В ряде случаев исправлены опечатки. Но есть и стилистическая правка.
Ясно, что Гинзбург не правила бы рукопись карандашом, если б раньше использовала чернила. И наоборот: раз уж первой была карандашная правка, так чернила неуместны.
Значит, хотя бы одну правку вносил редактор. Отсюда следует, что решение Полевого отказать Гинзбург — не первое: сначала он решил публиковать «Крутой маршрут», потому рукопись и прошла стадию редактуры.
Правка карандашом невелика, чернилами тоже. Стало быть, редактор недолго трудился, и рукопись прошла этап редактуры в 1964 году. Не позже. Значит, вопрос о публикации тогда решен был, речь только о сроках могла идти.
Уместно предположить, что редактор вносил правку карандашом. Так обычно делали, планируя согласовать исправления с автором. После согласования что-то стирали, утвержденное же обводили чернилами.
Согласование откладывалось. Как часто — уже не выяснить.
Но минул год, а Гинзбург все равно не беспокоило, что публикация задерживается. И это странно. По крайней мере, на первый взгляд.
С учетом же литературно-политического контекста все объяснимо. Журнал Полевого как раз к началу 1964 года не имел возможности печатать «Крутой маршрут».
По отношению к советской «лагерной» тематике ресурс был исчерпан. С июня 1963 года — в трех номерах — журнал «Юность» печатал автобиографический роман Пиляра «Люди остаются людьми»[73].
Эта публикация в 1964 году продолжилась. Тоже в трех номерах — с марта по май[74].
Автор, как отмечалось ранее, добился литературной известности в 1955 году, когда «Новый мир» опубликовал его повесть о подпольной борьбе узников «лагеря смерти» Маутхаузен — «Все это было!». Симонов, руководивший тогда журналом, точно рассчитал: шла подготовка к XX съезду партии, где, кроме прочего, планировалось осудить бесчеловечное отношение сталинского режима к советским военнопленным.
Роман «Люди остаются людьми» продолжал «лагерную» тему. Герой, добровольцем ушедший на фронт, через год, будучи контуженным, попадает в плен. Дальше — неудавшиеся побеги, затем Маутхаузен, подполье, наконец, восстание и свобода. Перспективы вроде бы радужные: возвращение на родину, возможность продолжить образование, в общем, долгожданная мирная счастливая жизнь. Но получится иначе, совсем не так, как ждали узники немецкого «лагеря смерти».
Впереди — северный лагерь. Советский. Причина вроде бы формальная — проверка. Офицеры МГБ выясняют, не сотрудничал ли с противником кто-либо из вернувшихся на родину. А пока идет выяснение, недавние узники Маутхаузена отправлены на лесоповал, как осужденные. Без вины. Только потому, что они бесправны. Даровая рабочая сила.
Холод, лишения, болезни, травмы. И не все доживут до нового освобождения.
Даже в 1946 году, когда герой выйдет на свободу, его злоключения не закончатся. Формально он уравнен в правах с демобилизованными военнослужащими, а реально дискриминация бывших пленных — негласная государственная установка сталинской эпохи. Правда, финал романа вполне оптимистичен, справедливость торжествует. Но это лишь дань советской литературной традиции.
Стоит подчеркнуть: роман «Люди остаются людьми» печатался в два приема — с шестимесячным интервалом. И вовсе не потому, что к началу публикации был не завершен. Автор завершил работу до предоставления рукописи журналу.
Полевой санкционировал подготовку романа Пиляра к печати лишь после оглушительного успеха солженицынской повести в «Новом мире». Однако в 1963 году уже заканчивался очередной этап кампании «разоблачения культа личности Сталина». Постепенно Суслов возвращал позиции, утраченные после XXII съезда КПСС.
Вот почему в августе 1963 года публикацию романа «Люди остаются людьми» Полевой вынужден был прекратить. Это оказалось уже слишком рискованно — под «лагерную» тематику отвести половину ежегодных номеров журнала.
Шесть месяцев пришлось выждать, прежде чем публикацию возобновить. А иначе главреду «Юности» инкриминировали бы стремление превратить молодежное издание в приснопамятный журнал «Каторга и ссылка». Шутку эту не Твардовский придумал, она после XX съезда партии стала расхожей. Чтобы «лагерная» тема не воспринималась как дежурная, Полевой мог планировать выпуск номеров с главами «Крутого маршрута» не ранее следующего года.
В октябре 1964 года сменилось политическое руководство страны. Лидером партии стал Брежнев.
Это подразумевало возможность изменения литературной политики, что понимали многие литераторы. Например, Чуковский 21 ноября 1964 года записал в дневнике: «Так как, свергнув Хрущева, правительство пребывает в молчании — и обыватели не знают, под каким гарниром их будут вести „по ленинскому пути“, — сочиняется множество эпиграмм, песен, стишков»[75].
Вскоре суть изменений была обозначена. Хрущева официально дискредитировали в печати, значит, неуместной стала и кампания «разоблачения культа личности».
С пропагандистской точки зрения это было целесообразно. Новый государственный праздник — День Победы — символизировал единство народа, победившего в Великой Отечественной войне. Значит, Сталина, Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР, не следовало наделять статусом персонификации зла.
Тема «нарушений законности в годы культа личности Сталина» утратила актуальность, когда началась подготовка к празднованию Дня Победы 9 мая 1965 года. Не было у Полевого тогда никакой возможности опубликовать «Крутой маршрут». Однако главред «Юности» все еще не отказал Гинзбург. Надо полагать, ждал, надеялся.
Потому сотрудники редакции «много обнадеживали» автора «Крутого маршрута». Не лукавили, а рассуждали, сообразно планам главреда. Вот Гинзбург и не беспокоило, что постоянно откладывается публикация рукописи, уже прошедшей этап редактуры.
Но вновь подчеркнем: согласно письму директора ЦПА ИМЛ рукопись «Крутого маршрута» уже хранилась там в январе 1966 года. А Гинзбург, по ее словам, узнала о новом решении главреда «Юности» почти десять месяцев спустя.
Допустимо, что ошиблась в сроках. Если и так, ошибка непринципиальна. Месяц, два или даже три — от этого не меняется ничего. Важно, что Полевой вдруг решил не публиковать рукопись, уже прошедшую редактуру, и распорядился передать ее ЦПА ИМЛ, а Гинзбург о новом решении главреда не сообщали. И то и другое — не случайность.
Значит, два вопроса уместны. Первый — в силу каких причин главред «Юности», изначально санкционировавший подготовку «Крутого маршрута» к печати, распорядился все же передать рукопись ЦПА ИМЛ. Второй, соответственно, почему ни Полевой, ни его сотрудники долго не сообщали Гинзбург о новом решении.
Ответы на оба вопроса подсказывает литературно-политический контекст. 12 января 1966 года, как уже отмечено выше, газета «Известия» напечатала статью Еремина «Перевертыши». Шла подготовка к судебному процессу, который должен был завершить «дело Синявского и Даниэля».
Поворот интриги
Допустимо, что Полевой гораздо раньше получил сведения об аресте Синявского и Даниэля. Ну а 5 декабря 1965 года — несанкционированный митинг на Пушкинской площади, о чем знали все московские литераторы.
Политическая ситуация менялась. Вот Полевой и решил «посоветоваться» в соответствующем отделе ЦК партии. Обычный прием. Туда за «советами» обращались все главреды столичных изданий, что уже отмечалось выше.
Главред «Юности» получил совет вскоре. И в январе 1966 года рукопись Гинзбург была уже в ЦПА ИМЛ.
Но только к этому партийный совет не сводился. Рекомендовано было еще и повременить с уведомлением Гинзбург о судьбе рукописи.
Стоит подчеркнуть: не Полевой так решил, ему была отнюдь не свойственна бестактность. За него решение принято. И если учитывать политический контекст, оно вполне целесообразно.
Гинзбург могла бы как личное оскорбление воспринять отказ публиковать «Крутой маршрут» — после того, как ее «обнадеживали» почти что полтора года. Сгоряча попыталась бы отправить рукопись за границу, и удача не исключалась. А на фоне готовившегося судебного процесса по «делу Синявского и Даниэля» новая антисталинская заграничная публикация, да еще скандал в связи с преследованием бывшей лагерницы, реабилитированной коммунистки — совсем уж некстати. Тут выждать требовалось.
Итоги были подведены осенью 1966 года. Как выше отмечено, УК РСФР пополнился статьей 190’— «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Интерпретации тут мало чем ограничены.
Ну а Полевой — через месяц или два — сообщил Гинзбург, что журнал не станет публиковать «Крутой маршрут». Вопреки ее мнению, рукопись оказалась в ЦПА ИМЛ до отказа, а не после.
Допустимо, что Полевой и впрямь заявил: «Неужели вы всерьез надеялись, что мы это напечатаем?» Если так, фраза подразумевала контекст «дела Синявского и Даниэля». Значит, редактор хотел сказать, что надежды Гинзбург с января 1966 года были заведомо напрасными, и она сама — при ее опыте — должна была б догадаться об изменении ситуации, забрать рукопись, а не ждать обоюдно неприятного «последнего разговора».
Но как бы ни закончился тот «последний разговор», важно, что гинзбурговская «Хроника времен культа личности» публиковалась с февраля 1967 года за границей. И до сих пор не объяснено внятно, как туда попала рукопись. Гинзбург лишь намеками ограничилась.
Вряд ли она лукавила, отрицая свою причастность к отправке рукописи за границу. Последствия несанкционированной публикации были известны. Даже если б Гинзбург ареста не боялась, так не могла не опасаться, что ответить придется сыну. Рисковать его писательской карьерой мать бы не стала.
Подчеркнем еще раз: не подтверждено, что рукопись попала в «самиздат» из редакций «Нового мира» и «Юности». Намеки Гинзбург — не аргумент. Зато в посевовском редакционном предисловии сообщается, что «Крутой маршрут» стал «центральным материалом подпольного журнала „Феникс 1967“».