Опубликовало письмо «Литературная газета» 14 октября 1970 года. Начиналось оно полемически: «Мне стало известно, что издающийся в ФРГ антисоветский журнал „Грани“…»[93].
Далее — в том же духе. Если верить «Литературной газете», Войнович, утверждал: «Я глубоко возмущен гангстерской акцией этого так называемого журнала, преследующего грязные и явно провокационные цели».
Войновича попросту обманули. И писатель отметил: «письмо было опубликовано с правкой Ильина. Со всеми его словами: „так называемый“ и „грязная провокация“. Так что автором по крайней мере половины слов является он. Но протестовать против этого бесполезно и негде. Разве что в тех же „Гранях“».
Компромисс не удался. Репутационный ущерб, по словам Войновича, оказался значительным. Однако негласный запрет на публикации был снят.
Перемирие Войновича и руководства ССП было, как известно, недолгим. В дальнейшем автор крамольного романа отвергал компромиссы.
Тем не менее в 1970 году Суслов выиграл. Он добился уступки от Войновича. Оставался Шаламов, а тут все оказалось сложнее.
Шаламов, в отличие от Войновича, жил не только литературным трудом. Имел и другой источник дохода, пусть и мизерного. К 1970 году получал уже пенсию — как по возрасту, так и в качестве инвалида, «жертвы сталинских репрессий».
Запугать его привлечением к уголовной ответственности было б трудно: угроза практически нереализуема из-за прогнозировавшегося международного скандала. Но для литератора и запрет на публикации — серьезная опасность.
Шаламова убеждали долго, и он тоже уступил. Письмо в «Литературную газету» опубликовано 23 февраля 1972 года[94].
Руководил операцией все тот же Ильин. Так, этот «соавтор» почти копировал первую фразу письма Войновича, только издание упомянуто другое: «Мне стало известно, что издающийся в Западной Германии антисоветский журнальчик на русском языке „Посев“…»[95].
Отмеченные Войновичем обороты воспроизведены в шаламовском письме. Тут и «грязные цели», и, конечно, «провокация» и т. д.
Вынужденным было письмо. И технику современники опознали сразу — ex ungue leonem[96].
Репутационный ущерб был велик. Однако организаторы вновь использовали не только пресловутый кнут: не обошлось и без своего рода пряника.
Немалую роль сыграло руководство издательства «Советский писатель», где уже давно лежала рукопись поэтического сборника Шаламова — «Московские облака». 17 апреля 1972 она наконец сдана в набор. 29 мая книга подписана к печати, вышла на исходе июля[97].
В 1973 году Шаламов принят в ССП. Это и дало право на льготы, полагавшиеся литераторам-профессионалам. Бывшем лагернику компенсировали унижение.
Суслов опять выиграл. Однако проигрывал в главном. Распад советской идеологии предотвратить не удалось.
Отстранение Твардовского от должности и письма, опубликованные «Литературной газетой», широко обсуждались советскими интеллектуалами. Тенденция была очевидной. Заграничные публикации с необходимостью подразумевали судебный приговор либо унижение посредством отречения и покаяния.
Допустимо, что Липкин по-прежнему ждал, пока ситуация изменится. Например, собирался отправить рукопись Гроссмана за границу, когда уже не будет столь тщательным контроль.
Это можно допустить, но подтвердить опять нечем. О скандалах конца 1960-х годов нет упоминаний в мемуарах Липкина.
Часть III. Последствия триумфа
Неслучайные совпадения
В феврале 1970 года Суслов не только одолел Твардовского. Отстранение строптивого главреда от должности — урок остальным. И дан он незадолго до начала очередной пропагандистской кампании: всесоюзного празднования столетия со дня рождения Ленина.
Но в октябре 1970 года Суслов проиграл. А выиграл именно тот писатель, чью деятельность главный идеолог страны всячески старался пресечь. Нобелевская премия по литературе была присуждена Солженицыну.
Года не прошло с тех пор, как его из ССП исключили. Лишили статуса литератора. И вот — триумф. Нобелевский комитет, можно сказать, ответил литературным функционерам.
Однако важно, что с триумфом Солженицына хронологически совпадает другое немаловажное литературное событие — иностранная публикация гроссмановской повести «Все течет…».
Это совпадение долгое время оставалось словно бы незамеченным. В силу чего и необъясненным. Минуло шесть лет после смерти Гроссмана, формально он еще считался классиком советской литературы, когда издательство «Посев» опубликовало повесть «Все течет…»[98].
Посевовское издание упоминают все иностранные биографы Гроссмана. Добавляя при этом, что повесть оказалась вне сферы внимания критиков[99].
Действительно, в 1971 году была опубликована лишь одна статья о гроссмановской повести. И напечатал ее посевовский журнал «Грани»[100].
Еще одна статья — восемь лет спустя. Опубликовал ее израильский журнал «Время и мы»[101].
Затем — опять молчание. Критики принялись обсуждать гроссмановскую повесть, когда роман «Жизнь и судьба» был уже переведен на иностранные языки. В таком контексте и шло обсуждение[102].
Ситуация вроде бы парадоксальная. Если пользоваться советской терминологией, можно сказать, что гроссмановскую повесть четырнадцать лет «замалчивали».
Даже к началу 1990-х годов критики-эмигранты не пожелали объяснить причину такого «замалчивания». Меж тем она выявляется, если учитывать литературно-политический контекст публикаций.
Начнем с того, что биографам Гроссмана запомнилось первое книжное издание повести в ноябре 1970 года. Однако еще раньше две главы опубликовал журнал «Грани» в семьдесят восьмом номере[103].
Повесть была таким образом анонсирована. В редакционном уведомлении, помещенном на первой странице журнала, указано: «Этот номер выходит с увеличенным количеством страниц из-за того, что в последний момент, когда номер подписывался к печати, в него были включены отрывки из книги „Все течет…“ Вас. Гроссмана».
Стоит подчеркнуть, что «Грани» — ежеквартальный журнал. Трехмесячный интервал между выпусками. Формирование каждого начиналось после того, как предыдущий подписан к печати. Значит, содержание именно семьдесят восьмого номера давно определили, была уже пройдена стадия редакционной подготовки, сделан типографский набор, сверстаны все страницы, и так называемые оттиски верстки еще раз проверены в редакции. Осталось только сообщить в типографию, что можно печатать тираж. И вдруг решено изменить формат издания, дабы срочно втиснуть туда две главы повести Гроссмана. Случай уникальный.
По какой причине такая срочность понадобилась — редакция не объяснила. Зато правообладатель был указан — в сноске на первой странице: «Перепечатка или перевод на иностранные языки, даже в отрывках, воспрещается. © 1970 by Possev-Verlag, V. Gorachek, Frankfurt/M».
Отсюда следовало, что издательство «Посев» успело приобрести у гроссмановских наследников все права на публикации заведомо антисоветской повести. Это было невероятно в принципе.
Более того, указание правообладателя еще и в принципе неуместно. Даже если договор и был бы заключен, сообщать о таком в эмигрантской прессе — значит провоцировать карательные меры по отношению к родственникам Гроссмана.
Получилось, что редакция журнала «Грани» не только ложные сведения распространяла, но еще и провоцировала карательные меры по отношению к советским гражданам. Эти обстоятельства не могли не привлечь внимание эмигрантских критиков.
Равным образом, не могло не привлечь внимание критиков то, что акция была не только срочной и провокативной. Еще и комплексной. В ноябрьском номере журнал «Посев» опубликовал фрагмент гроссмановской повести[104].
Зачем понадобилась — нетрудно было догадаться. В два приема: по аналогии.
Сначала угадывался modus operandi. Даже те, кто не помнили или вовсе не знали о четырнадцатилетней давности скандале в связи с Дудинцевым, вряд ли забыли другие, аналогичные и тогда совсем недавние. Это посевовские же публикации Гинзбург, Войновича, Твардовского, Некрасова и Шаламова. Серия ударов, ассоциировавшаяся с заменой новомирского главреда.
Прагматику серии ударов и обозначило — достаточно четко — отстранение Твардовского от должности. А коль скоро строптивый главред отстранен, легко угадывался объект новой атаки, уже не относящейся к «Новому миру». Торопливость редакции журнала «Грани» можно было объяснить только стремлением успеть с гроссмановской публикацией к солженицынскому триумфу. Присуждению Нобелевской премии.
Литературная репутация Солженицына устойчиво ассоциировалась с пресловутой «лагерной темой». Причина, разумеется, не только в дебютной повести, вскоре принесшей автору мировую известность.
К 1970 году за границей опубликована еще одна солженицынская повесть, тоже связанная с «лагерной темой». И — практически одновременно — роман той же тематики[105].
Иностранные читатели полагали, что Солженицын первым из советских писателей открыл «лагерную тему». Но в ноябре 1970 года выяснилось: к ней обращался и Гроссман. Причем раньше, нежели будущий нобелевский лауреат.
Легко угадывалась также причина, обусловившая наличие провокативной компоненты в срочной и комплексной акции. Указанием правообладателя блокировались инициативы других издателей, если б кто пожелал опубликовать гроссмановскую повесть, которую издательство «Посев» не планировало распространять — после того, как был оспорен солженицынский приоритет в области «лагерной темы».