Разумеется, мнение «друга и редактора» умершего писателя — еще не аргумент в таких случаях. Обычно исследуют совокупность рукописей, выявляя особенности почерка в конкретный период. Источников хватало: в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР — фонд Гроссмана. А к этим документам комиссия по литературному наследию не обращалась. Даже речи о подобного рода анализе не было.
Но Кабанов и не пытался доказать, что имеет хотя бы общее представление о задачах и методах текстологии. Он решал задачи рекламные и политические. Соответственно, подчеркнул: «Честь и слава „Октябрю“ за то, что он опубликовал „Жизнь и судьбу“ в доступном редакции виде. Журнал сделал великое дело, открыв дорогу роману. Но тиражировать его издательствам ни в журнальном варианте, ни в том, что скоро выходит в „Книжной палате“, нет смысла. Зная, что уже имеется полный, выверенный текст романа, это было бы в высшей степени непрофессионально».
Кабанов предложил конкурентам подождать. По его словам, в 1989 году начнется подготовка издания, выверенного уже по рукописи, эту книгу и надлежит тиражировать.
В целом Кабанов свои задачи решил. Обозначил, почему именно второе книжное издание романа следует признать репрезентативным, но при этом обошел вопрос об источниках первой советской журнальной публикации, а также лозаннского издания.
Лукавил главред не по своей воле. Цензуру еще не отменили.
Однако и в мемуарах без лукавства не обошлось. К примеру, когда речь шла о реакции дочери писателя на появление нового источника. Кабанов заявил: «Не хочется об этом говорить. Тем более что все это, в общем, обычно. Всегда с наследниками бывает не скучно. Была она одна, единственная Гроссман, кругом пустота, а все, что есть, — вокруг нее. И вот-те на! Рукопись, оказалось, была ей неизвестна, принес приемный сын… Катя занервничала и стала тут и там говорить, что редактор своеволит, а рукопись возникшая — сомнительна… Сомнения необходимо было разрешить».
Но сомнения в аутентичности нового источника обязательно должны были возникнуть. Хотя бы потому, что сам же Кабанов не смог толком объяснить, в силу какой причины Губер принес рукопись, когда полгода минуло после журнальной публикации. Дочь Гроссмана не приняла объяснение, предложенное главредом в интервью «Литературной газете».
Понятно и почему «занервничала». Раньше вопрос об источнике советской журнальной публикации было принято обходить. Именно с этой целью редакция «Октября» объявила публикатором дочь Гроссмана. А теперь, если спросят, она и должна ответить за все редакторские уловки, что выявятся при сличении опубликованного в журнале материала с некстати появившейся рукописью.
Вряд ли Кабанов не понимал тогда, в силу каких причин «занервничала» дочь Гроссмана. Но в мемуарах описывал события, по его мнению, более важные: «Собрали Комиссию по наследию Гроссмана. В Гнездниковском переулке дело было, в редакции „Вопросов литературы“. Председательствовал Лазарь Ильич Лазарев. Присутствовали Бочаров Анатолий Георгиевич, Бенедикт Сарнов, Анна Самойловна Берзер, редактор, я. И конечно, инициатор — Катя. Ирина тряслась от страха».
Напрасно «тряслась». После вердикта Берзер жена мемуариста «сделала доклад о том, как она видит, слышит и чувствует Гроссмана и как она работала».
Согласно Кабанову, доклад выслушали с восторгом. А потом возникли новые обстоятельства. В мемуарах сказано: «Ася Берзер звонит Ирине и говорит, что нужно позвонить Семену Израилевичу Липкину».
Он в ту пору стал весьма популярен. Журнал «Литературное обозрение» опубликовал в шестом и седьмом номерах за 1988 год воспоминания Липкина о Гроссмане[177].
Это, как ранее отмечалось, сокращенный вариант книги «Сталинград Василия Гроссмана». Там опять нет сведений о «спасении» рукописи. Но публикации в «Литературном обозрении» широко обсуждались. И, судя по кабановским мемуарам, Берзер не пришлось объяснять редактору книги, почему нужно разговаривать с Липкиным.
Согласно Кабанову, редактор книги последовала берзеровскому совету. Далее сказано: «Семен Израилевич назначает встречу в редакции „Октября“ и там торжественно и просто передает издательству „Книжная палата“ беловую рукопись, перепечатанную с черновика, хранившегося у Лободы и проверенную автором».
Да, «торжественно и просто». Всего-то месяцев семь минуло после завершения журнальной публикации. Даже первая книга вышла.
Разумеется, в редакции «Октября» Кабанов не мог сразу увидеть, что рукопись «проверенная». Это он услышал тогда — от Липкина.
Однако важнее другое. Согласно Кабанову, встреча с Липкиным состоялась уже после того, как издательство «Книжная палата» получила от Губера рукопись, хранившуюся в семье Лободы.
Губер позвонил в редакцию «Книжной палаты» 14 октября 1988 года. Затем состоялось заседание комиссии по литературному наследству, где обсудили проблему аутентичности нового источника, выслушали мнение Берзер и доклад редактора книги. Об этом Кабанов и рассказал в «Литературной газете». А про липкинскую рукопись там нет сведений. Отсюда следует, что они поступили, когда уже завершилась подготовка интервью для популярного еженедельника. Если б раньше — непременно было бы упомянуто столь важное событие.
Такими сведениями не располагали в редакции «Книжной палаты» в октябре 1988 года. Разумеется, о том, что рукопись Гроссмана хранит Липкин, не сообщала и Берзер на заседании комиссии по литературному наследству.
Отметим, что о рукописи, сохраненной Липкиным, нет сведений и в мемуарах Берзер. Эта книга, согласно выходным данным, подготовлена к публикации на рубеже 1988–1989 годов[178].
Допустим, когда мемуары были подписаны к печати, Берзер еще не знала о рукописи Гроссмана. Либо — не хотела сообщать. Но, по словам Кабанова, примерно тогда же и предложила его жене «позвонить Семену Израилевичу Липкину».
На рубеже 1988–1989 годов Берзер могла узнать о рукописи лишь от владельца. А если знала раньше, но рассказывать не хотела, только он и мог попросить бывшую сотрудницу «Нового мира» подготовить встречу с представителями «Книжной палаты», чтобы раскрыть тайну. В любом случае Липкин — инициатор.
Странная все-таки ситуация. Допустим, Липкин не заметил огоньковский анонс, почему и не сообщил редакции «Октября» о рукописи. Но журнальную публикацию не мог он не заметить. Москвич, в СП уже «восстановлен», было от кого новость услышать. А к публикаторам романа «Жизнь и судьба» все равно не обратился. Воспоминания свои печатал в журнале «Литературное обозрение», только и там не раскрыл тайну. Еще полгода прошло — молчал. И вдруг решил с главредом «Книжной палаты» встретиться. Почему именно тогда — не объяснено.
Кабанов, судя по мемуарам, ничего странного не заметил. При этом счел нужным объяснить, по какой причине сотрудники «Книжной палаты» лишь 14 октября 1988 года увидели сохраненную в семье Лободы рукопись, а вот почему о хранившейся Липкиным узнали гораздо позже — не сказал.
Допустим, так обрадовался второй рукописи, что не стал обращать внимание на странные обстоятельства. Так ведь не только он. Еще и все авторы публикаций о гроссмановском романе в 1990-е годы. Как будто сговорились.
Не менее странно выглядит и то, что Липкин выбрал редакцию «Октября» для встречи. Он ведь не имел отношения к журнальной публикации романа.
Кстати, редакция издательства «Книжная палата» — не так уж далеко. Удобнее бы там передать «три папки», чтобы не переносить их туда из «Октября».
Судя по мемуарам, Кабанов и выбор места встречи не счел странным, хотя знал, что Липкин не имел отношения к журнальной публикации. Бывший главред «Книжной палаты» вообще не комментировал решение хранителя рукописи.
Предположим, не счел липкинский выбор заслуживающим комментария. Тем не менее обе загадки остались неразгаданными.
Есть и третья. Липкин опубликовал статью за границей, когда вполне мог поместить ее в любой московской газете или журнале. Почему — объяснений нет до сих пор.
Другие проекции
Обратимся к мемуарам Липкина. Точнее к послесловию, где речь шла о событиях уже 1980-х годов.
Послесловие, как выше отмечалось, опубликовано впервые парижской газетой 5 мая 1989 года — в качестве статьи Липкина. Тематика, соответственно, обозначена заголовком: «Рукописи не горят. Как был спасен роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“».
Рассказы Липкина о «спасении» рукописи и первом заграничном книжном издании мы уже анализировали. Мемуариста, по его словам, несколько огорчили «пропуски», обусловленные техническими погрешностями копирования. Далее он перешел к истории советской журнальной публикации: «Редактор журнала „Октябрь“ А. А. Ананьев, ознакомившись с романом, увидел, что книга эта великая. С необычайной смелостью, я бы сказал, с литературной дерзостью он решил напечатать „Жизнь и судьбу“ в своем журнале. Благодаря А. А. Ананьеву книга Гроссмана стала национальным достоянием советских читателей».
Оставим темы «необычайной смелости», «литературной дерзости», а также «национального достояния советских читателей». Пафосно сказано, однако неясным осталось, по какому же источнику и когда Ананьев ознакомился с романом «Жизнь и судьба».
Липкин пояснять не стал. Далее же сообщил: «Будучи членом новосозданной комиссии по литературному наследию Василия Гроссмана, я сдал А. А. Ананьеву как председателю комиссии все три папки».
Вот и выглядело в рассказе все так, что Липкин «сдал» рукопись Ананьеву, когда тот возглавил комиссию по литературному наследию Гроссмана. И мемуарист добавил: «Теперь читатель получит уже полюбившееся ему произведение без пропусков».
Кстати, о читателе. Эмигранты именно так и поняли сказанное Липкиным: он передал Ананьеву рукопись Гроссмана. Соответственно, источник советской журнальной публикации был указан. Эти сведения и вошли в научный оборот — за границей.