уста, и, если по Булгакову, рукописи не горят, то слово без бумаги оказалось более непрочным. В тюрьмах и лагерях канули и те, кто учил, и их последователи, не осталось ничего, только отсвет, только странное ощущение, что за совсем новым и единственно верным учением Маркса – Энгельса– Ленина – Сталина, за взявшейся невесть откуда и тут же одержавшей решительную викторию партией большевиков скрывается столь давно и столь безнадежно всеми ожидаемая финальная схватка сил добра и сил зла, Христа и антихриста. Антихрист – вот он уже.
Главное же, как и было предсказано, мы обманулись, приняли его за Спасителя и сейчас время торжества зла. Сама Земля Обетованная, наша земля со всем, что в ней было и есть, отдалась ему, сделалась нечистым царством. И все-таки нас не оставляет надежда, что конечная победа останется за Христом и супостат на веки вечные будет сброшен обратно в адскую бездну. Тогда и наступит, придет время пресветлого райского царства, будет построен научный коммунизм.
Я писал такое понимание мира, будучи убежден, что оно непоправимо утрачено, сгинуло без остатка, писал наугад, неуверенный ни в словах, ни в том порядке, в каком они должны следовать друг за другом, оттого меня так поразило, когда в обществе «Мемориал», куда с середины осени прошлого, тринадцатого года я хожу как на работу, почти каждый день – мой хороший знакомый, Борис Беленкин дал мне прочитать воспоминания Александра Евгеньевича Перепеченых «Трагически ужасная история XX века. Второе пришествие Христа»: записанные и с крайним тактом, я бы сказал, целомудренностью отредактированные (везде слышен живой голос автора) Шурой Буртиным и Сергеем Быковским. Опубликовало их издательство «НЛО».
А.Е. Перепеченых отсидел десять лет при Сталине, причем по большей части на Колыме, но и там месяцами не вылезал из БУРов – бараков усиленного режима, с их неимоверным холодом и убийственно малой пайкой за то, что отказывался работать в дни, на которые падали двунадесятые праздники. Сидел Перепеченых и дальше, при Хрущеве и Брежневе, только тогда религиозные статьи были уже спрятаны за невинным тунеядством, и он, хотя всю жизнь работал с восхода до заката, строил дома для людей и коров, то есть в тогдашнем просторечии шабашил и был известен в окрестных хозяйствах как человек в высшей степени добросовестный и умелый, был нарасхват и все равно получал срок за сроком.
Община, в которую входил Перепеченых, была частью течения истинно-православных христиан и числила себя последователями Федора Рыбалкина (по его имени они так и звались «федоровцами»), родившегося в селе Новый Лиман Богучарского уезда Воронежской области. Этот Федор Рыбалкин был солдатом на Первой мировой войне и на этой войне убит. Но потом – дело было уже после революции – в него воплотился Спаситель, Федор Рыбалкин воскрес и стал ходить по селам и деревням, уча народ истинной вере.
Федоровцы прошли через самые страшные лагеря, и те, кто выжил, окончательно освободились только в конце шестидесятых годов. Мир, в котором им довелось жить, они считали за царство антихриста, хотя сами про себя говорили, что после «Второго Пришествия» Христа на землю живут в состоянии радости, как пишет Шура Буртин, так сказать, Вечной Пасхи.
Советскую власть, все устройство законов и правил, по которым она существовала, они понимали исключительно как власть антихриста, считали, что любые документы – паспорта, профсоюзные книжки, как и пенсии, подписки на займы – все это договоры с сатаной, согласие на то, чтобы он тобой управлял. Грех даже водить детей в школу, не говоря уж о службе в армии – все это признание власти антихриста, участие и соучастие в его делах. По свидетельству Соловецкого сидельца Олега Волкова, истинно-православные христиане в лагере даже отказывались называть свое имя – отвечали: «Бог знает».
Книга А.Е. Перепечных, кроме всего прочего, мартиролог по другим федоровцам, по большей части лежавшим в земле, где-то далеко в Сибири, на кладбищах, где не было ни гробов, ни настоящих могил, в лучшем случае – сбитый из двух плашек крест, но главное, она о торжествующем сатане, о его вечном и нескончаемом бале.
И вот я подумал, что литература по своей природе сказка, жизнь в ней такая, чтобы её можно было выдержать и не сойти с ума. Оттого у Михаила Афанасьевича Булгакова сатана зовет к себе на бал каких-то дантовских или позднеготических персонажей, убийц своих детей и мужей; женихов, продающих невест в публичные дома. На одну ночь он извлекает их из ада, будто дает свиданку с волей, а потом отправляет обратно в бездну, на вечные муки.
Конечно, и с таким балом Булгаков всю жизнь ходил по самому краю и, если сумел в основном дописать роман на свое и наше счастье и сумел умереть в собственной постели, то лишь благодаря редкостному везению. Но если бы сейчас мне при совсем других обстоятельствах довелось инсценировать бал у сатаны, я бы оставил в покое резиденцию американского посла, тем более, что она называется Спасохаусом – почти домом спасения; сказал бы себе, что и для антихриста дипломатический иммунитет есть дипломатический иммунитет, нарушать его просто так он не станет, и потому все, что происходит за высокими посольскими стенами и было и останется изъято из общего порядка вещей. Бал же у сатаны сделал, хотя бы отчасти основываясь, с одной стороны, на «Воспоминаниях» А.Е. Перепеченых, а с другой, на очень любимых народом новогодних праздничных концертах разных ведомств, испокон века охраняющих наш сон и покой. Ритмику, как привычно, задал популярными патриотическими и лирическими песнями, а между шли бы вставные номера. Нет сомнения, что их бы легко набралось на бал, который длится не одну-единственную ночь, а много лет, даже десятилетий, но пока, для затравки, ограничимся двумя.
Первая сцена основана на воспоминаниях, частью опубликованных, Ю.П. Якименко, бывшего профессионального вора, потом, еще в лагере, ушедшего, как он сам пишет, к «умным» мужикам. Называются воспоминания «По тюрьмам и лагерям» (Ф. 2, Оп. 3, Д. 66) и хранятся в архиве общества «Мемориал». Вторая – на воспоминаниях чекиста, потом начальника милиции города Иваново, позже тоже сидельца, М.П. Шрейдера. Заголовок рукописи «Жизнь чекиста-оперативника» (Т. 1–3, Ф. 2, Оп. 2, Д. 100–102). В свою очередь, и они частью опубликованы, а рукопись находится также в архиве «Мемориала».
Итак, первая сцена. Воровской этап в Северные лагеря. Не доезжая Вологды, состав отгоняют на запасные пути и там оставляют. Осень, пожухлая болотистая низина, уже битая ночными заморозками, вдалеке лес. Напротив одного из вагонов, сразу за канавой, стоит цыганский табор. Этих бедолаг тоже куда-то перегоняют. Повозок не видно, только пара хилых изможденных лошадей выковыривают из земли остатки травы, да там, где чуть выше и, значит, суше, вокруг костра сидят несколько пожилых цыган. Не знаю, что находит на воров, но они через оконную решетку начинают просить их сплясать, потешить, развеселить душу. Распаляясь все больше, они уговаривают цыган и уговаривают, но тем не до танцев: мрачные, угрюмые, они и не смотрят на зэков.
Настроение воров – штука переменчивая, они в последний раз кричат старикам: – «Чавэла, чавэла, где ваша цыганская кровь?» – и тут же: – «Раз вам западло танцевать перед нами, мы сами вам спляшем. Слушайте ромы, слушайте!» Двое воров в этом вагоне отличные чечеточники, они даже на этап попали в штиблетах с правильными набойками. Пол тельячего вагона, конечно, нечист, но, отшлифованный бессчетными зэчьими ногами, все равно звонок, как сцена.
Конвоиры молчат и не вмешиваются, им тоже хочется праздника. Пока, красуясь, выделываясь друг перед другом, пляшут, только двое, остальные – кто подпевает, кто отбивает ладонями ритм. Но скоро просто сидеть и остальным делается невмоготу. Всех захватывает бешеная пляска. Естественно, так откаблучивать, как чечеточники, никто больше не умеет и каждый пляшет, как может. Кто лезгинку, кто гопак, кто камаринского или просто вприсядку. В барыне, плавно поводя бедрами, но огибая, никого из танцующих не касаясь, проходит павой недавно запетушенная малолетка. Вслед их вагону подключается соседний, и скоро весь состав вибрирует так, будто машинист разогнал его до какой-то безумной скорости и теперь его раскачивает и на стыках кидает из стороны в сторону.
Надсадность, исступленность этой пляски, её шик, её экстаз, кажется, пронял и цыган, потому что, когда воры, прервавшись, снова обращаются к ним: «чавэла, чавэла», по знаку старого цыгана поднимаются несколько молодых ром. Поначалу совсем вяло прихлопывая по сапогам, они тянут свои «нэ-нэ-нэ», но скоро к ним присоединяются молодки в цветастых юбках, а затем в круг входит старая цыганка, вся увешанная монистами и браслетами. Конечно, плясать на мягкой, переполненной водой земле совсем не то же самое, что на ресторанном паркете, но она с такой страстью трясет вываливающимися из кофты большими, тяжелыми грудями, что заводится весь табор.
Теперь уже воры хлопают, подп