Губера не спрашивали. К нему лично — в любом случае — это еще не имело отношения. Наследником не был. Участвовать в редакционной подготовке его и не просили, официально публикатором стала дочь Гроссмана.
Разумеется, Ананьев обеспечил выплату гонораров всем гроссмановским наследникам — вдове и дочери. Пасынок автора мог разве что представлять интересы матери.
Губер, согласно воспоминаниям дочери Лободы, получил рукопись не позже января 1988 года. А еще более вероятно — до начала публикации в журнале «Октябрь».
Дело тут даже не в мемуарных свидетельствах, хватит здравого смысла. Как известно, в 1988 году миллионы читателей были у «Огонька», самого популярного в стране иллюстрированного еженедельника. После анонса там романа вдова и дочери Лободы не могли не узнать, что журнал «Октябрь» готовит публикацию. Это случилось примерно в октябре 1987 года. И нет оснований полагать, что о сохраненной рукописи Гроссмана семья его друга не известила Губера сразу же.
Однако, допустим, случилось невероятное. Вдова Лободы и его дочери узнали о публикации в «Октябре» после ее начала. К примеру, в январе 1988 года. И все равно нет оснований полагать, что еще десять месяцев выжидали.
Ни одна из версий, объясняющих столь долгий срок, не выдерживает проверки здравым смыслом. Миллионы читателей «Огонька» и «Октября» уже знали о публикации гроссмановского романа, очереди выстраивались в библиотеках, и только семья Лободы пребывала в неведении либо руководствовалась «привычкой» к страху.
Губер в январе 1988 года не мог не знать о рукописи Гроссмана. Однако не сообщил о ней редакции журнала «Октябрь».
К журнальной публикации Губер не имел отношения. Да и редакция «Октября» не указала источник текста. Подразумевалось только, что он есть.
Ситуация изменилась, когда шла подготовка издания в «Книжной палате». Вдова Гроссмана умерла в 1988 году, и ее сын от первого брака стал наследником. До вступления в права наследования должен был еще пройти срок, предусмотренный законом, но это уже не имело значения. Главное, что он получил рукопись, хранившуюся в семье Лободы, и на титульном листе — посвящение, ранее не известное советским и заграничным публикаторам. Значит, у Губера был новый источник текста романа. И аутентичность — несомненна.
Меж тем истекал предусмотренный советским законодательством срок авторского права. Для наследников Гроссмана он заканчивался 1 января 1990 года.
К издательству «Книжная палата» Губер обратился как наследник. Более того, в качестве участника подготовки нового издания: только он тогда и располагал единственным аутентичным источником текста.
Теперь издательству надлежало заключать договор еще и с Губером. Других вариантов у Кабанова не было.
Кабанов не упомянул в мемуарах ни авторское право, ни порядок его наследования, предусмотренный действовавшим тогда законодательством. Вряд ли это случайность. Иначе не было б нужды рассказывать корреспонденту «Литературной газеты» о влиянии статьи Аннинского на вдову Лободы. Равным образом, рассуждать в мемуарах про ее «привычку» к страху.
Обе версии понадобились для решения двуединой задачи. С одной стороны, требовалось объяснить, почему рукопись, хранившаяся в семье Лободы, передана издательству, когда уже полгода минуло после журнальной публикации. А с другой — Кабанов старался не обидеть ни Губера, ни вдову гроссмановского друга.
После визита Губера в издательство «Книжная палата» вопрос об источнике текста был вроде бы решен. Вот тогда и Липкин рассказал о своей роли в «спасении» романа. Словно бы разрешение получил. Но откуда, чье — можно лишь догадываться.
Теперь рассмотрим третью загадку. Если учитывать контекст, вполне объяснимо, почему Липкин опубликовал статью именно за границей, а не в отечественной периодике. Эмигранты стали первыми читателями его книги о Гроссмане, для них и подготовлена финальная часть. Все логично. И это лишь одна проекция.
Другая — отечественное издание дополненных мемуаров. Тут можно было и подождать. При наличии послесловия, где раскрывалась тайна «спасения» рукописи, книга непременно вызвала бы еще больший интерес, чем сокращенная журнальная публикация в журнале «Литературное обозрение».
Так и произошло — в 1990 году. И репутация «самого близкого друга Гроссмана» окончательно сформировалась. За границей и на родине.
Уловки и загадки
В мемуарах Кабанов завершил повествование о втором книжном издании, обойдясь без подробностей. Просто итоги подвел: «Итак, роман Василия Гроссмана был завершен в 1960 году, издан на родине в подлинном виде и полном объеме в 1990-м».
Похоже, Кабанов хотел подчеркнуть, что второе издание — «в подлинном виде и полном объеме» — вышло к тридцатилетию завершения работы Гроссманом. Но ошибся: книга опубликована еще в 1989 году[180].
Ошибка непринципиальная. Важно, что загадки в истории публикации романа остались. Прежде всего — текстологические.
Начнем с журнальной публикации. В 1987 году Ананьев, как все руководители столичных литературных журналов, решал задачу повышения тиража. Нужен был материал, интересный сотням тысяч советских читателей. Согласно документированному свидетельству Перельмутера, как раз тогда Мориц и передала главреду «Октября» лозаннское издание романа «Жизнь и судьба».
Выбор был сделан. Ананьев — фронтовик, демобилизован по ранению, автор романа о Курской битве.
Кстати, главредом был влиятельным. Многократно награжден, еще и Герой Социалистического Труда.
Разрешение на публикацию Ананьев сразу получил. Что вполне объяснимо: пропагандистской тенденции просьба соответствовала, четвертьвековой давности скандал в связи с гроссмановским романом был забыт — состав ЦК КПСС обновился.
Вот тут и возникли весьма серьезные затруднения. Ананьев, получая санкцию в ЦК партии, еще не знал, что нет рукописи гроссмановского романа у наследников. Вероятно, рассуждал логически: если в лозаннском предисловии сказано, что копии попали за границу, значит, на родине автора есть копировавшиеся материалы.
Вдова Гроссмана уже ничем помочь не могла, даже если знала, у кого рукопись спрятана. Дочь писателя такими сведениями не располагала.
Отступать Ананьеву было уже поздно. Главред не мог бы, не теряя авторитет, объяснять функционерам ЦК партии, что преждевременно разрешение спрашивал. Да и рукопись там просить тоже смысла не имело. Не исключался отказ, а это всегда унижение.
В лозаннское издательство Ананьев тоже не мог обратиться. Санкцию в ЦК КПСС не дали бы. Через пару лет таких проблем не было, но летом 1987 года — исключено. Оставалось лишь делать вид, что некая рукопись получена от наследников Гроссмана.
Ситуацию эту и описывал в мемуарах бывший главред «Книжной палаты». Но подчеркнем, что еще через десять лет новый свидетель объявился — Сарнов. Потому рассмотрим сказанное в его статье «Как это было. К истории публикации романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“».
О затруднениях в связи с цензурой Сарнов повествовал весьма иронично. А затем подчеркнул: «Но с публикацией романа Гроссмана у редакции „Октября“ была еще и другая, дополнительная трудность. У них не было рукописи…»
Выходит, знал Сарнов редакционную тайну. И даже источник сведений назвал сразу: «О том, что для редакции это обстоятельство было серьезной проблемой, мне сказала дочь Василия Семеновича Екатерина Васильевна (для меня — Катя, мы с ней были знакомы и даже дружны с юных лет)».
По Сарнову, не только в редакции «Октября» сочли проблему серьезной. Обсуждали ее и «на заседании Комиссии по литературному наследству В. С. Гроссмана. Предложения были разные, в том числе самые безумные. Мой друг Л. Лазарев (он тоже был членом той комиссии) предложил обратиться с официальным запросом в КГБ, потребовать, чтобы они вернули рукопись арестованного романа».
Мемуарист же другое решение нашел. Он сказал дочери писателя: «У Вас есть западное издание романа? Нет? Ну, я Вам дам. А Вы отдайте его машинистке и перепечатанный на машинке текст принесите в редакцию».
Значит, предложено было обмануть сотрудников редакции. Сообщить, что «вот это она и есть — та самая рукопись».
Подчеркнем: мы лишь анализируем — источник. Ничего личного. Только азы источниковедения.
Сарновский план дерзким был. Для перепечатывания романа «Жизнь и судьба» машинистке понадобился бы месяц, не меньше, и маловероятно, чтобы в редакции «Октября» без возражений бы дожидались. Еще менее вероятно, чтобы там приняли такой, скажем, новодел — за подлинник четвертьвековой давности. Раскрыли бы подлог. А дочь писателя уже заплатила бы машинистке, как минимум, пятьсот рублей. Для справки: месячный доход полковника. Или профессорский. В общем, издержки солидные, конфуз — неизбежный.
Трудно судить, был ли дан такой вот комически-мошеннический совет. Дочь Гроссмана о том не рассказывала. Сарнов же продолжал: «Не знаю, последовала ли Катя моему совету, или в редакции „Октября“ без меня додумались до такого простого решения вопроса, но другого варианта тут быть не могло, в основу журнальной публикации было положено западное издание».
Особенно интересно, что «другого варианта тут быть не могло». Если судить по статье, знал Сарнов о гроссмановской рукописи уже лет двенадцать, мало того, показывал лозаннское издание Липкину, желавшему убедиться, что именно по сохраненному им экземпляру опубликован роман. Это прямое свидетельство.
Сарнов заявил, что в истории публикации романа загадок нет, а при анализе его статьи все новые обнаруживаются. Он ведь сам утверждал, будто давно знал о сохраненной Липкиным рукописи, а коль так, непонятно, в силу каких причин не смог рассказать это ни Ананьеву, ни «другу» Лазареву, ни дочери Гроссмана, если «с ней были знакомы и даже дружны с юных лет».
Похоже, мемуарист опять увлекся нарративом, вот и запамятовал свои прежние сюжеты. Что ж, не с ним первым такое случилось.