По Эткинду, «болезнь жестоко обострилась». И действительно, его читатели знали, что антисемитского характера публикации в советской периодике конца 1980-х годов — не редкость. Соответственно, отмечено: «Слишком уж актуально звучат многие утверждения Гроссмана сейчас, почти через три десятилетия после того, как был написан роман».
Впрочем, итоговые выводы оптимистичны. Эткинд заявил: «Изъятие главы 32 из романа „Жизнь и судьба“ в марте 1988 года хочется рассматривать как отрыжку прежней, навсегда миновавшей эпохи „всемирной реакции“. Публикация же этой главы пять месяцев спустя, несмотря на все малые тактические неправды, которыми эта публикация окружена, есть признак стремительно развивающегося процесса оздоровления. Признание того, что общество в самом деле возрождается и диктует издателям свои законы».
Так ли было тогда — другой вопрос. А с точки зрения эдиционной практики существенно, что Эткинд не раз уличил советскую редакцию в подлоге. Нашел улики скандальные.
Он доказал, что редакция «Октября» не только упорно избегает упоминаний о заграничном издании гроссмановского романа, но еще и не может объяснить, какой источник воспроизведен в журнале.
Разумеется, в СССР мало кто прочел статью Эткинда. А вот за границей она была известна многим.
Читатели сами пришли к выводам, неутешительным для редакции «Октября». Не было сомнений, что там использовали как основу публикации не рукописи Гроссмана, а книгу швейцарского издательства. Вот этот текст советские редакторы сокращали и правили, точнее, искажали, сообразно актуальным цензурным установкам.
Поиски источника
Судя по воспоминаниям современников, многие в СССР тоже обнаружили следы цензурного вмешательства в публикации «Октября». Причем самостоятельно их выявили.
Об этом рассказывал, например, писатель и журналист В. Т. Кабанов. В 1987 году он стал главным редактором тогда же созданного издательства «Книжная палата». Тринадцать лет спустя опубликовал мемуарную книгу «Однажды приснилось: Записки дилетанта»[171].
Кабанов, согласно мемуарам, считал первоочередной задачей публикацию так называемой возвращенной литературы. И публиковал — по мере сил и возможностей. Так, в 1988 году выпущено первое советское книжное издание романа «Жизнь и судьба»[172].
За основу была взята журнальная публикация. Готовила новое издание, как отметил мемуарист, его жена — «редактор книги Ирина Львовна Кабанова».
Редактором книги она стала по его же просьбе. И причина была неординарной.
Согласно Кабанову, он и жена обсуждали публикацию в журнале «Октябрь». У обоих сложилось тогда «странное впечатление. Роман как будто гениален. Как будто? Вот именно. Ощущение гениальности полное, а подтверждения полного нет. То ли это не отшлифованный, не окончательный еще вариант, то ли рукопись найдена на чердаке, частично съеденной мышами… При этом все, любое — может быть: ведь автора уже нет более двадцати лет».
Имелись в виду не только цензурные изъятия. Еще и редакторское вмешательство — на уровне стиля. Так называемая вкусовая правка. Кабанов подчеркнул: «И все-таки я уже знал, что книгу надо делать. А после наших хождений по лабиринтам журнального текста я и другое знал, — что подготовку книги могу доверить только Ирине. Редакция у нас в издательстве чудесная, но так чуять текст — это совсем другое и редко бывает. К тому же в издательстве план, графики, сроки. Нет, тут необходим сторонний, свободный человек. Свободный, к тому же, в иных, и более высоких, смыслах».
По сути, речь шла о реконструкции гроссмановского текста. Удалении правки вкусовой и цензурной. Для этого и требовался издательству именно внештатный сотрудник, не связанный повседневными редакционными обязанностями и привычным страхом перед самостоятельными решениями. О дальнейшем Кабанов повествовал, не скрывая иронии:
«С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.
В редакции „Октября“ ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.
А с чего же печатали?
„По случайно уцелевшему следу“, как выразился Анатолий Бочаров.
Но намеки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто самиздатовское.
Где?!
Молчат, партизаны».
Вероятно, иронией Кабанов пытался акцентировать явную абсурдность ситуации. Как представитель издательства, он просил у журнала источник текста, и тут выяснилось: просьба невыполнима, а почему — необъяснимо.
Но все же подразумевалось, что редакция журнала действовала в соответствии с законом. Печатать роман можно было только при согласии наследников автора. Таковых — два: вдова и дочь. Соответственно, Кабанов допускал, что кто-либо из них располагал источником текста журнальной публикации.
О переговорах с вдовой Кабанов не упомянул. Что объяснимо: ей тогда почти девяносто лет, часто болела, надо полагать, была практически недееспособна. Значит, переговоры следовало вести только с дочерью Гроссмана.
В журнале указывалось, что публикацию романа подготовила Короткова-Гроссман. Отсюда следовало, что с источником текста публикатор ознакомилась. Но и она, по словам Кабанова, на его вопросы не ответила: «Связались с дочерью. Никакого толку».
Ситуация вскоре изменилась. Правда, редакционная подготовка нового издания уже заканчивалась: «В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у нее есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) „Октябрь“. Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию».
Значит, Кабанов и раньше догадывался, какой источник был использован при журнальной публикации, вот и подтвердилась догадка. Далее же сказано: «Два текста, хотя и вышедшие один из другого, — это уже что-то. Но оставался один день. Присовокупив к нему ночь, Ирине удалось восстановить несколько купюр, сделанных в „Октябре“».
Отметим, что дочь Гроссмана «надумала признаться» вовсе не «вдруг». К лету 1988 года о швейцарском издании уже можно было упоминать.
К примеру, упоминалось оно в рецензии Л. А. Аннинского на публикацию романа «Жизнь и судьба». Поместил ее журнал «Дружба народов» в октябрьском номере, который, соответственно, был подписан к печати на два месяца раньше[173].
Согласно Аннинскому, повествование об аресте романа напоминает детектив. Но есть и еще один «детективный сюжет — история восстановления этой рукописи из уцелевших и спасенных кусков: наложение, сличение, стыкование… текстология морга. Кое-что так и не восстановилось. Два-три шрама на теле романа остаются в первых изданиях как память об операции; они вредят непосредственному чтению, но помогают осознать смысл этой книги как явления культуры, значение самого этого эпизода в истории нашего времени: и того факта, что вещь появилась, и того, как она появилась».
Тут бы и пояснить, кто впервые занялся «наложением, сличением, стыкованием». Но Аннинский указал только, что ныне советским читателям уже доступен «роман „Жизнь и судьба“, законченный в 1960 году, арестованный и уничтоженный в 1961 году, восстановленный к 1980-му, выпущенный тогда же в швейцарском городе Лозанне, а теперь, в конце 80-х годов выпущенный и у нас в московском журнале „Октябрь“».
Аннинский, конечно же, знал, кем подготовлено лозаннское издание. Но сказать о том в журнале не имел возможности.
Итак, летом 1988 года лозаннское издательство уже есть в природе, а двух редакторов — Эткинда и Маркиша — еще нет. Они эмигранты, значит, по определению «антисоветчики», упоминать о таких запрещалось, и это «советское табу» пока не отменили в ЦК КПСС.
Аннинский так и не объяснил, по какому источнику «Октябрь» публиковал гроссмановский роман. Возможно, догадывался, но точными сведениями вряд ли располагал. Даже когда вышел октябрьский номер журнала «Дружба народов».
К осени 1988 года издательство «Книжная палата» завершила редакционную подготовку книги. Типографский цикл начался.
В мемуарах бывший главред отметил, что уже шла верстка. И вдруг — новость: «14 октября в издательство позвонил Федор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана, Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности».
Дело и впрямь оказалось важным. Губер привез рукопись. И Кабанов подчеркнул, что в это было «трудно поверить».
Еще бы не «трудно». Журнальная публикация закончилась в апреле, с той поры Кабанов и его жена пытались найти источник текста, редакция журнала сведения не предоставила, дочь автора тоже, и вдруг появилась рукопись.
Аутентичность ее не вызвала сомнений в редакции «Книжной палаты». Потому что на титульном листе — посвящение: «Моей матери Екатерине Савельевне Гроссман».
О посвящении, согласно Кабанову, не было известно ранее. Сообщил он это невзначай, а сведения весьма интересные. В заграничных журнальных публикациях и лозаннской книге нет посвящения.
Подчеркнем: рукопись Гроссмана копировали Войнович, Сахаров, Боннэр, Твердохлебов, Сандлер. И нет оснований полагать, что копировавшие не сочли бы нужным сделать копию титульного листа с посвящением.
Нет оснований полагать, что Эткинд и Маркиш, готовившие издание книги в 1980 году, игнорировали бы посвящение. Кстати, у них были копии двух неидентичных гроссмановских рукописей.
Уместно подчеркнуть еще раз, что в интервью для немецкого документального телефильма Эткинд рассказал о титульном листе. Получив микрофильм от Циглер, «посмотрел пленку на свет и увидел то, что меня удивило — заголовок: „Василий Гроссман. Жизнь и судьба. Москва. 1960“ — напечатано на машинке».
О посвящении в интервью Эткинда не сказано ничего. И это, конечно же, не случайность.
Получается, что в редакции журналов «Посев», «Грани» и «Континент», а также лозаннского издательства попали копии тех рукописей, где нет посвящения.