От полемики в таком дискурсе Маркиш и дистанцировался. Подчеркнул: «Я никогда не выступал стороною в русских спорах, не выступаю и теперь. Русский еврей по рождению, языку, культуре и самоощущению, я не стал русским, расставшись с Россией…».
Здесь ключевые слова — «сторона в русских спорах». Маркиш подхватил брошенное ему обвинение и повернул его против обвинителей: если они полагают, будто оценка аргументации зависит от этнического происхождения автора, то нет и нужды спорить с ними. Как незачем полемизировать с нацистами.
Спор, значит, окончен. Далее же Маркиш резюмировал: «Но, ставя на первое место свои еврейские интересы и нисколько этого не скрывая, я не отрекаюсь от страны, где родился, от народа, чья судьба была моей судьбою, чья культура остается моею культурой, чье будущее заботит меня почти с тою же остротой, что мое собственное будущее. И потому мне так больно, когда русские люди в эмиграции — свободные русские люди! — готовы отвергнуть, отбросить свои национальные богатства по причинам случайным и совершенно неосновательным, вроде минутного раздражения или безрассудной обидчивости».
Маркиш, подчеркнем еще раз, дистанцировался от полемики. Сама же она тем и примечательна, что выявлена прагматика суждений националистически ориентированных континентовских полемистов.
Они обозначили, почему не следует анализировать повесть, опубликованную в 1970 году. С Гроссманом спорить уже не стали, это было б заведомо бесперспективно, но выбрали Маркиша в качестве замены.
Маркиш и заставил гроссмановских оппонентов высказаться хоть сколько-нибудь внятно. А затем выявил суть их аргументации.
Отметим, что в ходе спора континентовской редакции с Маркишем ни разу Гроссман не был противопоставлен Солженицыну. И даже с ним сопоставлен.
Однако такое сопоставление подразумевалось контекстом. Полемика о романе «Жизнь и судьба» была, подчеркнем, бесперспективна в силу его международного признания, зато националисты пытались отстоять приоритет Солженицына хотя бы на уровне историософии.
Подчеркнем: литераторы националистского толка пытались. О подобного рода попытках Солженицына нет сведений.
Нет и оснований полагать, что Солженицын имел отношение к такого рода попыткам. Да и сама полемика об историософских суждениях Гроссмана прекратилась.
Однако примечательно, что вызвавшая дискуссию повесть не переиздавалась за границей даже в 1980-е годы. И это опять нельзя объяснить случайностью, ведь популярность романа «Жизнь и судьба» росла.
Причина тут другая. Оппозиция Гроссман/Солженицын была обозначена. Что и заметили многие. Пришлось ее маскировать хотя бы посредством «замалчивания» повести «Все течет…».
Часть VI. Текстология и политики
Дебют на родине
Споры о гроссмановском наследии продолжились уже в СССР. Там со второй половины 1980-х годов политическая ситуация менялась довольно быстро. Не сразу, но прекратились аресты диссидентов. И своего рода индикатором стало изменение в судьбе опального академика Сахарова.
Как известно, 22 января 1980 года Указом Президиума Верховного Совета СССР академик и лауреат государственных премий был лишен правительственных наград и почетных званий, а затем вместе с женой депортирован из Москвы в Горький. Место ссылки выбрали, разумеется, не случайно. В городе — так называемые секретные предприятия, и под этим предлогом иностранцам туда въезжать запретили.
23 декабря 1986 года Сахаров и Боннэр вернулись в Москву. Ссылка была отменена по личному распоряжению Горбачева. Поезд из Горького встречали на перроне журналисты.
Через полгода изменения стали очевидными и в литературной политике. Советские периодические издания наперебой печатали то, что ранее публиковалось лишь в эмигрантских.
Разумеется, каждая такая публикация была заранее санкционирована в соответствующем отделе ЦК КПСС. Появился и лукавый термин: «возвращенная литература».
Это была пропагандистская уловка. Лукавый термин понадобился, чтобы не использовать другой, подразумевавшийся: «запрещенная литература».
Коммерческая основа издательской деятельности тоже изменилась. Установка на пропагандистскую эффективность подразумевала некоторую свободу выбора. Деятельность издающих организаций, доходы их сотрудников зависели и от продажи напечатанного.
Ранее запрещенное становилось вполне доступным. Очередь дошла и до Гроссмана. Иллюстрированный еженедельник «Огонек» поместил в сороковом номере за 1987 год несколько фрагментов романа «Жизнь и судьба»[163].
Уместно подчеркнуть, что редакцию «Огонька» с мая 1986 года возглавил журналист-международник В. А. Коротич, и популярность издания вскоре многократно возросла. Каждый тираж — полтора миллиона экземпляров — продавали без остатка. Такое не удавалось ранее, когда главредом был А. В. Софронов, позиционировавший себя как убежденного и последовательного сталиниста.
Публикацию в «Огоньке» предварял редакционный «врез». Сначала — биографические сведения: «Василий Гроссман прошел войну корреспондентом „Красной звезды“ с отступления под Гомелем летом 1941 года до взятия Берлина. Всю Сталинградскую битву он провел вместе с защитниками города, он врос в их жизнь, он хорошо их знал — и генералов, и солдат, и офицеров».
Далее приведены сведения о публикуемом материале. Редакция сообщала: «„Жизнь и судьба“ — итоговая книга большого мастера, который честно, глядя правде в глаза, рассказывает о суровой и героической жизни своей страны, ищет истоки тех бед и испытаний, которые выпали на долю советского народа. Время действия романа — Сталинградская битва».
Следовало еще и объяснить, почему же книга не издавалась ранее. Об этом сказано: «Первая часть романа вышла в 1952 году под названием „За правое дело“. Горячо встреченная читателями, она подверглась несправедливым нападкам в критике. Судьба второй части трагична. В. Гроссман не знал, уцелел ли его роман. Лишь через много лет, когда писателя уже не было в живых, стало известно, что роман не уничтожен. Он увидит свет в ближайшее время в журнале „Октябрь“».
Далее читателей вводили в контекст повествования. Редакция сообщила: «В публикуемых главах, печатаемых с сокращениями, участвуют как исторические, так и вымышленные литературные герои. Во главе танкового корпуса, которому, по приказу Верховного Главнокомандующего отводится главная роль, стоит странная, на наш сегодняшний взгляд, группа военных. Командует корпусом полковник Новиков. Под его началом два генерала — Неудобнов и Гетманов, оба не кадровые военные — один служил в госбезопасности, другой — партработник».
Речь шла о штабных. Пояснялось же, почему они по званию выше, нежели их начальник — командующий танковым корпусом: «В конце 30-х годов армия была обезглавлена. Но уже через несколько месяцев войны негодных к делу командиров стали сменять способные, умеющие воевать. Новиков — один из них».
Журнал поместил именно те фрагменты, которые характеризовал Свирский. Историю новиковской победы и доноса на победителя.
Допустим, это совпадение. Просто случайность.
Однако закономерна невнятность сказанного в редакционном врезе об источнике огоньковской публикации. Так и не объяснено, почему Гроссман «не знал, уцелел ли его роман», и в силу каких причин тот мог быть «уничтожен».
Невнятность отражает цензурную специфику. Главред «Октября» — А. А. Ананьев — получил в ЦК партии разрешение на публикацию романа, ее анонсировал «Огонек», но отсюда еще не следовало, что осенью 1987 года можно рассказывать об аресте рукописей Гроссмана сотрудниками КГБ.
Запреты отменялись поэтапно. Ясна была только общая установка — издание «возвращенной литературы». Это опять же символ «перестройки». А уровень допустимого определялся по договоренности — в каждом случае.
Читатели же и сами догадывались, что случилось с гроссмановским романом. Опыт подсказывал: если история невнятная, значит, без вмешательства ЦК КПСС не обошлось. Ну а для посвященных, интересовавшихся, где редакция получила источник текста, было указание: «Публикация Е. Коротковой».
Литераторы-профессионалы знали, что речь идет о дочери Гроссмана. Соответственно, могли предположить: она и сохранила рукопись отца.
О заграничных публикациях не упоминалось в редакционном врезе. Их словно и не было. Этот запрет или, по Эткинду, одно из «советских табу» еще не отменили.
Указанием фамилии публикатора заканчивалась огоньковская публикация глав романа. И сразу — на той же странице — заголовок статьи Е. А. Таратуты: «Честная жизнь и тяжкая судьба: Воспоминания о Василии Гроссмане»[164].
Как выше упоминалась Таратута — сестра одного из друзей Гроссмана. Знала будущего писателя с детских лет.
Ее свидетельства, как правило, недостоверны. Таратута весьма часто не про увиденное или услышанное рассказывала, но интерпретировала чужие воспоминания, порою сочиняя подробности, и это также отмечалось ранее.
Случай, подчеркнем еще раз, нередкий в мемуаристике. Но тут важно, что о второй части второй части романной дилогии Гроссмана сказано опять невнятно. Лишь намеками, рассчитанными на современников, умеющих «читать между строк»: «В середине февраля 1961 года разразилась катастрофа. У него забрали все экземпляры рукописи романа, все черновики…».
Не сообщалось, при каких обстоятельствах «забрали», а также кто и почему. Таратута лишь отметила: «Ни у родных, ни у товарищей не осталось ни одного экземпляра рукописи».
Зато финал оптимистичен. Таратута заявила: «К счастью для нас, для нашей литературы, второй том романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“ найден и будет опубликован».
Где «найден», кем и когда — опять не сообщалось. Впрочем, Таратута вряд ли знала. И конечно же, в ее воспоминаниях не упомянуты заграничные публикации романа, словно бы их не было. Это закономерно. Если бы и захотела — все равно бы не позволили.