етного числа конспектов нам как-то забыли объяснить, но скорее просто сами не понимали, что Маркс учил о конце света и о будущей, уже потусторонней жизни.
Дело в том, что решительно и даже торжественно порвав с Богом, объявив веру в Него обманом, он не просто сохранил, ученически повторил все библейские представления людей о мире, в котором им довелось жить, и о его грядущей судьбе.
Как в Бытии, у Маркса сначала мир до грехопадения – первобытнообщинный строй. Потом грехопадение. Здесь не принципиальное разночтение: в Библии это короткий и выпуклый эпизод с яблоком, сорванным Евой с древа познания добра и зла, у Маркса – растянутое на тысячи лет накопление богатства и распад общества на антагонистические классы. Но и из его философии ясно следует, что яблоко было съедено, добро и зло познано.
Так какие же они? Добро есть все, что способствует грядущей и неизбежной победе угнетенного класса, а зло, грех – все то, что до последнего оттягивает эту победу. Преступно длит мучения несчастных и обездоленных, которым нечего терять, кроме своих цепей. Еще важнее другая параллель: в христианстве земная жизнь, как дитя греха, вся, с начала и до конца, есть юдоль страданий, и у Маркса в ней нет ничего, кроме зла, нескончаемых бедствий и боли.
Несмотря на разговоры о производительных силах и производственных отношениях, Маркс сплошь и рядом вызывающе антиисторичен, и его можно понять, ведь и мы давно склоняемся к тому, что земная история идет сама собой, никого из нас ни о чем не спрашивая, совсем нами не интересуясь и, в сущности, есть просто мучительное и ненужное блуждание по пустыне. По Марксу, даже тот маховик, который, однажды раскрутившись, толкает и толкает её вперед, есть ненависть одного класса к другому. Ненависть – единственное содержание истории. Ничего, кроме первородного греха ненависти, в ней нет и никогда не было. К счастью, она, а с ней и все наше горе, однажды иссякнет, кончится, будто её источник кто-то завалил камнями.
Идем дальше. Библия знает два избранных народа – народ Ветхого Завета и народ Нового Завета. У Маркса этих народов три, но избранность, то есть завершенность откровения, которое было дано двум первым – рабам и крепостным крестьянам – как бы с изъяном, и только пролетариат – последний и окончательный избранный народ – получит её полной мерой. Оттого и сподобится прекратить страдания всех и каждого. Выстроит бесклассовое общество, а именно: коммунизм. Это наше возвращение блудного сына, весь путь, который мы должны будем пройти, прежде чем вернемся к отцу, точно и ёмко записан в самой краткой редакции марксизма – гимне пролетариата, в «Интернационале».
Параллели с новозаветными текстами, в частности, с Откровением Иоанна Богослова, здесь еще рельефнее. Правда, и тут дело обходится без Бога и Его промысления, мы все сотворим сами и своими руками, своими страданиями и своей ненавистью. Точно как сказано в его первых четырех строках:
«Никто не даст нам избавленья:
Ни бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой».
Апокалипсис:
«Весь мир насилья мы разрушим».
И другая строка:
«Это есть наш последний
и решительный бой».
Тысячелетнее царство добра:
«… а затем —
Мы наш, мы новый мир построим…»
И станут последние первыми:
«Кто был никем, тот станет всем».
Продолжая разговор о коммунизме, о тоске по нему, снова вернемся к Андрею Платонову, который в «Чевенгуре» написал о нем все, все, о чем мы так исступленно просили и чего так долго, так безнадежно ждали.
Платоновский «Чевенгур» несомненно щедрая закладка в тот трактирный котел с кипящим мясным варевом, каким мне представляется Россия начала XX века, – ближе к утру каждый из нас на равных получит полную его миску. Не будет обойден никто, хватит всем.
Сначала вернемся к разговору о Мюнстерской коммуне. В семидесятые-восьмидесятые годы XVIII века императрица Екатерина Великая, интенсивно заселяя империю, пригласила на жительство в Россию очень близких к Мюнстерским анабаптистам моравских братьев и гернгутеров. Каждой общине в Заволжье были выделены обширные земельные угодья. Жители республики немцев Поволжья отчасти были их потомками.
В России эти немецкие сектанты никому и ничего не проповедовали, жили крайне замкнуто, как и привыкли за многие века гонений – коммунами, но были дворяне, в частности, в Воронежской губернии, которые очень интересовались их верой, думали и о том, как на тех же коммунистических основаниях переустроить жизнь крепостных крестьян в собственных имениях.
Думаю, что эти планы не ушли в песок, не пропали раз и навсегда без следа, а, как и многое другое, оказались в нашем котле. Весь «Чевенгур», как уже говорилось, выше крыши переполнен библейскими аллюзиями, цитатами и иносказаниями, и везде они так естественны в ткани происходящего, что ты не можешь не признать, что перед тобой разворачивается подлинно библейская история.
Очень важное место среди этих параллелей занимает все, что на страницах романа говорят между собой председатель уездного Исполнительного комитета Чепурный и секретарь того же уездного Исполнительного комитета Прокофий Дванов. Вряд ли ошибемся, если скажем, что Чепурный – ведущий и фактически уже приведший порученный ему народ в коммунизм, новую Землю Обетованную – это Моисей, а Прокофий Дванов – Аарон.
В обязанности Прокофия Дванова, который среди прочего владеет собранием трудов Маркса, то есть полным каноном новой веры, но главное, который, как говорили в старину, удивительно ловок в «плетении словес», входит облечь в четкие, всем, в том числе и самому Чепурному, понятные формулировки неясные, но провидческие предначертания председателя УИКа.
Предваряя диалоги Чепурного и Прокофия Дванова, наверное, следует сказать, что дальше я буду цитировать «Чевенгур», что называется, целыми паремиями. Думаю, это правильно и необходимо по двум причинам. Первая: видеть в своем тексте, а прежде переписывать от руки такого блистательного писателя, как Андрей Платонов, удивительно приятно. Вторая: то, что говорят герои платоновского «Чевенгура», на мой взгляд, подтверждает и объясняет весьма важные вещи.
Итак, председатель УИКа Чепурный и секретарь УИКа Прокофий Дванов —
Моисей и Аарон нового Исхода из дома рабства:
«Чепурный на это особого ничего не сообщил, сказал только: вот приедем в Чевенгур, спроси у нашего Прокофия – он все может ясно выражать, а я только даю ему руководящее революционное предчувствие! Ты думаешь: я своими словами с тобой разговаривал? Нет, меня Прокофий научил!»
«– Ты, Прокофий, не думай – думать буду я, а ты формулируй! – указывал Чепурный. (…)
Чепурный для сосредоточенности прикрыл глаза.
– Что-то ты верно говоришь, а что-то брешешь! Ты поласкай в алтаре Клавдюшу, а я дай предчувствием займусь – так ли оно или иначе!»
«– Ну, как же – сформулируй! – предложил ему Чепурный.
Прокофий в размышлении закинул назад свои эсеровские задумчивые волосы.
– На основе ихнего же предрассудка! – постепенно формулировал Прокофий.
– Чувствую! – не понимая, собирался думать Чепурный.
– На основе второго пришествия! – с точностью выразился Прокофий. – Они его сами хотят, пускай и получают – мы будем не виноваты.
Чепурный, напротив, принял обвинение.
– Как так не виноваты, скажи пожалуйста! Раз мы революция, то мы кругом виноваты! А если ты формулируешь для своего прощения, то пошел прочь!
Прокофий, как всякий умный человек, имел хладнокровие.
– Совершенно необходимо, товарищ Чепурный, объявить официально второе пришествие. И на его базе очистить город для пролетарской оседлости».
«– Я мыслю и полагаю, товарищ Чепурный, в таком последовательном порядке, – нашел исход Прокофий.
– Да ты мысли скорей, а то я волнуюсь!»
Мюнстерская коммуна и Чевенгур:
«Копенкин медленно прочитал громадную малиновую вывеску над воротами кладбища: «Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного района».
Сам же Совет помещался в церкви. Копенкин проехал по кладбищенской дорожке к паперти храма. «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы» – написано было дугой над входом в церковь. И слова те тронули Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг. (…)
Пролетарская Сила, не сгибаясь, прошла в помещение прохладного храма, и всадник въехал в церковь с удивлением возвращенного детства, словно он очутился на родине в бабушкином чулане».
Карл Маркс в Чевенгуре:
«Копенкин не успел прочитать Карла Маркса и смутился перед образованностью Чепурного.
– А что? – спросил Копенкин. – У вас здесь обязательно читают Карла Маркса?
Чепурный прекратил беспокойство Копенкина:
– Да это я человека попугал. Я и сам его сроду не читал. Так, слышал кое-что на митингах – вот и агитирую. Да и не нужно читать: это, знаешь, раньше люди читали да писали, а жить – ни черта не жили, все для других людей путей искали».
«Чепурный с затяжкой понюхал табаку и продолжительно ощущал его вкус. Теперь ему стало хорошо:
класс остаточной сволочи будет выведен за черту уезда, а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому что больше нечему быть. Чепурный взял в руки сочинение Карла Маркса и с уважением перетрогал густонапечатанные страницы: писал-писал человек, сожалел Чепурный, а мы все сделали, а потом прочитали, – лучше бы и не писал!
Чтобы не напрасно книга была прочитана, ный оставил на ней письменный след поперек заглавия: "Исполнено в Чевенгуре вплоть до эвакуации класса остаточной сволочи. Про этих не нашлось у Маркса головы для сочинения, а опасность от них неизбежна впереди. Но мы дали свои меры". Затем Чепурный бережно положил книгу на подоконник, с удовлетворением чувствуя её прошедшее дело».