Немаловажным фактором оказалось и функционерское честолюбие. По словам Казакевич, «злоба части писательской братии — „охранительной“ части и работников журналов — объяснялась тем, что вот собралась группа, без зарплат, без особняка и прочего, и получился такой качественный альманах, и писатели и поэты ринулись туда толпой. Конечно, это было воспринято как вызов, и как упрек тем, кто все это имел, и как конкуренция».
Результат «самодеятельности» — «конкуренция». По определению, нежелательная. Как рассказывала дочь главреда, «начались гонения. Папу вызывали куда-то и грозили исключить из партии (папа вступил в партию на фронте в 1942 году). Хотели сразу закрыть альманах, но все-таки сочли это уж совсем неприличным — тем более, что за границей были многочисленные хвалебные отзывы. И разрешили еще номер».
Он тоже имел успех, что, разумеется, усугубляло вину главреда. По словам дочери Казакевича, после «выхода второго номера в Доме литераторов было устроено собрание — разгром альманаха вкупе с его редколлегией. Папу, как главного в этой ужасной группе, пригласили в президиум. И начались выступления: обвинения во всяких „измах“ — типа нигилизма и ревизионизма и пр., обвинение в групповщине, даже в восторженных отзывах за границей — раз там понравилось, значит, для нас плохо, и т. д., и т. п.».
Обвинения были, что называется, дежурными. «Нигилизм» — подразумевавшийся отказ от контроля функционеров ССП. «Ревизионизм», соответственно, публикации литераторов, ранее подвергавшихся травле в печати. Ну а по совокупности все это признали «групповщиной» — стремлением обособиться от лояльных писателей, сформировать новое литературное сообщество.
Директору издательства ничего не грозило — умер. От Казакевича же требовали, как водится, покаяния. Но каяться главред не стал, отвергал все обвинения. Что, по словам дочери, обусловило еще большее озлобление писательского руководства.
Свидетельство мемуаристки подтверждается документально. В печати кампания травли не прекратилась и два года спустя. Казакевич так и не признавал себя виновным[127].
Это, впрочем, не играло сколько-нибудь важной роли. Функционеры ССП решили свою задачу. Они доказали: попытки избавиться от их контроля будут пресечены.
Но и партийные функционеры свою задачу решили. В СССР и за границей альманах «Литературная Москва» был воспринят как своего рода символ перемен. Ничего большего тогда и не требовалось.
Ситуация несколько изменилась, когда Хрущев, уже одолевший наиболее авторитетных противников на уровне высшего партийного руководства, инициировал очередной этап кампании «разоблачения культа личности Сталина». Ее символом и стал XXII съезд КПСС в 1961 году.
Инициатором подготовки очередного альманаха был, как известно, К. Г. Паустовский. Он почти безвыездно жил тогда в Тарусе, одном из районных городов Калужской области. Там авторитет столичного писателя, да еще и официально признанного классиком советской литературы, считался непререкаемым. Это и позволяло надеяться, что местное партийное руководство санкционирует проект. Без такой санкции издание бы не состоялось[128].
Новый альманах был подготовлен быстро. Его заглавием акцентировалось, что издание вовсе не столичное: «Тарусские страницы».
Паустовский добился поддержки директора областного издательства. Тот в свою очередь убедил местное партийное руководство. Политическая ситуация казалась благоприятной, значит, инициатива — перспективной: Калужская область могла бы стать новым литературным центром, если бы альманах имел успех, привлек бы «молодежь».
Так и случилось. Однако первый номер альманаха оказался и последним. Издательство успело напечатать и передать в библиотеки и магазины лишь одну из трех партий заявленного тиража, когда известие о калужской инициативе дошло до столичных инстанций. Публикацию остановили, пренебрегая скандальными последствиями.
Оставшиеся в типографии экземпляры были конфискованы и уничтожены. Аналогично — все попавшие в магазины и библиотеки.
Да, редакция альманаха не нарушила какие-либо формально установленные правила. Инициатива соответствовала очередному изменению политической ситуации. Директор областного издательства заручился санкцией местного партийного руководства. Он ничего крамольного не опубликовал. Цензоры и в Калуге свое дело знали. Но был вновь нарушен важнейший принцип управления литературой — централизация: Паустовскому руководство ССП не делегировало право составлять альманах по собственному усмотрению. А потому надлежало пресечь такую попытку быстро и жестко. Чтобы избежать повторения инцидентов подобного рода.
Инициатора выпуска альманаха формально не наказывали. Тут без громкого скандала вряд ли бы обошлось, а литературные функционеры старались тогда избежать огласки. Зато директору издательства был объявлен выговор. Взыскание получил и заведующий отделом идеологии областного комитета партии. Что и стало карой для инициатора «Тарусских страниц»: пострадали те, кого он убедил оказать ему помощь.
Писатели усвоили этот урок. А с октября 1964 года Брежнев возглавил ЦК КПСС. Новая эпоха началась. Четверть века спустя ее уже вполне официально именовали «застоем».
Этот термин и ныне популярен. На исходе 1980-х «застой» противопоставлялся «оттепели». И конечно, эпохе, чье начало ассоциировалось с деятельностью Горбачева. Так называемой перестройке.
Но в 1977 году, когда Аксенов и другой инициатор проекта «Метрополь» — Ерофеев — решили выпустить бесцензурный альманах, далеко еще было до горбачевской «перестройки». Что называется, «разгар застоя».
Аксенову тогда сорок шесть лет. Осторожности еще в раннем детстве обучен, когда мать и отец были арестованы.
Приютили его родственники, они позже и посоветовали выпускнику средней школы поступать в медицинский институт: вероятность ареста велика, а медику в лагере выжить легче, ему там работа всегда найдется, даже если диплом врача получить не успеет.
Диплом Ленинградского медицинского института Аксенов получил уже в послесталинскую эпоху. Работал по специальности, и первая повесть — о молодых врачах. Знаменит всесоюзно уже в начале 1960-х годов.
С литературным начальством ладить умел, публиковался довольно часто. Книги, сценарии, в общем, не бедствовал. Знал, конечно же, историю альманахов «Литературная Москва» и «Тарусские страницы». Чужой опыт оставался для него вполне актуальным.
Ерофеев на пятнадцать лет моложе Аксенова. Сын дипломата, в детстве жил и учился за границей. Выпускник филологического факультета МГУ, аспирант Института мировой литературы Академии наук СССР, известности добился именно как литературовед. Ученую степень кандидата филологических наук получил в 1976 году.
С литературным начальством ладил: в ССП вступил тридцатилетним, хотя даже сорокалетние тогда считались еще слишком молодыми — стандарты эпохи «застоя». В общем, баловень судьбы.
Только и он — еще в детстве — осторожности был обучен: дипломатическое правило. Знал, конечно, историю альманахов «Литературная Москва» и «Тарусские страницы». Чужой опыт и для него актуальным оставался.
Но, вопреки опыту, пусть чужому, Аксенов и Ерофеев приняли решение готовить к публикации бесцензурный альманах. Причем в первую очередь — для советского издания.
Можно объяснить, почему к ним присоединились те, кого не печатали вовсе или почти. Например, под негласным цензурным запретом был В. С. Высоцкий. Для него «Метрополь» — прорыв к читателям-соотечественникам.
Однако присоединились к инициаторам проекта даже классики советской литературы. Например, Б. А. Ахмадулина, А. Г. Битов, А. А. Вознесенский, Ф. А. Искандер. Осторожности были обучены и они. Историю альманахов «Литературная Москва» и «Тарусские страницы» тоже знали.
Случай беспрецедентный. Интересный сам по себе. В аспекте же нашего исследования главное — каким образом он связан с историей публикации романа «Жизнь и судьба», на чем настаивал Липкин.
Точен он лишь в одном: связь тут есть. Пусть и не та, о которой рассуждал Липкин.
Часть IV. Разгром и победа
Между строк и построчно
Скандал, обусловленный изданием альманаха «Метрополь» за границей, был весьма масштабным. И оказался таковым именно потому, что иным стал контекст политический. От начала до конца 1970-х годов — различие принципиальное.
К началу 1970-х годов ситуация в СССР несколько изменилась из-за такого фактора, как упомянутая выше политика «разрядки международной напряженности». Правительство было вынуждено считаться с мнением иностранных организаций, декларировавших в качестве цели «защиту прав человека».
Иностранные правозащитники контролировали репрессивную политику в СССР. Насколько эффективен был контроль — другой вопрос. Главное, что прежние методы подавления инакомыслящих оказались неприменимыми либо применимыми со значительными ограничениями.
Первыми воспользовались переменами художники. Их деятельность была регламентирована почти так же жестко, как литературная.
Аналогия задавалась административно. Несанкционированные выставки живописи, графики и т. п. — такое же нарушение базового принципа управления, как «самиздат». Ну а выставочную деятельность контролировал Союз художников, функционально аналогичный писательскому. «Самодеятельность» пресекалась.
Художников, которых за пределами СССР именовали авангардистами, такой контроль лишал, прежде всего, легальных источников дохода. Продавать свои работы они могли только с разрешения официальных инстанций.
За несанкционированную Союзом художников торговлю их всегда могли привлечь к уголовной ответственности. Что предусматривалось нормой права, фиксируемой пунктом 4 статьи 162 УК РСФСР — «незаконное предпринимательство».
Как известно, лидер авангардистов — О. Я. Рабин — устраивал выставки в собственной квартире еще с начала 1960-х годов. Но попытки коллекционеров приобрести его работы нередко пресекались милицией. Аналогичным был и опыт других художников, пытавшихся нарушить базовый принцип централизации.