[84].
Ранее Твардовский читал ее друзьям. Рукопись тоже давал — на время. И не раз. Однако напечатать в своем журнале не мог — цензурные инстанции не разрешали. Впервые на родине автора поэма опубликована восемнадцать лет спустя[85].
Сотрудники «Посева» указали источник публикации в редакционном врезе — подстраничном. Там сообщалось: «По полученным нами из Москвы сведениям, это — часть поэмы, распространяемая в Самиздате. По тем же сведениям, полный текст поэмы предназначался для журнала „Новый мир“, был уже набран и сверстан, но затем набор был рассыпан по распоряжению цензуры».
Точно ли так было — неважно. А важно, что из редакционного вреза следовало: рукопись оказалась в «самиздате» по инициативе самого Твардовского либо при участии сотрудников «Нового мира». Значит, главред в любом случае виноват.
Но опять — никаких расследований в редакции «Нового мира». Сотрудников, как водится, не извещали о заграничных публикациях, а в советской периодике нападки на Твардовского все усиливались. Буквально истерия началась.
Суслов не имел полномочий отстранить строптивого главреда от должности. Но у послушного Секретариата ССП была давно уже апробированная технология отстранения неугодных: поэтапно и неуклонно провоцировать заявление об отставке «по собственному желанию».
В феврале 1970 года руководство ССП выдвинуло требование — назначить новых заместителей Твардовскому. Разумеется, не он выбирал их кандидатуры. Ему предстояло стерпеть унижение либо уйти. Формальное обоснование административного решения само собой подразумевалось: если советская пресса год за годом осуждает редакцию «Нового мира», то надлежит там «укрепить кадры»[86].
Реальный же, хоть и официально не обсуждавшийся повод — несанкционированные иностранные публикации новомирских авторов, включая поэму самого главреда. Объяснить, как она попала за границу, Твардовский не мог. Да и все остальное тоже.
Сусловская задача была решена. Твардовский наконец подал заявление. Возможно, надеялся, что Брежнев не санкционирует отстранение от должности. Однако лидер партии так и не вмешался. Вина главреда подразумевалась: рукопись друзьям и знакомым давал, значит, сам и виноват.
Техника добивания
Суслов решил поставленную задачу в феврале 1970 года. Однако Твардовского продолжали добивать.
Очередной удар — публикация в семьдесят четвертом номере журнала «Грани» цикла очерков В. П. Некрасова. Ранее они уже печатались «Новым миром»[87].
В редакционном врезе указывалось, прежде всего, что первое издание эмигрантским журналистам тоже известно. Приводились библиографические сведения: «Читатель может удивиться, увидев в „Гранях“ очерки В. Некрасова, которые были опубликованы в 1965 г. „Новым миром“ № 12 под общим заглавием „За двенадцать тысяч километров“».
Согласно уверениям посевовских сотрудников, причина републикации достаточно весома. Эмигрантский журнал не просто воспроизводил уже известное: «Дело в том, что мы получили из России „самиздатовский“ экземпляр тех же очерков. Сверка их с текстом, помещенным в „Новом мире“, показала, что в последнем ряд мест был изъят или переделан цензорами. Все пропущенные и измененные места восстановлены в „Гранях“ и набраны курсивом».
Неважно, точно ли так было, как эмигрантской редакцией сказано. Важно, что из редакционного вреза следовало: рукопись в «самиздате» оказалась по решению автора либо сотрудников «Нового мира». Значит, Твардовский в любом случае виноват.
Главредом он уже не был. Но атаку нельзя было остановить сразу в силу причин технических и политических.
Руководство соответствующего подразделения КГБ не могло, во-первых, точно знать, когда Твардовский подаст заявление об отставке. Программой изначально предусматривалась серия ударов, рукописи уже отправили за границу. Чтобы предотвратить издание, потребовалось бы непосредственное вмешательство в редакционную деятельность, а это непременно заметили бы иностранные кураторы.
Во-вторых, прагматика очередного удара — доказательство уместности отстранения главреда от должности. Такого рода аргументы были отнюдь не лишними. В ЦК КПСС и лично к Брежневу обращались весьма известные писатели, доказывавшие, что уход Твардовского из «Нового мира» дискредитирует советскую литературу.
Ответ Суслова — новая публикация в эмигрантском журнале. Как выше отмечено, фамилия виновного подразумевалась. Так что у главного идеолога все новые аргументы появлялись.
Следующий удар — публикация в семьдесят шестом номере журнала «Грани». На этот раз напечатаны рассказы В. Т. Шаламова[88].
Краткая биографическая справка — в предисловии. Редакция «Граней» сообщала, что «Варлам Шаламов, поэт и прозаик, родился в Вологде в 1907 году. Впервые был арестован в 1929 г. и приговорен к трем годам концентрационных лагерей. Вторично арестовывается в 1937 г. и в течение 17 лет отбывает срок в лагерях Колымы. После возвращения в Москву впервые публикует в 1957 г. свои стихи; в 1961 и 1964 гг. выходят два его небольших поэтических сборника; его стихи продолжают печататься в ряде журналов — „Москва“, „Знамя“, „Юность“».
Далее объяснялось, чем же заинтересовал московский литератор редакцию эмигрантского журнала. Причина обычная: «Прозаические произведения В. Шаламова в России не публикуются. Они распространяются почитателями его таланта в списках. Часть рассказов попала на Запад и была опубликована на русском и иностранных языках. Помещаемые ниже рассказы публикуются по-русски впервые».
Итак, подразумеваемый источник публикации — шаламовские рукописи, попавшие в «самиздат». И с очевидностью же подразумевалось, что такое без ведома автора произошло бы[89].
Связь Шаламова и «Нового мира» неочевидна в данном случае. Но о ней знали многие литераторы-москвичи и, конечно же, сотрудники курирующего литературу отдела КГБ.
В советских издательских организациях тогда практиковалось так называемое внутреннее рецензирование. Формально каждый автор, приславший рукопись, имел право на получение мотивированного ответа в случае отказа. Рецензии подобного рода не публиковались, они были только основанием решения о возможности либо невозможности публикации, зато гонорары выплачивались обязательно. В «Новом мире» Шаламов — один из постоянных рецензентов. Кроме того, он еще в 1963 году передал Твардовскому рукопись цикла «Колымские рассказы». Лежала она в редакции долго, напечатать главред не решился, но ознакомиться с ней успели многие. Сам собой подразумевался бы ответ на вопрос об источнике публикации в «Гранях»[90].
Отметим, что авторы предисловия в «Гранях» умолчали о нескольких советских публикациях шаламовской прозы. Но главное, не упомянули рассказ, напечатанный в первом номере журнала «Посев» за 1967 год[91].
Допустимо, что сотрудники «Граней» не знали всю советскую библиографию Шаламова. А вот не знать о западногерманской публикации рассказа не могли. У «Посева» и «Граней», подчеркнем еще раз, один издатель. Да и штаты, так сказать, пересекались. Потому умолчание вроде бы странное.
На самом деле все объяснимо. После неудачи в связи с посевовской публикацией «Крутого маршрута» организаторы не желали напоминать читателям о почти одновременном выпуске еще и шаламовского рассказа — тем же издателем. Гораздо заметнее стала бы интрига. По советско-итальянской версии, инцидент обусловлен некорректными действиями фирмы «Мондадори», а западногерманского участия словно бы и не было.
В семьдесят седьмом номере «Граней» публикация шаламовской прозы была продолжена. Тем самым демонстрировалось, что не без попустительства Твардовского нанесен урон репутации СССР. Значит, с политической точки зрения была вполне обоснована замена новомирского главреда[92].
Трудно судить, насколько эффективны были публикации в «Гранях» — после отстранения Твардовского от должности главреда. Главная задача, подчеркнем, уже решена к тому времени.
Нерешенной же оставалась другая задача: ЦК КПСС должен был реагировать на публикации Войновича, Некрасова и Шаламова в «Гранях». Пусть и невиновны писатели, а интригу надлежало маскировать. Создать видимость реакции. Что называется, зачистить информационное поле.
Проще всего решался вопрос об участи Некрасова. Фронтовик, офицер, коммунист, сталинский лауреат, он хоть и дерзил власти, но в целом считался лояльным советским писателем. Инкриминировать ему отправку рукописи за границу было бы странно: очерки давно уже напечатаны, потому сомнительной выглядела бы инициатива автора, решившего вдруг рисковать статусом литератора-профессионала ради новой публикации, едва отличимой от прежней. Так что по умолчанию виновными оказались некие «провокаторы».
Иное дело — Войнович. У него репутация иная, да и «роман-анекдот» явно сатирический, то есть крамольный. Но каяться автор не желал, значит, исключен был пастернаковский вариант. Потому в ЦК партии выбрали гинзбурговский.
Войновичу предложили компромисс. Можно не каяться, но следует в печати опротестовать заграничную публикацию.
Без уступок было не обойтись. И так уже более года не печатался. И автор крамольного романа согласился опротестовать заграничную публикацию. Контролировал процедуру В. Н. Ильин — секретарь по организационным вопросам Московского отделения ССП.
Много лет спустя Войнович эту процедуру довольно подробно характеризовал. По его словам, заявление, подготовленное для «Литературной газеты», формулировалось «приблизительно так: „Мне стало известно, что журнал `Грани` напечатал небольшую часть моего незаконченного романа, на что я никому не давал разрешения. Я протестую“. Ильин пошевелил губами, взял авторучку и перед словом „журнал“ вписал эпитеты: „антисоветский, так называемый“ и еще что-то о грязной политической провокации. Я говорю, что это не пойдет. Он тут же согласился: вычеркиваем. Вычеркнули. Я подписал».