Спустя еще пару часов, доставив двойную добычу в Холл и убедившись, что моей персоной пока никто не интересовался, я опять ушел в метель, на ходу поправляя ремни рюкзака с защитным козырьком. В эту вылазку мне никто не встретился, и я сделал большой круг, обойдя три холма. На последнюю вершину поднялся, посидел немного, отдыхая и уже собирался спускаться по склону ведущему к Бункеру, когда в противоположной стороне увидел дрожащий свет фонаря, что едва пробивался сквозь снежную порошу. Вскоре я уже бежал вниз с максимальной быстротой, зная, что в этих местах свет скорее враг, чем друг.
Я опоздал.
И снова помогла случайность — прямо на моих глазах крылатый червь ударил с неба и… промахнулся, всей массой врезавшись в ледяную корку. Я добил его гарпуном и, не веря своим глазам, уставился на страннейшей сооружение — длинное мотающееся на ветру толстое удилище, что выдавалось вперед метра на полтора от плеча невысокой укутанной и абсолютно бесполой какой-то фигурой. Левый рукав пуст, он аккуратно свернут у локтя. Правая рука цела и опирается на лыжную палку.
— Туши! — это было первое, что я сказал новоприбывшему — как оказалось это все же был мужчина.
Да и позже я молчал — с тем, кого тащишь на нартах сквозь метель, особо не побеседуешь. Так что я оставил эту честь Холлу, буднично доведя очередного отбывшего свой срок сидельца до Бункера, где сообщил быстро новости и, отступив в сторону, наблюдал за привычной картиной — встречной церемонией, что как всегда коротка, но очень эмоциональна.
— СВОБОДЕН! СВОБОДЕН! СВОБОДЕН!
И замершая на нартах фигурка вздрагивает как от удара, выпрямляется… а затем горбится, прячет закутанное лицо в самодельных варежках и начинает трястись в несдерживаемых рыданиях, а за его спиной спешно закрываются приветственно открывшиеся специально для него врата.
Я опять ухожу, привычно гася эмоции. Добредаю до подходящего места неподалеку от Бункера и устраиваюсь на очередной ночлег снаружи, тщательно обустраивая свое логово. Всю ночь я буду дремать, жевать полоски мяса, пить остывающий чай и думать… думать… думать…
***
Давно ожидаемое приглашение на чаепитие состоялось ранним утром, когда я вернулся в Бункер, таща за собой груженные дровами нарты. Тут мне и передали весточку от Михаила Даниловича. Что интересно — местом для встречи был выбран Центр. В подобных приглашениях, когда специально выдерживалась нарочитая пауза, нет ничего случайного и ясно, что Центр выбран как некая золотая середина. Замок намекал, что они готовы поддаваться, но при этом себе цену знают и поэтому обе стороны должны пойти на некоторые взаимные уступки.
Переговоры — это прекрасно. Поэтому я сделал свой ход, предварительно приняв душ и одевшись во все цивильное, но не став на этот раз делать своим внешним видом и запахом упор на то, что я постоянно рискующий своей жизнью охотник.
Нейтральное место. Нейтральный внешний вид. Даже у Михаила Даниловича, что опять пришел один, красуясь в обычных джинсах, легких туфлях и… клетчатой теплой рубахе поверх черной футболке, виднеющейся в расстегнутом вороте. Я невольно улыбнулся… даже удивительно сколько действительно влиятельных людей нашего мира предпочитают в неформальной обстановке носить именно такие вот клетчатые рубахи. Вроде мирно и нейтрально… но на самом деле сама по себе клетчатая рубаха вкупе с загородной обстановкой уже стала синонимом «неформальных переговоров о важном». Впрочем, это лишь мое субъективное мнение…
Пожав мою руку — я первым протянул ее для рукопожатия — глава Замка уселся напротив и удовлетворенно кивнул:
— Бодр, здоров, улыбаешься, а Холл пока не судачит про страшные фантомы и слизь в супе. Прямо идеально… но улыбка хитровата…
— Да нет — я улыбнулся чуть шире — Это никак не связано с нашим разговором. Просто воспоминание.
— Воспоминания — это хорошо. Если они приятные. Поговорим?
— Конечно — спокойно ответил я — Ради этого мы и выбрали этот тихий столик, верно?
Столик на двоих, накрытый темной скатертью, находился в десятке крупных шагов от входа в Замок, что усиливало впечатление, будто дворянин выбрался из родового гнезда на пикник… прямо перед парадным входом. Два стакана с чаем, две тарелки наполовину заполненные какой-то приятно пахнущей цветастой мешаниной. Будь мы в родном мире, сказал бы, что мне принесли модный нынче фруктовый салат из всех уголков Земли. Стоит недешево, на вкус кисло-странно, но очень модно и при этом еще и дает полный детокс… А что в этой конкретно тарелке… я не знаю, но запах мне нравится. Чем-то напоминает запах оливье щедро сдобренным лимонным соком и черным перцем. Что ж… еще один четкий сигнал о том, что Замок, пусть и изолировавшись от других сообществ, в безделье не киснет, продвигаясь сразу в нескольких направлениях.
Не став следовать этикету, я зачерпнул ложкой угощение, попробовал и удивленно моргнул. Вкусно. Несмотря на запах, это совсем не оливье, основной ингредиент холодец, это я ощутил сразу, причем холодец правильный, деревенский, охлажденный до идеальной температуры и смешанный с овощами и травами.
Вкусно…
— Мы такое едим по праздникам — предупреждая мой вопрос, произнес Михаил Данилович — По большим праздникам.
— Вроде нашей недавней вылазки?
— Именно. Благополучно сходили, вернулись все вместе, никого не потеряв. И без… странных поступков — старик вдруг передернул зябко плечами.
Этот жест побудил меня живо поинтересоваться:
— И что за странности случаются?
— Человек что книга. Но иногда книга пустая. А иногда закрытая на семь замков — помрачнел глава Замка — Был среди нас умный дед. Девяносто три ему, а он быстр, силен, умен и про жизнь сексуальную молчит, а раз молчит — значит есть она у него. Я верил ему как себе — по деловой части. И тут вдруг… в одну из вылазок… бросился он к одну из прозрачных ядер, улучив момент, когда у фантомов заминка какая-то вышла секундная буквально и электрический шторм угас. Прижался к ядру, на наших глазах зацепился чем-то… а мы онемели! Стоим придурки придурками, пасти отвесили, пялимся во все глаза на происходящее… Только и видали мы Тимура Игнатовича…
— Погодите… он улетел на ядре в Столп? Как Мюнхгаузен что ли, уж простите за сравнение дурацкое…
— Да вряд ли… — поморщился старик — Видели, как он вкатился в казенник орудия и его закрыло крышкой вместе с ядром. Но…
— Он умер еще в дуле — кивнул я и настала моя очередь передергивать плечами.
— Еще до того, как закрылся казенник вокруг орудия опять закипел-забурлил электрический шторм. Такого не пережить…
— Что за бредовый поступок? Жуть…
— Мы нашли потом его письмо прощальное. Уже потрепанное на складках, уложенное под подушку — видать в каждую вылазку он его там оставлял на тот случай, если не вернется. А по возвращении опять убирал в личные вещи. По сути, это завещание было. Грамотное, спокойное, написанное вроде бы в здравом уме и твердой памяти, но… финальная часть убедила меня, что строки эти писал человек абсолютно спятивший. Тимур Игнатович сообщил нам в посмертной записке, что желает слиться воедино с энергетической сущностью Столпа и тем самым стать его отголоском дабы обрести истинное бессмертие. Ведь бессмертно мол не тело, но душа…
— Шепот Столпа? Его воздействие?
Михаил Данилович отмахнулся от моего предположения с некоей даже сердитостью:
— Чушь! Просто еще один старик сошел с ума! Сорок лет одиночного заключения редко какому психическому здоровью пойдут на пользу, Охотник. Сорок лет одиночного созерцания гигантского светящегося колосса за бортом кокпита… тут поневоле начнешь считать его старым приятелем. Я сам каждое свое день рождения поднимал тост за здоровье Столпа и на полном серьезе благодарил его за то, что он не сбил меня, позволив отпраздновать…
— Да уж…
— Перейдем к делу?
— Слушаю.
— Возможно ты был несколько… огорчен после моих слов о том, что холловцы сами виноваты в своих бедах.
— Почему я должен быть огорчен? — я удивленно взглянул на собеседника, ожидающего моей реакции — Ничуть. Вы можете говорить, что вам угодно, Михаил Данилович. Но я не из тех, кто слепо верит чужим словам и обвинениям. А еще я знаю, что холловцев не в чем винить.
— Среди них нет ленивых?
— А где их нет? — парировал я — Они везде. Даже в Замке, уверен, найдется хотя бы несколько из тех, кто предпочитает побыстрее избавиться от нудного поручения, выполнив его кое-как или просто-напросто сказаться больным и вовсе избежать его выполнения.
— Ты слишком обобщаешь, Охотник. Где твоя логика? Где трезвая оценка?
— Я не спорю, что в Холле собрался наибольший процент тех, кто… хм… я выражусь иначе — люди разные! Некоторые просто не обучены правильной жизни, не воспитаны правильно. Но есть и те, кто получил все необходимое, чтобы стать успешным, продуктивным, целеустремленным… но так им и не стал. И не станет никогда! В прошлый наш разговор вы говорили много…
— В этот раз я с удовольствием послушаю.
— Что ж… Я начну издалека… С моего родного дяди. Он был из сидельцев.
— Зэк?
— Ага. Зэк. Провел в местах шибко отдаленных лет семь, хотя я не уверен. Вернулся он в материнский дом, когда мне было тоже лет шесть, может семь.
— Статья?
— Тут все туманно. Бабушка мне никогда прямо не говорила, он сам упомянул в разговоре с соседом, что был крепким мужиком, а наши родственники версии выдвигали надо сказать самые противоречивые. То ли он сына председателя трактором переехал насмерть, то ли куртку украл у важного человека, то ли в поножовщине участвовал… Позднее у меня были все шансы выяснить, но я этого делать не стал.
— Почему?
— Это важно?
— Минимум интересно…
— Речь не о его статье. Речь о том, каким он приехал — изможденным, худющим, больным туберкулезом. Когда я увидел его в первый раз, он сидел за сараем и ложкой кушал тюрю из алюминиевой миски. А тюря — вылитая в миску бутылка водки с покрошенной туда половиной буханки ржаного хлеба. Позднее это стало его ежемесячным ритуалом. И снова я сбился… в общем, он приехал в бедный дом. Мы сами жили огородом и курятником. Но он, только-только откинувшийся зэк, выспавшись после водочной тюри, на следующее утро ушел в полумертвую деревню на весь день. Вечером вернулся с мешком за плечами. Мука, сливочное масло, макароны, мне ирисок плюс несколько мелких денежных купюр на стол выложил, а еще пару себе оставил. И бабушка моя — мать его — к этому абсолютно спокойно отнеслась. Не спросила откуда взял. На следующий день он опять ушел… опять вернулся вечером с мешком. Послезавтра он уже вышел на работу — стекольщиком его взяли в районную мебельную артель. Пешком ходить туда далековато