Далее вкратце изложена история обыска в квартире Гроссмана. После чего сообщается: «И все-таки сегодня издательство предлагает читателю уже второе — наконец, выверенное по авторской рукописи п о л н о е издание второй части дилогии Вас. Гроссмана, роман „Жизнь и судьба“».
Затем рассказано о прежних советских изданиях, а также лозаннском. Упомянут Губер, доставивший в редакцию «черновик». И акцентировано: «Беловик вручил сотрудникам издательства известный поэт и переводчик Семен Липкин, близкий друг Вас. Гроссмана».
Далее представители издательства упомянули почти всех, кто был причастен к публикации гроссмановского романа: Войновича, Сахарова, Боннэр, Ананьева и т. д.
Отметим, что в статье «От издательства» не раз повторено: хранившаяся семьей Лободы рукопись — «черновик», а «беловик» передал Липкин. Но это суждение не обосновано какими-либо аргументами. Читателю предложено верить публикаторам на слово. Такой вот способ доказывания.
Ну а далее, наконец, описание эдиционных принципов. Ему публикаторы уделили не более полутора страниц.
Сотрудники издательства, если верить Сарнову, приступили к решению задач текстологии, когда обе рукописи оказались в редакции «Книжной палаты». Мемуарист утверждал, что «вот тут-то, с этого момента, настоящая текстологическая работа только и началась».
Как известно, начинается она с формирования источниковой базы. С определения общего количества существующих или существовавших источников текста. В данном случае — рукописей.
Затем выясняется, все ли они доступны. Если нет, так нужно еще доказать, что для подготовки репрезентативного издания достаточно источников. В случае, когда нельзя доказать, это нужно оговорить. Что сделал, например, Эткинд.
Далее начинается этап анализа правки — в каждой рукописи. И сверки их, разумеется.
Прежде всего, определяется, сколько редакций, то есть значительно различающихся текстов. К примеру, на сюжетном уровне.
Далее выявляются уже варианты — незначительно различающиеся тексты, относящиеся к одной редакции. Тоже обязательный этап.
Мнения о значительности/незначительности различий обосновываются в каждом случае. Применительно к любому разночтению и совокупности их.
Однако сотрудники издательства, судя по статье, а также воспоминаниям Кабанова, сразу решили, что располагают «черновиком» и «беловиком» одной редакции. На уровне текстологии такой вывод возможен лишь при наличии веских аргументов. Их нет.
Предположим, была все же «настоящая текстологическая работа». Началась, когда в редакцию попали обе рукописи. Значит, на исходе 1988 года или в январе следующего. Не позже.
Согласно выходным данным, 12 апреля 1989 года редакционные материалы сданы в набор. Значит, были отправлены в типографию. Не позже этого дня и завершилась «настоящая текстологическая работа».
По советскому календарю, 12 апреля — День космонавтики. Вот и скорость редакционной подготовки была, можно сказать, космической.
Отметим, что объем хранившейся в семье Лободы рукописи — свыше тысячи страниц. Почти на каждой «густая» правка, да еще и «вставок» много. Следовательно, количество исправлений — десятки тысяч.
Пусть это «черновик», его все равно надлежало сверить с рукописью, предоставленной Липкиным. Установить, каждое ли исправление учтено. Если нет — выяснить почему. В каждом случае принять решение. Подчеркнем еще раз: таких операций — десятки тысяч.
Как выше отмечено, нумерация страниц двух рукописей не могла совпадать. А это сильно замедлило бы работу.
Всю сверку надлежало провести одному сотруднику. Консультироваться мог бы с кем угодно, но сверять все равно в одиночку. Даже если б сверявший трудился без выходных, на такую работу — месяца три. Не меньше.
Однако редакционная подготовка на том не закончилась бы. Еще машинистке надлежало перепечатать сверенный материал. Месяц, не меньше.
Работу машинистки тоже следовало проверить. Если понадобится — внести правку. А потом корректор должен был читать материал. И при необходимости — править. Значит, на все это еще месяц ушел бы. А то и два, если учитывать объем рукописи.
Затем следовало заново перепечатать страницы с правкой. Ну а после этого материал поступил бы для разметки к техническому редактору книги. Ему бы тоже не одна неделя понадобилась, если учитывать объем рукописи.
Итого — не менее полугода ударного труда. А редакция «Книжной палаты» успела за четыре месяца.
Ну, допустим, совершила невозможное. Тут главное — результат. Его и рассмотрим.
Доказывая, что второе книжное издание было текстологически корректным, Сарнов пространно цитировал статью «От издательства». Приведем эти цитаты и мы. Так, публикаторы утверждали: «Дело в том, что в машинописную рукопись беловика Вас. Гроссман внес некоторые поправки, но, как показывает анализ текстов, не успел сличить его с черновиком и многочисленные ошибки машинисток исправлял не по оригиналу, а по новому разумению, к тому же далеко не все из них заметил, особенно в тех случаях, когда они не искажали впрямую смысла».
Рассуждения эти выглядят странно. Допустим, предоставленная Липкиным рукопись и сохраненная Лободой — «беловик» и «черновик». Так все равно, никакой «анализ текстов» не показал бы, что автор «не успел сличить» их. Если только Гроссман сам не сообщил где-нибудь на полях, что отказался от сверки из-за нехватки времени. Однако сведений подобного рода нет в статье «От издательства».
Значит, сказанное про «анализ текстов» и «не успел сличить» — домысел. Публикаторы не объяснили, куда Гроссман торопился настолько, что решил пренебречь сверкой рукописей. Читатели должны верить на слово.
Сказанное про «новое разумение» тоже странно. Гроссман к 1960 году — профессиональный литератор с четвертьвековым стажем, но, если верить статье «От издательства», он в испещренный правкой тысячестраничный «черновик» заглядывать не стал, а сразу принялся исправлять «ошибки машинисток» в «беловике» не меньшего объема. Это вне здравого смысла. И никаких доказательств, что было именно так.
Кстати, авторы статьи «От издательства» весьма противоречиво характеризуют авторскую правку, внесенную «по новому разумению». С одной стороны, «ошибки машинисток» — «многочисленные». А с другой — указано, что Гроссман «далеко не все из них заметил».
Про «заметил» — опять домысел. В таких случаях принято лишь констатировать, что не все ошибки исправлены. Ко всему прочему, еще и нельзя уяснить, какие же «не искажали впрямую смысл». Примеры не приведены.
Далее в статье характеризуются методы, использованные для подготовки издания. Публикаторы сообщили, что намеревались «в наибольшей мере приблизиться к пониманию авторской воли».
Весьма похвальное намерение. Даже вполне реализуемое: в рукописях и выражена пресловутая «авторская воля». Только сверив, их можно «приблизиться к пониманию». Вроде бы ясно, что делать.
Но оказывается, поначалу были сомнения. Методологического характера. Потом их отвергли: «Стало ясно, что наибольшего приближения можно достичь только путем тщательного, дословного, „дознакового“ сличения и сопоставления двух рукописей и принятия наиболее адекватных решений в каждом случае текстуальных расхождений».
Значит, пусть и не сразу, а все-таки решили публикаторы сверить рукописи. Далее же сообщается: «Авторская правка беловика учитывалась безоговорочно, если только она не была вызвана грубой ошибкой машинистки».
Отсюда с необходимостью следует, что «правка беловика» не учтена в тех случаях, когда она, по мнению публикаторов, «была вызвана грубой ошибкой машинистки». Как такое понимать — загадка. Примеры не приведены. Следовательно, доказательств опять нет, и читатель вновь должен верить на слово.
Характерно, что в статье «От издательства» нет сведений о количестве «текстуальных расхождений» в «беловике» и «черновике». Как будто это не имело значения.
Далее авторы статьи обозначили, что намерены перейти к аргументации. Объяснить, например, какие ошибки допущены предшественниками: «Выше уже говорилось о сложности задачи, перед которой были поставлены редакторы швейцарского издания. Решая эту задачу, они вынуждены были догадываться, что скрывается за тем или иным непропечатавшимся словом, что часто вело к невольной подмене его другим, более или менее подходящим, приблизительным».
Если верить статье «От издательства», авторы ее работали принципиально иначе. Акцентируется, что, по их мнению, почти каждое слово романа «несет в себе глубинный, проникающий в корневые основы духа и бытия смысл, заставляющий читателя думать и постигать. Можно было бы привести много примеров вышесказанного, но, поскольку это скорее задача литературоведения, ограничимся двумя примерами».
Странная аргументация. Значит, важно «почти каждое слово», разночтения «многочисленны», но при этом для характеристики их довольно и двух примеров.
Начнем с первого. Публикаторами отмечено, что в «главе 60-й, ч. III до сих пор печаталось: „Сталинград стал символом будущего“. На привычном для читателя слове до такой степени не задерживалось сознание, что, кажется, даже ни у одного из профессионалов не возникла мысль о бессмысленности его. На самом деле у Вас. Гроссмана фраза звучит так: „Сталинград стал сигналом будущего“».
Возможно, именно так и «звучит». Однако неясно, какие источники публикаторы сравнили. Потому что в «главе 60-й, ч. III» лозаннского издания нет фразы, цитированной в статье «От издательства».
Рассмотрим второй пример. В качестве такового приведено «рассуждение о дружбе в главе 8-й, ч. II, где привычное и часто звучащее в романе слово „свобода“ подменило собой непрочтенное — „суббота“, лишив этим смысла не только саму фразу, но и целую (хотя и небольшую) главу: „… особо прекрасна дружба там, где человек служит субботе. Там, где друга и дружбу приносят в жертву во имя высших интересов, там человек, объявленный врагом высшего идеала, теряя всех своих друзей, верит, что не потеряет единственного друга“. Слово „суббота“ в этом контексте отсылает нас к Евангелию от Марка („Суббота для человека, а не человек для субботы“), где утверждается высшая самоценность человека и его жизни. Только так глава приобретает смысл и ложится в идейную и смысловую ткань романа, одной из главных проблем которого являются взаимоотношения человека и государства, человека и деспотии идеи».