кострах своих собственных, то есть официальных, узаконенных гарей.
Свой взгляд на тех, кто их мучил и убивал, эта часть общества свела в три положения, которые разошлись по городам и весям, дальше жили уже собственной жизнью, часто вне всякой связи со староверами. Два с половиной века спустя каждое слово этих положений с восторгом переймут, объявят своими большевики и те, кто за ними пойдет. Для власти в не меньшей степени, чем учение Маркса, они станут основой легитимности всего, что будет происходить в стране после революции.
Первое положение – о безблагодатности, то есть незаконности власти Романовых, правящих новой Землей Обетованной без Божьего благословения.
Второе – о безблагодатности поддерживающей её Синодальной церкви, в свою очередь, тоже лишенной Божьего благословения.
Третье – о безблагодатности, недейственности таинств, которые она, церковь, совершает.
Тот же кризис второй половины XVII в. заставил и официальную церковь дать ответ на этот важнейший для всех и каждого вопрос: когда и при каких условиях православный христианин может ожидать прихода на Землю Спасителя. Священники во время проповедей под сурдинку принялись убеждать прихожан, что даже думать, что знаешь, даже гадать о приходе Спасителя – большой грех. Но такое мало кого утешило, и тогда светская власть, впитавшая то же самое разочарование в скором приходе Иисуса Христа, сформулировала другой ответ, куда лучше удовлетворивший её подданных. Повторив, что знать день и час Его прихода смертным не дано, пути Господни неисповедимы, она тут же дала понять, что следить, как приближается Второе Пришествие, человек может, причем делать это для наглядности лучше всего, передвигая флажки на карте. Потому что само по себе расширение территории империи – новой Святой земли – и есть приближение прихода Спасителя.
Большая часть подданных, поколебавшись, приняла такой взгляд на вещи. Тем паче, что он как будто исключал и другую беду, которой все отчаянно страшились: ошибиться, в последние времена признать сатану за Спасителя и, навечно губя свою душу, пойти ему служить. А тут империя и на этот случай давала тебе охранный лист.
Конечно, в источниках XVII века найти четкие документальные подтверждения вышесказанного, оснастить все ссылками и исключающими другое толкование цитатами, невозможно, но многое из того, что составило русскую историю последующих веков (включая и революцию), вне подобного понимания промысла Божия объяснить трудно.
Начну с того, что еще когда продолжала идти война с Речью Посполитой за Украину, но уже было очевидно, что конечный успех останется за Россией, в самых верхах церкви возникли яростные споры (постепенно сходя на нет, они будут продолжаться и при царе Алексее Михайловиче, и в годы правления его сына Федора Алексеевича): допустимо ли, правильно ли включать новые земли в состав Российского царства или еретики и схизматики, что проживают на них в изобилии, испортят, а то и вообще погубят нашу веру? То есть и с Украиной – останется ли Россия прежней Святой землей или грех поглотит её? Попутно заметим, что вопрос был краеугольным. Положительный ответ на него давал зеленый свет дальнейшему расширению империи, отрицательный – опускал перед этим расширением шлагбаум.
Вышеназванное толкование Писания и основанный на нем контракт между властью и народом, устраивая (по большей части) обе стороны, продержался ровно два с половиной столетия, до начала XX века. Все это время народ исправно удовлетворял нужды империи – вносил подати и отправлял на военную службу рекрутов, а власть, перемежая грохот пушечных орудий тихой дипломатией, эффективно и во все стороны расширяла территорию новой Святой земли. Настолько эффективно, что к концу XIX века думающая Россия поголовно не сомневалась, что грядущий XX век во всех отношениях будет «веком России».
Так считали и те, кто это грядущее целиком и полностью связывал с наместником Бога на земле – русским царем – то есть идейные монархисты, и народники – которые целью своей жизни поставили извести род Романовых под корень, а грядущее представляли в виде великого множества самоуправляемых крестьянских общин – сельских миров, которые и вправду на практике нигде, кроме России, не уцелели. По мнению народников, только крестьянские миры были способны обеспечить человечеству свободу и равенство, братство и справедливость; только на их основе можно было выстроить общество, не знающее ни насилия, ни эксплуатации, ни голода, ни войн, ни угнетения, ни рабства. Словом, тот же самый рай на земле, о котором выше уже не раз шла речь.
То, как оно, это общество, будет строиться и каким в итоге должно оказаться, наверное, наиболее полно, не упуская даже мелких деталей, объяснил оригинальнейший русский философ-космист, автор «Философии общего дела» Николай Федоров. Для нас его учение важно по многим обстоятельствам, в частности, и потому, что Федоров оказал огромное влияние на всю русскую культуру и политическую мысль конца XIX – первой половины XX века. Под обаянием его личности и того, как он представлял себе дальнейший ход человеческой жизни, находились Толстой, Достоевский и Владимир Соловьев, Хлебников, Маяковский и Платонов, Циолковский, Филонов и Петров-Водкин. Чаще через них, а не напрямую, идеи Федорова и расходились по стране.
Это влияние, конечно, не было случайно. В «Философии общего дела» бездна интуиций, бездна провидений и предвидений. То, как человечество сейчас, то есть столетие спустя, смотрит на мир, и взгляды Федорова иногда поразительно схожи. Но в этой работе мы по большей части будем говорить о том, что авторы, занимающиеся философией Федорова, оставляют в стороне, на периферии.
Начнем с замечания, которое необходимо, когда рядом ставятся имена Маркса и Федорова. Маркс, как известно, не колеблясь исключил Господа Бога из общей картины мироздания. Федоров же прожил жизнь и умер убежденным православным христианином. Можно ли и правильно ли считать его православным христианином – на этот счет послереволюционная русская эмиграция разделилась ровно пополам. Одни считали взгляды Федорова безусловно еретическими, другие, наоборот, видели в нем едва ли не воплощение Сына Божьего. Судя по всему и для одного, и для другого были серьезные основания.
Человек, вне всяких сомнений, святой жизни и самых чистых устремлений, Федоров был убежден, что нам больше нет нужды, изнемогая и вечно отчаиваясь, ждать Спасителя, не нужно, неправильно только с Ним связывать тысячелетнее царство праведных и свое личное спасение. Необходимое и для первого, и для второго Спаситель уже дал человеку, так что все вплоть до воскресения из мертвых теперь может и должно стать делом его собственных рук.
Разбор учения Федорова начнем с разговора о его не имеющей аналогов радикальности – пропасть между тем, как был устроен мир при жизни Федорова и каким должен был стать в самое скорое время, бездонна – и тут же безусловной компромиссности его «Философии общего дела». В Федоровском «Общем деле» взгляды монархистов и народников (которые, как и раньше, продолжали безо всякой жалости убивать друг друга) не просто соединены, спаяны с таким искусством, такой изощренностью, что берет оторопь.
Федоров считал землю нашим общим домом, единым общинным наделом воинов-земледельцев, а нас, смертных, единой семьей. В этом его всемирном человеческом общежитии мы без труда и на равных различаем как представления русских народников о должном и справедливом устройстве мира будущего, так и знаменитые военные поселения времен Николая I и Аракчеева. Соответственно политическую карту грядущего Федоров представлял единой империей, она же – семья, законный отец которой наместник Царя Небесного на земле – русский царь.
Ответ на вопрос, как мы к этому придем, если война и насилие под запретом, не менее изящен. Русская империя никого к этому единству не принуждает и не собирается принуждать, но её враги настолько неразумны, что один за другим сами на нее нападают, а дальше без каких-либо надежд терпят скорое и решительное поражение. Последний, он же самый злокозненный враг, – Англия. Понимая, что её ждет, Британия все никак не хочет воевать, а открыть огонь первыми мы по-прежнему не можем. Это статус-кво продлится довольно долго. Военные корабли в открытом море, скрежеща железом, будут тереться бортами друг о друга, и в конце концов у подлых англичан сдадут нервы, они все-таки пойдут на абордаж – финал же известен заранее.
То есть верховная власть, по Федорову, должна была быть отдана и остаться навсегда за русским царем, на его прерогативы никто не только не посягает, наоборот, он – царь – основа и фундамент всего земного мироустройства, но сама жизнь его подданных мало чем напоминает времена Александра III. Ни дворянства, ни купечества нет и в помине, мещан тоже нет, потому что города, как «детское место» греха, настоящий инкубатор, питомник любого мыслимого зла и разврата, уничтожены, срыты под ноль, им больше нет места не земле.
Федоров предполагал, что в самом скором будущем все люди добровольно переселятся на кладбища, которые обратятся в кладбища-архивы и кладбища-библиотеки. И мы, смертные, жительствуя там, то есть прямо на могилах предков, из себя, своей памятью шаг за шагом станем возвращать их в жизнь и тем начнем дело воскрешения отцов. Те – своих, и так постепенно восстановим, вернем из небытия весь человеческий род, вплоть до Адама.
Федоров признавал воскресение и в духе, и во плоти, но считал, что та роящаяся, в безмерном множестве кишащая повсюду бессмысленная жизнь, жизнь, которая, едва ты умрешь и тело похоронят, с безумной жадностью набрасывается, начинает поедать твою плоть, на земле не даст этого сделать. Только в холодном и пустынном космосе каждый атом твоего тела вернет себе наконец свободу. И тогда вместо путеводной звезды, помня гармонию, частью которой он в свое время был, найдет дорогу обратно. Воскресит тебя и во плоти. То есть, в сущности, проделает тот же путь, что и мы, ищущие дорогу к Отцу Небесному и спасению.