Максимов, согласно Войновичу, послал гроссмановские материалы Профферу — «с кислой припиской». Но опять же не упоминалось когда-либо, что американский издатель передавал их посевовским сотрудникам.
Если же Липкин, Войнович, Сахаров, Боннэр, Максимов и Проффер не передавали гроссмановские материалы в посевовские издания, получается загадка. А документированную разгадку так и не предложили ни другие мемуаристы, ни литературоведы.
Не менее важна другая загадка. До сих пор нет ясности с источниками журнальных публикаций романа. Горбаневская, по словам Войновича, утверждала, что «на пленках разные тексты».
Это суждение Войнович счел лишь отговоркой. Но сказанное Горбаневской подтверждается именно путаницей с названием романа в континентовских публикациях: сначала было «За правое дело», а после — «Жизнь и судьба». Да и в посевовских журналах та же ошибка.
Если бы оригинал был один, фотокопии соответствовали бы ему. Пусть даже снимки каких-то страниц не оказались бы вполне отчетливыми либо вовсе не удались, на этом основании все равно нельзя было б сделать вывод, что «на пленках разные тексты». Горбаневская — опытный литератор, такую ошибку вряд ли бы допустила.
Войнович, по его словам, каждый раз фотографировал рукопись, переданную Липкиным. А тот утверждал в мемуарах, что получил от Гроссмана лишь один экземпляр романа. Но ведь откуда-то взялся другой — если права Горбаневская.
Допустим опять, что Горбаневская ошиблась. Приняла технические погрешности за различия на уровне содержания. Тем более, что, по ее же словам, текст на пленках «плохо читался».
Преодолевать трудности подобного рода пришлось не только журнальным редакторам. Немало погрешностей и в первом книжном издании. По словам Липкина, «когда роман был издан на русском языке, выяснилось, что по техническим причинам оказались пропуски — иногда отдельных слов, фраз, иногда целых страниц. Пропуски эти — результат несовершенных фотоснимков, и ни в коем случае не касались идейного содержания романа».
Конечно, «не касались». Дмитриевич противостоял советским цензорам, а не пытался им помочь.
Интервью с издателем — в телефильме «Литературная контрабанда из Советского Союза». Там Дмитриевич и рассказал о подготовке гроссмановской книги. По его словам, только для начала пришлось два месяца потратить, ведь «качество микрофильма оставляло желать лучшего. Кое-что было просто не разобрать. Настоящий анекдот получился: когда я закончил работу, у меня сложилось впечатление, что ко мне пришли сразу Толстой, Гете и Шекспир и принесли какую-то очень важную рукопись. Я знал, что сделал что-то очень важное».
Итак, Дмитриевич отметил, что качество микрофильма «оставляло желать лучшего». У Войновича же другое мнение. Правда, высказанное гораздо позже — в книге «Автопортрет: Роман моей жизни».
Писатель утверждал, что после обращения к Сахарову и Боннэр решил вновь попытаться скопировать рукопись Гроссмана. Воспользовался тогда помощью «ленинградского самиздатчика Владимира Сандлера (он сейчас живет в Нью-Йорке), и тот на замечательной самодельной аппаратуре и наилучшим образом переснял текст».
Допустимо, что «наилучшим образом». Но если десятки пленок свертывать в бобины, неизбежны повреждения эмульсионного слоя.
Расшифровка микрофильма — лишь первый этап. Для издания книги, а не только избранных глав, требовались филологи. Текстологический анализ провели Эткинд и Маркиш.
В предисловии к лозаннскому книжному изданию Эткинд подробно характеризовал методику текстологического исследования. И отметил, что он и Маркиш получили «два экземпляра романа, неведомо как проникших на волю из-за бетонных стен лубянского крамолохранилища».
Именно «два экземпляра». А Циглер привезла в Австрию один микрофильм. На двух бобинах он был или же свернули потом в единственную, это неважно.
Значит, второй микрофильм появился. Только не сказано откуда. Согласно Эткинду, «их рассмотрение показало, что каждый по-своему дефектен: не хватает то страниц, то строк или абзацев, то целых глав; кроме того, машинописный текст содержит множество явных или (что гораздо хуже) „осмысленных“ ошибок (скажем, „стройка века“ вместо „стройка зека“). К счастью, сопоставление обоих текстов позволило заполнить почти все пробелы, а также исправить многие ошибки; два варианта послужили основой для одной синтетической редакции».
В данном случае ключевые понятия — «два варианта» и «синтетическая редакция». К редакторам попали дефектные копии неидентичных рукописей. Вот и Горбаневская о «разных текстах» говорила.
Были б две копии одной рукописи, так не стоило бы Эткинду и Маркишу «синтезировать», то есть получать результат, отличный от исходных материалов. Редакторы бы тогда восстанавливали текст посредством сравнения источников. Лакуны бы выявляли и, по возможности, заполняли их.
Совсем другая задача — при наличии двух неидентичных рукописей. В этом случае текст реконструируется, а результат можно назвать «синтетической редакцией», что и оговорено в предисловии.
Работа была сложной. Эткинд указывал, что он и Маркиш провели исследование «особого типа — установление окончательного текста огромного романа, конфискованного полицией; эта задача, пособиями по текстологии не предусмотренная».
Имелось в виду вполне конкретное «пособие» — книга С. А. Рейсера «Основы текстологии». Эмигранты считали ее новинкой — советским издательством опубликована в 1978 году[146].
На мнение авторитетного специалиста Эткинд и ссылался. Цитировал Рейсера, указывая, что «текстология рекомендует в большинстве случаев руководствоваться последней волей автора: „Мы принимаем за основной текст тот, в котором наиболее полно выражена творческая воля автора“».
Было б две копии одного текста, не имел бы смысла вопрос о «последней воле автора». Каждый экземпляр рукописи отражал бы единственное волеизъявление. А Эткинд признал: ответ искали.
Такой подход следует признать целесообразным. Потому что Гроссман на советскую публикацию рассчитывал. Значит, хотя бы один из двух текстов мог быть приближен к требованиям цензуры, отражал бы уступки ей, а не «последнюю волю автора».
Гипотеза уступок не подтвердилась. Согласно мнению Эткинда, обе рукописи в аспекте цензуры равнонеприемлемы: «Чего хотел автор? Неужто он, в самом деле, думал, что его труд увидит свет в Советском Союзе?».
Значит, нет ответа на вопрос о «последней воле автора». Но, подчеркнул Эткинд, есть теперь «синтетическая редакция», благодаря чему и «возникает из небытия старая книга Вас. Гроссмана».
Стало быть, о двух неидентичных рукописях сказано не только Горбаневской. Еще и и Эткиндом. А это уже второе свидетельство.
Наличие двух свидетельств уже нельзя так запросто объяснить случайностью. Иной нужен подход к оценке достоверности.
Подчеркнем, что в предисловии к лозаннскому изданию не сообщается, откуда Эткинд и Маркиш получили второй микрофильм. И Дмитриевич — в фильме Бильштайна — рассказывал лишь об одном.
Говорил он по-французски, дублировалось это по-немецки, субтитры итальянские, но, судя по оригиналу и переводам, был один микрофильм. Лишь в единственном числе упомянут.
Но позже директор лозаннского издательства предложил другую версию. Об этом пишут, например, Д. Маддалена и П. Тоско, авторы предисловий к главам сборника, подготовленного на основе материалов туринской конференции 2007 года «Роман свободы. Василий Гроссман среди классиков XX века»[147].
Маддалена и Тоско ссылаются на выступление Дмитриевича в ходе одной из конференций и сказанное им в личной беседе. Он утверждал, что копия поначалу была единственной, а в дальнейшем появился «еще один микрофильм, сделанный позже. Его происхождение до сих пор неизвестно. Неизвестно также, как он попал на Запад. Не исключено, что эти материалы были взяты из архивов КГБ; похоже, что кто-то мог дать молчаливое на то согласие».
Дмитриевич, говоря о «молчаливом согласии», не фантазировал, а пересказывал версии, распространенные в эмигрантской литературной среде. И акцентировал, что вопрос о происхождении второго микрофильма не считал принципиально важным. Кто б ни копировал рукопись, ясно было, что к этому Гроссман не имел отношения. Зато роман заслуживал внимания.
Но слухи были. Вот их Войнович и опровергал, выступая на Франкфуртской книжной ярмарке в 1984 году.
Допустимо, что второй микрофильм, попавший к Дмитриевичу, сделан был не «позже», а раньше первого. Копии были в редакциях «Континента», а также у посевовских сотрудников. Да и Войнович утверждал, что Максимов послал гроссмановские материалы Профферу.
Это допустить можно. Правда, опять нечем подтвердить.
Но откуда бы и когда бы директор лозаннского издательства ни получил второй микрофильм, с обоими работали Эткинд и Маркиш. Отсюда следует, что сказанное в предисловии к роману подтверждено Дмитриевичем. А это уже третье свидетельство.
Убедительны ли все три свидетельства — можно спорить. Но их наличие неоспоримо. И по крайней мере одно подтверждено ошибкой с заглавиями в публикациях «Континента», «Посева» и «Граней».
Если верить трем свидетельствам, получается, что из СССР за границу попали фотокопии, как минимум двух неидентичных рукописей. А фотографировали, согласно Липкину и Войновичу, только одну. Вот такая загадка. Если терминологически корректно — проблема.
Она не единственная. Сразу же возникает, как минимум, еще одна проблема — текстология публикаций. И не только журнальных. К примеру, на основе всех трех свидетельств можно лишь гадать, откуда взялся второй источник текста книжного издания.
О наличии этих проблем мы, как ранее упоминалось, рассуждали в статье «Интрига и судьба Василия Гроссмана». Напечатана она журналом «Вопросы литературы» — в шестом номере за 2010 год