Эффект был заметным. Ерофеев подчеркнул: «В СП, кажется, сильно струсили».
Испугал, конечно, не протест всемирно знаменитых писателей. Ерофеев подразумевал другую причину: литературным функционерам полагалось отвечать перед ЦК партии. В частности — за неумение предотвратить или прекратить скандал, получивший уже международную известность. Так что им приходилось реагировать, а не отмалчиваться.
6 сентября 1979 года, по словам Ерофеева, обоих исключенных пригласил Кузнецов. И «сказал, что состоялся секретариат Московской писательской организации, где решили нас восстановить. Попов — сразу: „Дайте справку!“ — „Нет, справки не дадим“. — „Мы члены СП?“ — „Нет“. — „Так кто же мы?“ — „Вы члены Московской писательской организации…“. Мы оказались в уникальном положении принятых-непринятых. Пишите заявление, сказал Кузнецов, и вас полностью восстановят на секретариате РСФСР. Имелось в виду, чтобы мы написали о „шумихе на Западе“».
Надлежало покаяться, от «Метрополя» отречься, признать свое участие в альманахе ошибкой. Условия вроде бы не слишком жесткие. Как Ерофеев отметил, им с Поповым объясняли, что «требуется минимум политической лояльности. Политическое заявление нужно для товарищей из провинции, которые не в курсе».
Оба тогда отвергли предложенные условия. Согласно Попову, «написали заявление такого примерно содержания: „Я, такой-то, был принят в Союз писателей тогда-то, исключен из Союза писателей тогда-то, прошло много времени, я многое понял в жизни, прошу восстановить меня в Союзе писателей“».
Литературные функционеры пытались уменьшить последствия скандала. Даже и прекратить его. Выполняли распоряжение ЦК партии. Ерофеев характеризовал их попытки иронически: «Эпизод, когда нас чуть было не приняли обратно в Союз, оказался загадочным и туманным. Они все-таки, должно быть, испугались. И письма шести наших писателей, и телеграмма американцев, и статьи во многих странах — все это было достаточно серьезно. Конечно, не будь этой поддержки, мы с Поповым имели бы хорошие шансы отправиться вслед за Синявским и Даниэлем, недаром поговаривали о каком-то следователе по особо важным государственным делам, который будто бы занялся нами. Мы его в глаза не видели. Но холодок ГУЛАГа я чувствовал долго…».
Что до телеграммы иностранных знаменитостей, писателей, то ответил им Кузнецов. 19 сентября 1979 года «Литературная газета» опубликовала его статью «О чем шум?»[135].
Кузнецов уверял американских коллег, что нет причин опасаться за Ерофеева и Попова. Обоих только предостерегли от ошибок — по-отечески, как и предусмотрено традицией воспитания «начинающих литераторов».
Такое предостережение, согласно Кузнецову, вовсе не означает запрет на публикации, да и вообще какие-либо гонения. Однако в итоге он заявил: «Прием в Союз писателей — это уже настолько внутреннее дело нашего творческого союза, что мы просим дать ему возможность самому определить степень зрелости и творческого потенциала каждого писателя».
Из статьи Кузнецова следовало, что вопрос об исключении Попова и Ерофеева не решен окончательно. Тут, стало быть, возможны компромиссы. Но — со временем.
В этом аспекте Кузнецов не так уж далеко отступил от истины. С Ерофеевым и Поповым обсуждался план отмены прежнего решения. Так называемое восстановление.
Они тоже предложили компромисс литературным функционерам. Настаивали, что условия не должны быть откровенно унизительными. От полной капитуляции отказались.
«Метропольцы» ждали, каким будет продолжение. Согласно Ерофееву, надежду еще не утратили, когда в «декабре последовал вызов на секретариат РСФСР. Мы решили не идти: пусть восстанавливают заочно».
Вариант отнюдь не бессмысленный. Окончательное решение принималось в ЦК партии, а функционеры ССП — лишь исполнители. Для резолюции о восстановлении было б необязательно присутствие исключенных, если же восстанавливать не собираются, так Попову и Ерофееву все равно незачем идти на заседание.
Однако в итоге решили пойти. Убеждал их еще и Ю. Н. Верченко — секретарь ССП по оргвопросам.
Ерофеев подчеркнул: ему Верченко позвонил накануне заседания. Уверял, что «восстановят», потому как «все с кем надо согласовано».
Надежда оставалась. По словам Ерофеева, тогда же «встречались с Аксеновым. Это важно, потому как есть версия, будто он сделал „МетрОполь“ только для того, чтобы уехать на Запад. Василий сказал: „Если вас восстановят, будем жить нормально“. Он даже собрался пойти через день на какое-то собрание Ревизионной комиссии, членом которой был».
Ревизионная комиссия ССП формально контролировала Литфонд. Аксенов был в нее избран, это функционерский статус, правда, невысокий. Другого сам не желал, но хотя бы такой полагался в силу традиции: все же один из популярнейших прозаиков страны, за границей известен.
Согласно Ерофееву, поверил Аксенов, что исключенных восстановят в ССП. Ждал лишь завершения формальной процедуры. О том же и Попов рассказывал.
По его словам, исключенных заверил в благополучном итоге лично С. В. Михалков, тогда возглавлявший СП РСФСР. При встрече за день до заседания он заявил, что беспокоиться не стоит, все уже решено — «завтра вы будете восстановлены».
Михалковский статус высок. Потому обман не прогнозировался. Не было оснований считать, что литературный вельможа, автор гимна СССР, завсегдатай кремлевских приемов решит унизить себя: лгать ошельмованным коллегам, заманивая их в ловушку.
Согласно Попову, он и Ерофеев поехали к Аксенову. И сообщили: «„Вася, вот такой-то и такой-то был разговор. Вот что сказал гимнопевец“. Вася думает, думает, а потом говорит: „Слушайте, вроде бы вас завтра действительно восстановят. Я там член какой-то там ревизионной комиссии, что ли, и мне по инерции прислали бумагу на какое-то там их заседание. Если вас завтра восстановят, я послезавтра иду на это заседание. И все! Жить будем здесь“. Это его фраза, я эту фразу хорошо запомнил».
В главном свидетельства Ерофеева и Попова совпадают. Если «восстановят» — можно жить «здесь». Сохранить себя как писателей, не планировать эмиграцию. Ведь на уступку согласятся не только литературные функционеры. Они лишь выполнят распоряжение ЦК партии. А там решение принято, иначе бы не рассуждали о нем за день до заседания, назначенного на 21 декабря 1979 года.
20 декабря все складывалось вроде бы удачно. Однако Ерофеев подчеркнул: «На следующее утро состоялся наш полный разгром. Мы понимали, что предстоит борьба. Думали, что нас будут унижать, принуждать к раскаянию, чтобы потом в „Литературной газете“ напечатать наши „признания“, что нас вымажут дерьмом, но в конце концов примут, а, значит, Союз изменит своей советской сущности. Мы рассматривали восстановление как победу».
Уместно предположить, что большинство оппонентов рассматривало такой вариант как свое поражение. Ерофеев рассказывал: «Нас заставили долго ждать, а потом стали пускать по одному. Первым пошел Попов: считалось, что он из народа, сибиряк и потому в известном смысле сможет смягчить ситуацию. Трудно сказать, был ли заранее запланирован результат. Возможно, они получили сначала одно указание свыше, а после другое».
Судя по развитию событий, именно так и было. Последняя консультация с Отделом печати ЦК партии — вечером 20 декабря 1979 года. «Указание свыше» оставляло литературным функционерам выбор: не обязательно уже восстанавливать, однако допустимо. Итог определило бы голосование, ответственность за последствия — на инициаторах того или иного решения. Позволили, в общем, решать по собственному усмотрению. Вельможный Михалков соблюдал нейтралитет, Кузнецов же, сделавший карьерный рывок в ходе кампании против «Метрополя», вел ее к логическому завершению.
Он и «консультировался» последним в ЦК партии. Варианты решения обсуждал. Как отметил Ерофеев, именно Кузнецов «начал собрание зажигательной речью против „МетрОполя“».
Такое было б невозможно, если бы не то самое «указание свыше». Кузнецову позволили завершить кампанию против «Метрополя» карой двух ослушников — при условии, что решение поддержит большинство присутствовавших на заседании секретариата.
Для большинства вступительная речь Кузнецова была своего рода сигналом к нападению. Вновь появилась возможность покарать ослушников и тем самым подтвердить свое функционерское право распределять и властвовать.
После кузнецовской речи вызывали исключенных. Ерофеев отметил, что «Михалков изображал бесстрастие. Когда начинали орать: „Да хватит их слушать!“, — он возражал: „Нет, товарищи, мы должны во всем разобраться…“ То, что нас вызывали порознь, никакого значения не имело. Мы потом смеялись: отвечали абсолютно одинаково».
Для большинства собравшихся именно солидарность вызванных имела значение. А вопросы, как отметил Ерофеев, «были обычные, гнусные: как додумались до такого мерзостного дела? понимаете, какой ущерб нанесли стране? как относитесь к тому, что ваше имя используется на Западе реакционными кругами? кто вас на это подвигнул? Они хотели свалить все на Аксенова. Попов сказал, что ему тридцать три года, он может сам отвечать за свои поступки и никто его не „двигал“, он не шкаф, чтобы его двигать».
Дерзость мало что меняла. Главное — Попов не каялся. И Ерофеев тоже. Его, как он подчеркнул, «сразу спросили: считаете ли вы, что участвовали в антисоветской акции? Я понял — шьется дело: участие в антисоветской акции — это 70-я статья, а не прием в Союз писателей».
Имелась в виду статья 70 УК РСФСР. В соответствии с этой нормой права, как отмечено выше, были осуждены Синявский и Даниэль. Резолюция литературных функционеров сыграла бы роль своего рода экспертного заключения для следствия и суда.
Но в ЦК партии не предусматривался такой вариант. Он был лишь обозначен. Возможно, цель — припугнуть все еще дерзивших Попова и Ерофеева. Их выслушали, после чего объявили перерыв. Долгий.
Надо полагать, Кузнецов с меньшинством спорил, настаивая на исключении. А потом, как рассказывал Попов, его и Ерофеева «завели вдвоем, чтобы зачитать приговор: ничего не поняли, не осознали, никаких выводов из случившегося не сделали».