Значит, когда Гинзбург обратилась к Твардовскому, «друзья по ссылке» уже прочли и ее воспоминания, и солженицынскую повесть. Общностью тематики подразумевалось: «Крутой маршрут» опубликовать можно. Причем именно в «Новом мире». Журнале, главреду которого было позволено больше, чем руководителям других изданий.
Литераторы-профессионалы знали, что публикации материалов «лагерной» тематики лимитировались и после XXII съезда партии. Какой объем допустим в каждом издании — определяли главреды. Вот почему Гинзбург и спрашивала Твардовского, «возможно ли опубликование еще одного произведения на эту тему (само собой разумеется, это только в том случае, если оно Вас хоть в какой-то мере удовлетворит в смысле его литературных качеств)».
Имелось в виду, исчерпан ли ресурс «Нового мира», недавно поместившего солженицынскую повесть. Рукопись, однако, не была приложена к письму. И Гинзбург пояснила: «Спрашиваю потому, что если вторичное обращение к этой теме сейчас по каким-то причинам невозможно, то я и не буду пока сидеть над правкой своего материала. Ведь работа над ним — каждый раз боль».
Далее следовал главный вывод. Гинзбург отметила: «Если Вы согласны прочесть мою рукопись, если принципиально возможность ее опубликования не исключена, я поработаю над ней еще и пришлю Вам или даже сама привезу».
В письме указан и львовский адрес. Ответ надлежало адресовать «Гинзбург-Аксеновой Евгении Семеновне».
Значит, Твардовскому поставлено условие: рукопись он получит, когда предварительно даст обещание прочесть ее. Гинзбург, похоже, не осознавала, что такое предложение будет воспринято как дерзость.
Твардовский медлил с ответом. Лишь 23 декабря подготовил черновик письма[66].
Отвечал на вопросы развернуто. Начал с этического: «Согласитесь, что никаких предварительных, — до ознакомления с Вашей рукописью, — гарантий относительно ее опубликования мы Вам дать не можем».
Далее намекнул, что политического характера препятствий нет. Сама лагерная тематика не запрещена: «Конечно, повесть Солженицына поставила перед произведениями сходной тематики весьма высокую норму художественной требовательности, норму, от которой журнал уже не сможет отступить. „Принципиальная возможность“ опубликования Вашей рукописи только в этом. Присылайте рукопись».
Значит, до 23 декабря 1963 года Твардовский еще не видел рукопись «Крутого маршрута». Но вскоре она была доставлена.
Примерно ко 2 января 1964 года Твардовский ознакомился с ней и принял решение, о чем специальным письмом оповестил редколлегию[67].
Сначала дал общую характеристику. Акцентировал: «Нельзя отрицать очевидных достоинств рукописи Е. С. Гинзбург-Аксеновой. В ряду произведений, касающихся „темы 37 года“ лишь стороной (а в последнее время заключающих нередко эту тему уже как некий обязательный элемент, как дань сложившемуся в связи с успехом „Ивана Денисовича“ литературному штампу), эти воспоминания выделяются большой впечатлительностью глубоко выстраданного человеческого документа о трагической полосе в жизни партийной интеллигенции, в котором лично пережитое автором предстает в целом связной и последовательной исторической картиной. Изложение фактов личной судьбы с собственно литературной стороны почти безупречно, это свободный и уверенный рассказ человека, достаточно искушенного в литературном письме».
Недостатки тоже отмечены. Твардовский утверждал, что «искушенность часто налагает некую „беллетристическую тень“ на безусловную достоверность этой волнующей исповеди человека, столько испытавшего на всех „волнах“ и „ступенях“ ежовско-бериевского периода беззаконий и произвола. Порой автор явно нарушает подлинность этой исповеди некоторым литературным кокетством, передержками, желанием выглядеть уж очень героической личностью, самолюбованием (такое впечатление производят, например, „разящие“ ответы героя-автора своим следователям и судьям: многочисленные остроты, очевидно сложившиеся и оформленные „потом“, как говорят „на лестнице“; излишняя насыщенность повествования литературными реминисценциями…».
Твардовский объявил недостатком и цитирование стихов. Причем не только известных поэтов, но и самой Гинзбург. Вовсе же неприемлемой оказалась «общая идейная концепция автора, оценивающая все, что было „до“ с точки зрения бытового и душевного благополучия „руководящих кругов“ известного масштаба („а как мы хорошо жили до всего этого, как были счастливы, как было все ясно и прекрасно“)».
Иронию главред не счел нужным скрывать. Для него «тема 37 года» — лишь одна из многих в истории сталинской эпохи, причем не самая важная. А «бытовое и душевное благополучие „руководящих кругов“ известного масштаба» было и вовсе не интересно сыну «раскулаченного». Далее — переход к итоговому решению: «Но не о том и не о другом сейчас речь при решении вопроса о судьбе рукописи, обнимающей, между прочим, лишь начальный этап „мытарств“ героя-автора, лишь первые два года из 17, проведенных в тюрьмах и лагерях, и снабженной указанием „конец первой части“».
Книга, значит, не завершена. Да и завершенная не понадобилась бы, ведь редакционный «портфель» и так «перенасыщен материалом, который широким потоком пошел в нашей литературе в результате опубликования повести А. Солженицына и ее огромного воздействия на литературный процесс. Редакция не вправе отдавать на своих страницах предпочтение этому материалу, становясь как бы редакцией журнала „Каторга и ссылка“, а не журнала современной советской жизни во всем ее многообразии и разносторонности».
Твардовский опять акцентировал иронию. Упомянутый им журнал «Каторга и ссылка» основан в 1921 году по инициативе ветеранов революционного движения, а четырнадцать лет спустя закрыт как утративший актуальность. «Крутой маршрут» уподоблен публиковавшимся только в силу приоритетной тематики мемуарам бывших каторжан и ссыльных.
Согласно Твардовскому, приоритеты уже другие. Но далее он заявил: «Это тем более нужно учитывать, что редакция уже располагает достаточным и даже избыточным количеством страниц сходного по теме с рукописью Гинзбург-Аксеновой материала, опубликование которого представляется ей куда более необходимой задачей по существу».
Получилось, что «Крутой маршрут» постольку издавать не следует, поскольку тематика неприоритетная, при этом необходимо публиковать материал, «сходный по теме с рукописью Гинзбург-Аксеновой». Твардовский сам себе противоречил.
Нет оснований полагать, что опытный литератор и функционер не заметил противоречие. Однако решение не изменилось: «По крайней мере — в настоящее время редакция должна воздержаться от подготовки рукописи Е. С. Гинзбург-Аксеновой к печати».
Главред счел также нужным добавить, что никаких обязательств у редакции в данном случае нет. Он ведь и ранее не обнадеживал автора, который теперь получит отказ: «Помнится, что еще на письменное предложение Аксеновой своей „повести“ „Новому миру“ я отвечал ей в сдержанном духе примерно по тем же мотивам, что изложены здесь».
Характерно, что слово повесть — в кавычках. Главред, стало быть, демонстрировал: сама Гинзбург так определила жанр «Крутого маршрута». Однако ее письмо Твардовскому не содержит это жанровое определение.
Твардовский в письме редколлегии утверждал, что отвергнутая рукопись снабжена «указанием „конец первой части“». Отсюда следует, что так заканчивалось повествование.
Но это противоречит сказанному Гинзбург в послесловии. Она утверждала, что в редакцию «были доставлены две части „Крутого маршрута“ и вторая содержала главу „Меа кульпа“ (Моя вина)».
В послесловии, вновь подчеркнем, цитируется ироничное замечание Твардовского о понимании автором «Крутого маршрута» «событий до 1937 года». Согласно Гинзбург, такое отношение главреда к рукописи обусловлено тем, «что вряд ли он прочел ее, а не просто бегло перелистал, иначе бы заметил главу „Меа кульпа“ (Моя вина)».
Допустим, Твардовский и впрямь не дочитал рукопись. И все же до 1979 года упомянутой главы нет в изданиях «Крутого маршрута». Так, в опубликованных «Посевом» и «Мондадори» — только первая часть и несколько глав второй.
Но если издательства печатали вариант, попавший в редакцию «Нового мира», значит, главред все-таки не дочитал рукопись. Иначе б заметил, что за «указанием „конец первой части“» следуют главы второй.
К этому вопросу мы еще вернемся. А пока отметим, что и письмо Гинзбург, адресованное Твардовскому, отчасти противоречит ею же сказанному в послесловии.
Согласно послесловию, «самиздатовское» бытование рукописи началось, когда она попала к сотрудникам «двух популярнейших толстых журналов». А в письме Твардовскому сказано, что ее уже читали гинзбурговские «друзья по ссылке». Значит, кто-либо из них мог знакомым передать, вот так и пошло копирование.
Похоже, Гинзбург проговорилась в письме. Оно ведь не предназначалось для публикации. Да и тайны не было. Ну, показывала воспоминания «друзьям по ссылке», ничего тут нет криминального.
Если учесть, что еще до Твардовского «друзья по ссылке» читали рукопись, тогда можно объяснить, почему в послесловии сказано о «пятилетнем плавании ее по бурным волнам самиздата». Оно действительно началось в 1962 году, тут Гинзбург опять не ошиблась, а тоже проговорилась.
Это косвенно подтверждается и воспоминаниями о ней двух известных советских диссидентов, затем эмигрантов — Л. З. Копелева и Р. Д. Орловой. Их статью опубликовал в 1980 году израильский журнал «Время и мы»[68].
В статье каждый из авторов рассказывал о своих впечатлениях — поочередно. Так, Орлова утверждала, что с бывшей арестанткой познакомилась «в августе 1964 года у Фриды Вигдоровой, которая торжественно сказала:
— Евгения Семеновна Гинзбург-Аксенова, написавшая „Крутой маршрут“, приехала из Львова…».
Так говорят об авторе общеизвестной книги. Значит, к августу 1964 года известность «Крутого маршрута» весьма широка. Если только мемуаристы не спутали даты, что нередко случается.