Свидетельство Перельмутера существенно дополняет сказанное Поповым и Ерофеевым. А также устраняет ряд противоречий. В частности, если вопрос о заграничной публикации был решен заранее, тогда понятно, зачем составители альманаха — еще до скандала — передавали макеты «знакомым», то есть готовым рискнуть иностранцам.
Уместно предположить, что ориентировались «метропольские» организаторы на актуальный политический контекст и были уверены в поддержке не только руководства СП, но и вышестоящей инстанции. Потому их уверенность разделяли присоединившиеся к проекту знаменитости. И пока не изменился контекст, литературные функционеры не вмешивались.
Политический контекст — пресловутая «разрядка». Или детант, как эту политику традиционно именуют за границей.
Организаторы «бульдозерной» выставки уцелели благодаря контексту «разрядки». По указанию ЦК партии столичная администрация пресекла скандал и минимизировала последствия, на что и рассчитывали художники. Но имиджу СССР все равно был нанесен ущерб.
Его бы отчасти компенсировал «Метрополь». Публикация могла бы подтвердить соблюдение условий пресловутой «разрядки» советским правительством. Альманах принципиально бесцензурный, хотя дело не только в этом.
Участие известных за границей «поэтов-нонконформистов» обозначало бы еще и связь с так называемой «оттепелью».
Не планировались другие ассоциации. Так, Попов акцентировал, что «в альманахе нет настоящих диссидентов…» (здесь и далее курсив автора — Ю. Б.-Ю., Д. Ф.).
Да, «настоящих диссидентов» — упомянутых там же Войновича и Копелева — не приглашали. В противном случае, отметил Попов, «метропольских» организаторов «тут же обвинили бы в том, что мы создали антисоветскую диссидентскую контору. А официальный писатель Трифонов, например, которого Аксенов позвал в альманах, отказался и честно сказал: „Ребята, у меня своя игра“».
Язвительная характеристика — «официальный писатель». Особенно если учесть, что иных не было в той организации, где состояли также Аксенов, Попов и Ерофеев. А насколько близок Трифонов к официозу — возможны разные мнения. Тут важно, что упомянута «игра».
Отсюда следует, что Трифонов счел чрезмерно рискованной «игру», затеянную «метропольскими» организаторами. В отличие от «своей». Это объяснимо: политическая ситуация могла внезапно измениться, как произошло в период «оттепели», договоренности, если были, оказались бы отмененными, и тогда неизбежностью стало бы отречение от альманаха. Либо исключение из ССП — как минимум. Значит, утрата возможности печататься на родине.
Когда «метропольцы» обсуждали проект, не прогнозировались еще политические изменения. Считалось, что политика «разрядки» удачна. Перспектива очередной мировой войны существенно отдалилась. Международный олимпийский комитет выбрал Москву для проведения Олимпиады-80, подготовка была в разгаре, строились новые спортивные и жилые комплексы. Скандалы были тогда нежелательны.
Однако в СССР — инфраструктурный экономический кризис, осложненный политическим. Большинство областей переведены на так называемую талонную систему обеспечения продовольствием. Талоны — аналог продовольственных карточек, отмененных в послевоенные годы. Росло недовольство. Все больше становилось активистов «самиздата», привлечение же диссидентов к уголовной ответственности вызывало протесты иностранных правозащитных организаций, с чем приходилось считаться — «разрядка».
Почти явным был и кризис в административной элите. Иностранные радиостанции, вещавшие на СССР, передавали, что брежневскому окружению все труднее скрывать болезнь генсека, он чуть ли не умирает. В общем, не переживет 1978 год. Значит, в перспективе — борьба возможных преемников за власть[137].
Что лидер партии болен, видно было и на телеэкранах, когда демонстрировалась хроника официальных мероприятий. Как ни старались режиссеры и операторы, но скрыть это не могли.
В СССР многие ждали перемен. Вполне очевидно было, что высшее партийное руководство стоит перед выбором пути: либерализация политическая, с необходимостью подразумевавшая экономические реформы, либо — интенсификация мер подавления.
Знаком либерализации в СССР мог бы стать «Метрополь». Своего рода символом новой эпохи. Однако в Политбюро ЦК партии выбран был иной путь.
Согласно и негласно
К осени 1978 года деактуализовались в СССР установки, подразумевавшие хотя бы относительную либерализацию. И не случайно литературные функционеры как раз тогда «заметили» подготовку «Метрополя» к изданию: ситуация изменилась, выбор сделан.
Правда, скандалы оставались нежелательными, и «метропольскую» инициативу попытались сначала пресечь, избегая крайних мер. Но в любом случае утратили силу прежние негласные договоренности.
Они были. Потому Кузнецов и не добивался, чтобы к нему в кабинет Аксенов пришел. Не о чем беседовать: ситуация изменилась, каждый из договаривавшихся выбрал свой путь, дальше — опять «игра»[138].
Кузнецов вел кабинетные беседы с другими «метропольцами», состоявшими в ССП. Чаще прочих вызывал четырех из пяти составителей альманаха — Ерофеева, Попова, Искандера, Битова. Уговаривал и запугивал. Стремился предотвратить скандал более масштабный, чем случившийся ранее.
В этом аспекте примечателен рассказ Попова об эпизоде, связанном с вызовами составителей к писательскому руководству и беседами, что провел Кузнецов. По словам мемуариста, вечером «все явились к Аксенову, рассказываем ему, друг друга перебивая, подробности. Он же, не дослушав нас, набирает номер и говорит без „здравствуй“ или „гуд дэй“: „Феликс, это ты? Ты что это ребят терроризируешь?“ — „Вася, ты где?“ — кричит Феликс. „Неважно где, — отвечает ему суровый В. П. Аксенов. — Ты учти, что мы выйдем на Леонида Ильича“. „Когда?“ — спрашивает бедный Феликс. „А вот уж наше дело!“ И хрясь трубку на рычаги! Мы онемели, но Битов не мог сдержать возгласа восхищения. „Крутой мэн“, — высказался он тогда про Васю».
Аксенов лишь на год моложе Кузнецова. Приятельствовали еще с тех пор, когда оба только начинали литературную карьеру, и были на «ты».
Из воспоминаний Попова следует: Аксенов пригрозил, что обратится к Брежневу, минуя промежуточные инстанции, потому Кузнецов, испугался, отступил. Хотя бы временно. Устрашил его «крутой мэн».
Эффектная история. Вот только сам диалог — не только свидетельство дерзости Аксенова и сервильности Кузнецова. Многое тут в подтексте.
Отметим, кстати, что к Брежневу «метропольцы» обращались. Письмо отправляли. Но — через соответствующие инстанции[139].
Допустим, Аксенов и другие знаменитости нашли бы способ обратиться лично к «Леониду Ильичу». Но ведь жаловаться им вроде бы не на что. Руководителям СП и надлежало пресекать несанкционированные инициативы. Особенно такие, как подготовка к изданию бесцензурного альманаха. Значит, действия Кузнецова были вполне уместны. Даже и обязательны. Тогда непонятно, что его испугало.
Это объяснимо, если учитывать, что «Метрополь» был хотя бы неофициально санкционирован Кузнецовым. Негласно. Тогда и он — среди инициаторов.
Неважно, что согласовал решение с представителями вышестоящих инстанций. Ссылаться на договоренность бесполезно: в ЦК партии литературному функционеру могли разрешить лишь по собственному усмотрению действовать — на свой страх и риск. В случае удачи возглавил бы редколлегию сенсационно популярного бесцензурного альманаха. Получил бы известность, как, допустим, Катаев, создавший журнал «Юность». Ну а если важные обстоятельства просмотрел, так сам и виноват. Рискнул и не выиграл.
Вот и вышло, что сам виноват. Не все обстоятельства учел. Коль так, не исключалось, что Брежнев именно Кузнецова признает ответственным за скандал. Проявил литературный функционер неосторожность, а затем и вероломство по отношению к писателям.
Соответственно, Кузнецова обескуражила аксеновская угроза — «выйдем на Леонида Ильича». Личная встреча имелась в виду, и было на что жаловаться.
Да, Кузнецов не мог сослаться на согласование проекта в других инстанциях. Такого документа не было. Но и Аксенов не имел возможности подтвердить документально, что договаривался с литературным функционером, который счел инициативу перспективной — в условиях «разрядки». Оба пытались избежать скандала.
Поначалу выигрывали «метропольцы». В ЦК партии не отказались еще от «разрядки» окончательно, и литературные функционеры ограничились полумерами. Выбирали их не сами, а следуя «указанию свыше». Потому Ерофеев с Поповым формально не были исключены из СП, но и там вроде бы не состояли. Межеумочный статус.
Так и было задумано — для того, чтобы у руководства ССП оставалась возможность отступить. А после упомянутого протеста американских писателей решили в ЦК партии не обострять конфликт, и литературные функционеры получили директиву: начать отступление.
Началось оно 6 сентября 1979 года. Вот Кузнецов и сообщил Ерофееву с Поповым, что в СП они не состоят, но при этом — «члены Московской писательской организации».
Кузнецов предложил компромисс. Литературные функционеры не отменяют исключение, а Ерофеев и Попов сохраняют привилегии состоявших в «Московской писательской организации». По сути же — абсурд. Вот только оспорить негде было.
От Ерофеева и Попова требовалось лишь отречение от альманаха, да и то не так уж обязательно. ЦК партии санкционировал «восстановление».
Условия были жесткие, но приемлемые — в принципе. Не так уж много и требовалось от исключенных. Но договориться не успели.
Менялась внешнеполитическая ситуация. И опять к худшему. На этот раз — из-за событий в Афганистане.
Там в апреле 1978 произошел военный переворот, и власть захватила леворадикальная партия. Вскоре началась гражданская война. Новый режим был поддержан советским правительством, что американское восприняло как начало экспансии в нефтеносный регион Персидского залива. Конфронтация сверхдержав изрядно мешала политике «разрядки».