Эта мысль породила бурю эмоций, а они перетекли во всплеск такой физической силы, что даже из крайне неудобного лежащего положения я нанес более чем мощный удар по отделяющему меня от жизни льду, а затем повторил его еще раз, и еще раз и еще раз…
Я не пытался пробить себе проход. Не успею. Я бил по месту, где потолок моей норы сомкнулся с новой ледяной стеной — столкнулся вплотную с той плотностью, с какой крышка накрывает банку. Но я знал, что стена бугристая и понимал главное — если пробью хотя бы несколько десятков сантиметров вверх, то там возможно не будет столь плотного прилегания и тогда сюда придет воздух, а вместе с ним и спасение от удушья.
Удар… еще удар…
Я не считал. Я просто бил коротко и сильно, затем отгребал крошево и снова бил, стараясь дышать редко и экономно. Работающее тело требовало совсем иного режима дыхания, но пока я еще мог контролировать горящие огнем легкие.
Удар… еще удар…
Еще удар…
И… внутрь запечатанной дыры ворвался внешний шум. Сначала я услышал именно шум, снова грозный и ясный, а затем уже ощутил едва ощутимый приход морозного воздуха, льющегося из пробитой мной вертикальной борозды в ледяной стене. Сделав несколько глубоких вдохов полной грудью, я едва не закашлялся и затих на некоторое время, потушив фонарь и глядя в темноту.
Вот это да…
— О-хре-неть — по слогам тихо произнес я и неожиданно засмеялся, наполнив свою ледяную тюрьму отголосками странного эха.
Выбрался я достаточно быстро. Вызволил себя примерно за два часа. Но мне просто повезло — упавшая глыба оказалась не слишком толстой, плюс ей в отличие от меня, похоже, совсем не посчастливилось во время спуска и видимо так часто ударяло о всевозможные препятствия, что она растрескалась и утратила монолитную прочность. Рубить и копать было несложно. Но сначала я этого не знал и первый час был действительно напряженным как для тела, так и для разума.
Человек не любит, когда его загоняют в тесную нору и запирают там. Всякое просыпается внутри — включая панику, что требует либо просто орать, либо ныть в эфир и требовать спасения. Первые минуты я вообще просто удивлялся самому себя — не мог даже и представить, что способен на такое количество откровенно панических мыслей.
Я все равно задохнусь…
Я умру от голода и жажды.
Я замерзну…
Нельзя рубить глыбу изнутри — меня завалит ледяными обломками и не смогу пошевельнуться. Поэтому надо ждать спасения снаружи… Кто-нибудь да спасет…
Поудивлявшись, я попытался «стряхнуть» с себя эти мысли привычным усилием, но… у меня не получилось. Зародившаяся внутри паника была такой сильной, что я невольно обрадовался отсутствию у меня клаустрофобии или тафофобии. Будь у меня какая-нибудь идеально «подходящая» под случай фобия — и быть может и не выбрался бы.
А так, обуздав рвущиеся из души потемки, я просто начал задавать себе холодные трезвые вопросы в ответ на каждую глупую мысль.
Ждать спасения? И кто меня спасет? Безногая девушка? Или дряхлый луковианский старец?
Не рубить лед? А где гарантия, что время пока я жду прибытия мифической спасательной группы, меня не завалит еще сильнее? Я понятия не имею как много там навалило льда. Но с каждым новым движением коварного ледника его может прибавиться в разы.
Что? Надо просто подождать, и лежащая на склоне ледяная глыба все равно сама уйдет дальше и освободит меня? Может и так. Да почти наверняка так. Уйдет. Здесь ничто не задерживается на одном месте навечно. Вот только я лежу в насквозь промерзшем ледяном мешке и уже ощущаю как холод пробивается через двойные штанины, а бедро и плечо начинают неметь. Еще час в таком вот «карцере» — и может даже пошевелиться не смогу, а следом потеряю волю к жизни.
Действовать надо сейчас! Да действовать умно, продуманно, осторожно — но прямо сейчас! Я тут не сдохну!
И это помогло. Отголоски испуганных мыслей медленно затихли, им на смену пришло куда более трезвое мышление, а с ним и действие. Время полетело быстро и, проверив механические часы, я обнаружил, что копаю уже час. Прервавшись, проверил передатчик, убедился, что сигнала нет и занялся ублажением дрожащего тела. Сначала напился, а затем заставил себя хорошенько разжевать две плитки луковианского пеммикана. Спохватившись, добыл из рюкзак пластиковый пузырек с солью и сыпанул немного прямо на язык, запив водой. Немного полежал, давая себе передышку и снова взялся за ледоруб…
— Слава богу! — Милена пыталась говорить спокойно, но ее голос ощутимо подрагивал — Живой! А я уж собиралась следом за тобой…
— Все хорошо — успокоил ее я, прислонившись плечом к стене и медленно оглядываясь не слишком изменившееся пространство вокруг — План сработал.
— Ты удивителен, Охотник! — дребезжаще вставил Чифф — Ох… как же я рад… Милену едва успокоил — пришлось в проходе оборону держать! За тобой рвалась.
— А как еще! — уже смущенно буркнула инженер — От лап искристых ледяных ходоков скрылся, чтобы вот так сгинуть в проклятой ледяной мясорубке?
— И не говори — тихо рассмеялся я и заторопился — Ладно! Я тут еще не закончил, так что слушайте и запоминайте.
Следующие минуты я потратил на сжатое и четкое описание того, как я умудрился выжить во время схода тоннеля. Описал размеры норы, то, что в нее вползать задом и голова должна быть обращена к выходу, а иначе как в народном поверье и случится — вынесут ногами вперед. Упомянул о нехватке воздуха, о том, как пробил глубокую вертикальную бороду в теле запечатавшей меня глыбы и дал доступ кислороду. Ну а дальше дело техники, главное продолжать упорно рубить лед до победного. Но при этом не стоит забывать про запас пеммикана и воды. К слову, мой термос был почти пуст, поэтому я достал из верного рюкзака смятую пластиковую бутылку, надул ее, выправляя и набил ее снегом и ледяными крошками, после чего убрал под меховую куртку. Когда растает — перелью в термос.
Во время доклада я стоял на ребре спасшей меня каменной «лопатки» и смотрел я только вперед. На последовавший ожидаемый вопрос я спокойно ответил, что вернусь сразу, как только исследую следующие сто метров восходящего тоннеля. А чтобы прервать возражения и заставить их задуматься над кое-чем поинтересней, я в конце добавил:
— Толком рассмотреть не успел, но там дальше проход вроде как перестает сужаться, а вот склон становится гораздо круче. Пройду столько, сколько смогу — и быстро обратно.
— Не забудь связаться с нами, Охотник! Мы оповестим о активности Столпа в проходе.
— Конечно. У меня нет ни малейшего желания угодить под эти энергетические выплески, чем бы они не являлись… Скоро буду! Конец связи…
В убежище я вернулся уже изрядно задубевшим. Руки слушались плохо, но я все же сумел добраться до тяжелой шкуры, откинуть ее и вползти внутрь. А дальше мне уже оставалось только вяло отбиваться, пока четыре проворные руки вытряхивали меня из меховой одежды, избавляли от свитеров со штанами, а следом содрали и остальное. Буквально рухнув на меховую постель, я ничуть не возражал, когда меня накрывали двумя нагретыми медвежьими шкурами, равно как не стал отказываться и от стопки самогона. Понятно, что согреваться алкоголем глупо, но мне он был нужен скорее для нервного успокоение, а может и как снотворное — я очень торопился поскорее заснуть, чтобы быстрее восстановить силы. Вот только одной стопки может и не хватить — надо добавить сытной тяжелой еды, чтобы срубило моментально. И заглянувший мне в глаза Чифф мое состояние прекрасно понял:
— У тебя глаза как огонь подо льдом… как бурлящий кипяток в ледяной бочке усталости…
Сравнения прекрасно отразили мои текущие ощущения — ровно так я себя и ощущал. Тело до краев налито свинцом, каждое движение дается болью, а от даже самого слабого усилия мышцы спины и плеч мгновенно сводит противной судорогой. Перед глазами плавает серый туман усталости, звуки доносятся как сквозь вату или водяную пробку. Я поэтому и вернулся — понял, что физически уже просто не могу продолжать, хотя пробыл в леднике не больше пяти часов. Но устало только тело. А вот разум у меня просто пылает и рвется продолжать начатый поход. Я все же сделал открытие. И сразу же повернул обратно…
— Дверь — выдохнул я с улыбкой, не в силах остановить трясучку промерзшего тела — Там ж-железная дверь в с-стене… я с-сфотографировал. Там р-разного хватает по м-мелочи… спасшую меня яму тоже с-сфотал…
— Где смартфон? — в глазах Милены плавала жалость, но эта эмоция быстро исчезала, сменяясь суровым интересом истинного исследователя — Дайте мне его смартфон. Срочно!
— Он раз-рядился и ум-мер — выдохнул я, тяня дрожащие руки к кружке с горячим чаем.
— Он воскреснет! — твердо заявила Милена, вытаскивая устройство из кармана куртки — Он воскреснет даже против своей воли…
Бесцеремонно протиснувшись надо мной глубже в шатер, она свернулась клубком в уже удивительно быстро обжитом небольшом пространстве, положила его на шкуру, достала из сумки обмотанный изолентой паурбанк и замерла в ожидании, пояснив удивленным этой задержкой старикам:
— Сразу с холода заряжать нельзя!
Кружку меня Филимон не дал, начав поить меня с ложки. Он старательно думал, смешно надувая щеки, в то время как остальные терпеливо ждали моего оттаивания. Людей прибавилось. Помимо Филимона тут появился еще один луковианец, занятый сейчас неспешным колупанием дальней стены — насколько я понял при беглом взгляде, он сооружал что-то вроде полок. Вещей, кстати, тоже прибавилось — желтая советская кастрюля с красными цветами, стопка порезанных медвежьих шкур, связка хвороста, несколько секций печной трубы, пара свертков с неизвестным содержимым… Обживалась здесь не только Милена, но и остальные.
Ну а я все никак не мог унять бьющую меня дрожь, а мышцы продолжала рвать жестокая боль.
— Там холодно — выдавил я, ощущая, как после нескольких ложек сладчайшего крепкого чая по горлу катится огненный водопад, падающий в то заледенелое сжавшееся нечто, что недав