Леса не было. Не было извилистой колеи, выбитой траками нашего танка в каменистой почве горного склона, за который цеплялись синеватыми, похожими на узловатые старческие руки корнями местные деревья. Мы парили над уходящей вниз гладкой плоскостью. Левее поднималась к вершине горы гигантская лестница, со ступенями, предназначенными для гигантов. На каждой ступени виднелись небольшие изящные павильоны, покрытые причудливой резьбой. Над их крышами колыхались на гибких шестах сооружения, напоминающие сплетенные из гибких прутьев шары. Они испускали слабое желтоватое сияние и время от времени те самые радужные разряды, которые я и заметил. А между павильонами и над ними плавали в воздухе платформы из полупрозрачного голубого вещества. На них стояли или сидели псиглавцы, но как же разительно они отличались от тех, которых мы оставили у входа в комплекс! Обитатели этого миража двигались с величавой грацией, легкими прикосновениями к вырастающим из платформ грибовидным наростам меняя направление движения своего странного транспорта.
Я попытался перевести взгляд — каждое движение давалось с трудом, я будто плыл в густом прозрачном желе. Не было заросшей густой желтой травой равнины. Отполированные ступени склона переходили в гигантское копье полупрозрачной полосы, рассекавшей застроенную причудливыми строениями местность. Здания вызывали ощущение жутковатой чужеродности, у меня от их вида попросту подступала к горлу тошнота, хотя, если присмотреться к каждому из них в отдельности, они казались даже красивыми. В глубине полосы двигались огромные смутные тени, а по ее поверхности неслись похожие на капли ртути аппараты. Из наушника раздавалось что-то урчащее и тягучее. Словно я прислушивался к тому, как в густой грязи переваливается бесформенная туша, расплескивая вокруг маслянистую жижу.
Что-то щелкнуло.
Мы неслись по горному склону, за нами тянулся пыльный хвост, в котором затерялись фигурки преследователей, танк подпрыгнул — и мы вырвались в долину.
— Мартин, отвечай! — рычал в ухо мне Папенька.
— Все нормально, Фрэд, все нормально, — ответил я и сполз на дно «гнезда», отчаянно желая только одного — поскорее оказаться в куполе и закурить.
«Утро» выдалось «солнечным». Красноватый свет заливал купол, превращая людей и предметы в картину художника-импрессиониста, тени стали глубокими и резкими, а блики резали глаза. Это означало, что максимум через полтора-два часа, когда местное «солнце» поднимется чуть повыше, техники затенят купол и включат освещение, имитирующее свет настоящего Солнца. Иначе через некоторое время искусственная атмосфера прогреется до неприятных температур, а нервы населения купола, принадлежащего Ордену, начнут сдавать. Почему-то этот красный свет выводил из равновесия и новичков, и старожилов. По слухам, искусственным освещением в куполах не пользовались только биониты. Большинство сестер при этом обычно добавляло, что после этого становится понятно, отчего эти заносчивые придурки такие ненормальные. Анита не считала бионитов ни заносчивыми, ни придурками, и на то были свои причины, но в споры с подругами не вступала.
— Давай сначала, — вздохнула Анна-Беата.
Мариска покорно спрыгнула с ограждения тренировочной площадки и поплелась к старенькой «Гарпии», всем своим видом излучая уныние.
Сама Анита подобрала бы для горя-злосчастья что-нибудь попроще и понадежнее. Того же «Гоплита», которого доконать слабо даже самому бездарному новичку. «Гарпия», скоростная, подвижная, вооруженная двумя скорострельными «револьверами», была истинной леди и требовала особого обращения, не прощая ошибок и неподобающего отношения. И на неприязнь отвечая неприязнью, что бы там ни говорили о глупости персонифицирования железа. Но сестра Луиза была непреклонна — бери, что дают, и учи, на чем есть. Руководству виднее.
Пришлось брать и учить. Что ничегошеньки хорошего из этого не выйдет, стало ясно сразу. А если и выйдет — то очень не скоро. Девчонка была на удивление зажатой, так что для начала им пришлось много бегать, прыгать, подтягиваться и отжиматься. После того, конечно, как ее откормили и как следует накачали витаминами и восстановительными препаратами. Сестра Анна чувствовала себя полной идиоткой, наматывая круги по периметру купола вместе с ученицей, а завистливые взгляды товарок расценивала как изощренное издевательство.
Кое-какая надежда на положительные результаты обучения все же была: Мариска умела танцевать. Она даже в бордель-то попала, купившись на рассчитанное как раз на вот таких вот малолетних идиоток объявление о наборе «в кордебалет всемирно известного шоу». Это же насколько наивной надо было быть, чтобы повестись на тысячелетней древности замануху…
Музыка и умение ее чувствовать играли немалую роль в жизни тех обитателей Гагарина, которые работали на плоскостях. И дело даже не в отточенности движений или гибкости суставов. Чувствуя ритм, чувствуя звук, можно было почувствовать и саму плоскость — и тогда сталкер избегал ловушек и опасностей интуитивно, зачастую даже не задумываясь о том, куда и зачем он ступает. Ходили легенды о людях, которые внезапно, одержимые только им одним видимой гармонией и только им слышимым ритмом, решались станцевать с Перекрестком — и, не получив ни царапины, проходили опасные участки, на которых погибли товарищи. Легенды имели популярность. Возможно, потому, что о тех, кому танец не удался, легенд уже не слагали. В большинстве случаев интуиция — интуицией, а думать, куда прешь и куда ногу ставишь — совсем не лишнее.
Но доля истины во всей этой мифологии все же была. И Анита это знала точно.
Чувствовать ритм Мариска могла. Двигаться — тоже. Когда Анита принесла ей тренировочные «гайки», предназначенные для привыкания к настоящим кольцам, та освоилась с ними моментально. Но при виде симбота девчонка впадала в ступор. Это стало заметно еще тогда, когда наставница показывала ей собственную полупрепарированную шкуру, объясняя ее устройство. При виде «вскрытой» грудной клетки, с которой временно были сняты все внешние покровы, у Мариски в глазах заплескалось что-то похожее на ужас вперемешку с брезгливостью. «Гарпия» в сборе выглядела не так пугающе, но, похоже, не для Мариски. В симбот девчонка каждый раз забиралась так, будто боялась, что он ее сожрет и переварит.
— Вот будешь так копаться на плоскости, — вслух пояснила Анита, — и останутся от тебя только рожки да ножки. И то — не факт.
Угроза ушла «в молоко». Естественно, пока речь не могла идти даже о развлекательной прогулке вокруг купола. Как говорится, держась за стеночку. Не то что о Флип-Каньоне, где сейчас активно работали остальные сестры. И, кажется, Мариска это прекрасно понимала. «Бедная затюканная деточка» оказалась хитрой, как лисец.
Наконец с грехом пополам управляющие элементы были пристегнуты, шлем опущен, пленка забрала раскатана почти без задержки, композит грудной пластины растекся и застыл, и «Гарпия», ковыляя, как пьяница, сделала несколько шагов по площадке. Опять.
— Детка, — вздохнула наставница, — что у тебя с ногами? Ты ударилась о тумбочку? Упала с лестницы?
— Н-нет! — В голосе девчонки слышались самые настоящие слезы. Или ненастоящие? Проклятье! Анна-Беата была младшей в семье и потому понятия не имела, как надо возиться с малышней. Ни малейшего. Похоже, деликатной и тактичной воспитательницы из нее не получалось.
— Тогда в чем дело?
— Он тяжелый…
Этот ответ, услышанный далеко не в первый раз, неизменно ставил Аниту в тупик. Какая разница, сколько весит симбот? Никто же не предлагает соплячке таскать его на горбу. Сама она затруднилась бы припомнить, почему ее никогда не угнетала масса надетого на нее железа.
— Мариска, это же не ты ее несешь. Это она тебе несет. А ты ей только указываешь, куда и как быстро.
Грустное сопение в капле наушника дало понять, что объяснение впрок не пошло.
Три месяца. Три месяца — псу под хвост. Да в гробу она видала такие «повышения», эдак можно одуреть с тоски. За все время только на две недели Луиза соизволила отпустить подчиненную на плоскость, взявшись присмотреть за Мариской самостоятельно. И то, за эти две недели девчонка ухитрилась напрочь забыть все, чему научилась. Или прикидывалась, что вероятнее. Наверное, у нее здоровое подсознание — если вдуматься, никто в обитаемой Вселенной в здравом уме и трезвой памяти не станет стремиться на плоскость. Может, в этом и причина отсутствия каких-либо успехов в учебе.
— Если ты сегодня пройдешь наконец эту проклятую полосу за положенное время — вечером я возьму тебя в город, — пообещала Анита горю-злосчастью и отвернулась.
В городе с тех пор Мариска была ровно один раз: как только ее выпустили из медицинского отсека, Анита натянула на подопечную форменный комбез и протащила ее по всем злачным местам. Чтобы даже последняя собака, если в Гагарине вдруг объявится такое четвероногое, была в курсе: эта девочка — «младшая сестренка» Анны-Беаты Брель. Со всеми вытекающими последствиями.
И как бы тяжко ни вздыхала ученица, как ни хлопала глазками — брать ее с собой в дальнейшем Анита категорически отказывалась. Не столько из соображений безопасности, сколько для того, чтобы самой спокойно отдохнуть и заняться хоть чем-то, кроме неусыпного надзора за младшей.
За спиной послышался лязг. «Если она опять упала — я не буду ее вытаскивать из шкуры. Пусть встает и вылезает сама». Лязг сменился тихим, ровным гудением приводов. Анита обернулась. Старенькая «Гарпия» легко, неровными дергаными движениями брела к полосе препятствий. В наушнике раздавалось тяжкое сопение Мариски. Анита так и видела напряженное перекошенное лицо девчонки, напрягавшейся с каждым шагом.
«Паршивка», — грустно подумала сестра Анна.
Я сидел, удобно привалившись спиной к теплой стене, и, полуприкрыв глаза, наблюдал за тем, как Анита, плохо пытаясь скрыть отчаянье, в пятнадцатый раз объясняет Мариске, как выполняют в симботе «кенгуру».