Гинзбург сочла неуместной иронию главреда. Ответила — годы спустя — довольно резко: «Тяжкое и несправедливое обвинение. Конечно, мое понимание событий до тридцать седьмого года было крайне ограниченным, о чем я и пишу со всей искренностью. Но услышав такой отзыв Твардовского о моей работе, я подумала, что вряд ли он прочел ее, а не просто бегло перелистал. Иначе он не мог бы не заметить, что вопрос о личной ответственности каждого из нас — основная моя боль, основное страдание. Об этом я пишу подробно в главе, озаглавленной „Меа кульпа“ (Моя вина). Но Твардовский не заметил даже этого заголовка».
Глава «Mea culpa» — во второй части. По общему счету она двадцать шестая. Там сказано: «В бессонницу как-то не утешает сознание, что ты непосредственно не участвовал в убийствах и предательствах. Ведь убил не только тот, кто ударил, но и те, кто поддержал Злобу. Все равно чем. Бездумным повторением опасных теоретических формул. Безмолвным поднятием правой руки. Малодушным писанием полуправды. Меа кульпа… И все чаще мне кажется, что даже восемнадцати лет земного ада недостаточно для искупления этой вины».
В любом случае новомирский главред отверг «Крутой маршрут». Однако надежда оставалась. По словам Гинзбург, в «редакции „Юности“, где меня много обнадеживали, рукопись тоже залежалась. А время между тем работало против меня. Все яснее становилось, что на эту тему наложено табу. И наконец в один прекрасный день редактор Полевой в разговоре со мной воскликнул: „Неужели вы всерьез надеялись, что мы это напечатаем?“. После чего „Юность“ переслала мою рукопись на хранение в Институт Маркса — Энгельса — Ленина, где, как писалось в сопроводительной бумажке, „она может явиться материалом по истории партии“».
Попытки легально издать «Крутой маршрут» оказались неудачными. В связи с чем Гинзбург сообщила: «Таким образом, к концу 1966 года все надежды на какую-то, кроме самиздатовской, жизнь книги были погребены. И то, что произошло дальше, было для меня не просто неожиданностью — фантастикой!».
Речь шла о нелегальных изданиях. Гинзбург подчеркнула: «Непредугадываемо переплетаются разные пути в нашем удивительном веке. Вдруг я увидела свою книгу (по крайней мере, первую ее часть и кусок второй) напечатанной в Италии. Меня — долголетнюю обитательницу ледяных каторжных нор с преобладающим звуком Ы в названиях местностей (МЫлга, ХаттЫнах и т. д.) — напечатали в сладкозвучном Милане. А потом и в Париже, и в Лондоне, и в Мюнхене, и в Нью-Йорке, и в Стокгольме, и во многих других местах».
Согласно Гинзбург, выпустило «Крутой маршрут» издательство «Мондадори». А позже и другие. Источник сведений она указала: «Мне довелось повидать некоторые из этих изданий, подержать их в руках. Часть этих книг привез из заграничной поездки покойный Эренбург».
В послесловии нет инвектив в адрес издательства «Мондадори». Но Гинзбург вновь подчеркнула, что публикация не согласована: «Это совсем новая тема, рожденная нашим странным временем и его феноменами. Тема о душевном состоянии автора подобных изданий. Противоречивые чувства раздирают его. С одной стороны, он не может сдержать естественного чувства радости при виде своей рукописи, превратившейся в книгу. Но с другой… Без моей правки, без всякого моего участия в издании… Без возможности исправить типографский брак (русское издание пестрит ошибками в орфографии и пунктуации)… Точно твоего погибавшего ребенка спасли какие-то чужестранцы, но при этом его полностью оторвали от тебя. А тем временем и земляки дают несчастной матери почувствовать: она виновна не только в том, что породила нежеланное для властей дитя, но и в том, что не смогла удержать его дома».
О «земляках» сказано уклончиво. Кто выдвигал обвинения, когда и какие — лишь догадываться можно. Далее же сообщалось, что «книга вступила в новую фазу своего бытия: из догутенберговской, самиздатовской, родной отечественной контрабанды она превратилась в нарядное детище разноязычных издательств, перекочевала в мир роскошной глянцевой бумаги, золотых обрезов, ярких суперобложек. Полное отчуждение произведения от его автора! Книга стала чем-то вроде взрослой дочери, безоглядно пустившейся „по заграницам“, начисто забыв о брошенной на родине старушке-матери».
Подчеркнем, что тогда опубликована была лишь первая часть книги и несколько глав второй. Гинзбург в послесловии утверждала: «Как бы там ни случилось, а я считала своим долгом дописать все до конца. Главным образом, не для того, чтобы изложить фактическую историю дальнейших лет в лагере и ссылке, а для того, чтобы читателю раскрылась внутренняя душевная эволюция героини, путь возвращения наивной коммунистической идеалистки в человека, основательно вкусившего от древа познания добра и зла, человека, к которому через все новые утраты и мучения приходили и новые озарения (пусть минутные!) в поисках правды. И этот внутренний „крутой маршрут“ мне важнее донести до читателя, чем простую летопись страданий».
Итоги подведены. Заканчивалось послесловие оптимистично: «Все-таки я хочу надеяться на то, что если не я и не мой сын, то, может быть, хотя бы мой внук увидит эту книгу полностью напечатанной на нашей Родине…»
История создания и публикации «Крутого маршрута» изложена вроде бы подробно. Однако загадок не стало меньше, нежели в 1967 году — после статьи, опубликованной итальянской коммунистической газетой.
По-прежнему было неясно, когда же редакции «Нового мира» и «Юности» получили рукописи Гинзбург. Даты не определены.
Также неясно, предложила ли Гинзбург «Крутой маршрут» сразу двум периодическим изданиям или сначала обратилась в одно, а затем в другое. Как опытный журналист она не могла не знать: если Твардовскому станет известно, что рукопись одновременно получена еще и Полевым, либо наоборот, публикация исключена в обоих журналах.
Опять же неясно, что так испугало Полевого в рукописи Гинзбург. Да, речь там шла о советских тюрьмах и лагерях, но ранее издавались рассказы и повести аналогичной тематики. Солженицынская — не единственное исключение. Печатались и мемуары иногда[64].
Наконец, все рассказанное Гинзбург не объясняет, по какой причине весной 1967 года в ЦК КПСС было решено не только оставить без последствий несанкционированные публикации «Крутого маршрута», но и демонстрировать с помощью итальянской газеты, что к автору нет претензий на родине. Случай, подчеркнем, неординарный.
Хронология противоречий
В цитированном выше послесловии к полному изданию «Крутого маршрута» отмечено: «пятилетнее плавание» рукописи «по бурным волнам самиздата» началось, когда она попала в журнальные редакции. Таким образом и обозначен срок, отделявший «самиздатовское» бытование от упомянутой Гинзбург заграничной публикации в 1967 году.
Значит, началось «самиздатовское» бытование в 1962 году. И нет оснований полагать, что Гинзбург обратилась сразу в две редакции. А какая стала первой — можно установить документально.
Фонд «Нового мира», переданный редакцией на хранение в ЦГАЛИ СССР, содержит материалы, относящиеся к истории «Крутого маршрута». Среди них — письмо Гинзбург, адресованное Твардовскому[65].
Закончено оно 3 января 1963 года. Надо полагать, тогда же и отправлено. В редакции сортировал всю корреспонденцию сотрудник, за нее отвечавший, а Гинзубрг — журналистка, соответственно, редакционную специфику знала, потому и обозначила, что к Твардовскому обратился не обычный читатель:
«Глубокоуважаемый Александр Трифонович!
Я сначала хотела попросить сына, чтобы он поговорил с Вами по моему поручению, но, узнав из его последнего письма, что он на днях уезжает за границу, решила обратиться к Вам сама. Сына моего — молодого писателя Василия Аксенова — Вы, наверное, знаете, т. к. его рассказы публиковались в „Новом мире“».
Сортировавший корреспонденцию сотрудник «Нового мира», получив сведения об Аксенове, уяснил бы, что письмо следует передать главреду. Это и требовалось Гинзбург. Ну а был ли Твардовский лично знаком с Аксеновым, нет ли, все равно не мог не слышать о весьма популярном тогда прозаике. Далее же сказано: «Прежде чем изложить суть моего обращения к Вам, я хочу низко поклониться Вам за опубликование повести Солженицына. Наконец-то люди узнали из первоисточника хоть об одном дне той жизни, которые мы вели (в разных вариантах) в течение 18 лет. Спасибо Вам, и не только от меня, но и от всех моих близких по тюремному братству, от живых и мертвых».
Солженицынская повесть опубликована в ноябре. Значит, примерно месяц прошел до того момента, когда Гинзбург обратилась к Твардовскому.
Гинзбург рассказала, что вместе с мужем была арестована в 1937 году, осуждена, восемнадцать лет спустя признана невиновной, восстановлена в партии. Затем перешла к сути обращения: «Вопрос мой к Вам заключается в следующем. Я не писатель, но я преподаватель литературы и журналист (сейчас, живя во Львове, работаю в редакции газеты „Львовская правда“), и поэтому я не могла не обращаться к карандашу на разных этапах моего крутого маршрута. После реабилитации я привела эти записи в относительный порядок».
Соответственно, речь шла о воспоминаниях. Гинзбург подчеркнула: «Но все время меня не оставляла надежда, что я еще при жизни смогу рассказать многое людям, товарищам, коммунистам».
Далее обозначена специфика воспоминаний. Гизбург указала: «В отличие от Солженицына я писала не о так называемых „военных преступниках“, а о „наборе 1937 года“, о коммунистах, поставленных в эти условия. Их существование в тюрьме, лагере, ссылке имело свою специфику, отличную от того, о чем пишет Солженицын».
Понятно, что Гинзбург называла «военными преступниками» советских военнослужащих, осужденных в 1940-е годы. К ним относился и заглавный герой солженицынской повести — Иван Денисович Шухов.
Указан был и конкретный повод обращения. Гинзбург отметила: «После выхода 11-й книжки „Нового мира“ все наши реабилитированные страшно взволнованы. За последние дни я получила из Москвы несколько писем от друзей по ссылке, читавших мои записки. Они все пишут, что я должна обратиться к Вам с просьбой прочесть мою рукопись».